Как не быть объектом

В недавнем прошлом статьи этого автора служили интеллектуальной пищей читателям журнала "Знамя", эта же книга вполне могла бы быть фрагментарно напечатанной и в "Нашем современнике". Ибо на каждый вызов, считает Александр Панарин, неизбежен адекватный, в данном случае вертикально-евразийский ответ.

Чему учит, на что настраивает учебник по новой массовой учебной дисциплине, вероятно, призванной то ли дополнить, то ли полностью заменить традиционную политологию, в свое время пришедшую на смену курсу научного коммунизма (уточним, что сам автор, в отличие от некоторых прорабов перестройки, и тогда был известен по ведомству философии)? Настраивает он на необходимость соборного, российско-индийского возобновления истории, закрытой пресловутым Фукуямой и стоящим за ним американским глобализмом. Научить он стремится всех и каждого в отдельности как быть не объектом, а более или менее полноправным участником принятия глобальных решений.

"...Наше вопрошание о будущем превращается в жанр, приближающийся к эсхатологическому и мистериальному - речь идет о рождении столь высоких плазменных энергий, которых хватит на рождение весьма неожиданных структур и порядков бытия", - оценивает он избранный им путь открытия будущего как нонконформистского иного посредством романтической иронии по отношению к настоящему. Хотя сам и не удерживается целиком в рамках именно вопросительного жанра, в большей мере склоняясь к жанру традиционного "Что делать?" в глобалистских же, не склонных к иронии масштабах.

В геополитическом измерении книга стала реакцией на неоднократно цитируемую (библиография и издательские стандарты в "Алгоритме", увы, не на высоте) "Великую шахматную доску" практического творца исторического мата Збигнева Бжезинского. Панарин настроен на принципиальное изменение самих правил игры касательно координат черно-белого поля. Он противопоставляет навязанной Западом, ставшей осью глобальной, погружающей мир в социал-дарвинистские джунгли естественного отбора вестернизации, горизонтальной дихотомии-ловушке Восток-Запад духовно-нравственную вертикаль Север-Юг, высветляющую две великие традиции солидарности и сострадательности к нищим духом. В свое время филологи-герменевтики позднего Средневековья открыли Европе мир античности и тем самым даровали ей новую историческую судьбу. Теперь современные герменевтики-востоковеды должны осуществить не менее грандиозную задачу расшифровки и перевода специфического языка духовно-религиозного и нравственного наследия Востока (Востока вертикального, а не горизонтального) на язык современных практик.

Сам автор намечает общее направление такого перевода, рекомендуя проинтерпретировать российскую историю сквозь призму "инь"/"ян" (Россия, по его мнению, объективно погружена сейчас в фазу мягкого, женственного, восстанавливающего нарушенную односторонностью модернистских практик симметрию "инь", но ей не хватает возможностей рефлексии, что парализуемо цензурой либерального социал-дарвинизма и длительным отлучением от восточной традиции). Однако, читая историю по-китайски, делать ее следует, полагает Панарин, по-индийски, так как Китай сейчас слишком искушаем западным приглашением принять участие в разделе российского геополитического наследия. Новая российско-индийская вертикаль, вырастающая в том самом месте, где неудачными российскими реформами прервалась вертикаль всемирной вестернизации, и будет антигегемонистским ответом на полученный вызов.

Главным звеном грядущей планетарной революции сознания, по Панарину, станет усмиряющая всевозможные вожделения антропологическая стратегия буддизма, так как педантизм конфуцианской "этики закона" все же вряд ли способен вдохновить тех, кто прошел через искушения либерального правового педантизма. Немало может почерпнуть Россия и в индийском кастовом социальном устройстве, воспитывающем трудовую этику. Особая ставка делается на касту кшатриев, под которую надо создать какие-то новые механизмы социальной интеграции по конвертации бесхозной анархистской энергии в высокоинтегрированную милитаристскую, что только и позволит усмирить криминальную революцию (которая, по существу, "пятая колонна" атлантистского моря на евразийском континенте, - демонстрирует автор владение еще одной системой геополитических дуальных оппозиций).

Панарин порой точно указывает на новые вопиющие парадоксы - что советский тоталитаризм, созидая демократию равенства с ее высокой социальной мобильностью, установкой на массовое просвещение как средство модернизации, был по-своему демократичен, тогда как посттоталитарный национализм глубоко антидемократичен, более селективен, закрыт для массовой мобильности. Но он творит и собственные парадоксы, с одной стороны, призывая вернуть первенство духа над материей, с другой - отвергая виртуальную экономику в пользу натуральных опор в земле, труде и капитале (капитале неудачи!). Новый идеологический индоевропейский синтез православия и индуизма должен, по мнению Панарина, осуществляться на основе четкого размежевания со "всем тем, что успели принести на Континент миссионеры морских учений". К примеру, с "люциферовой алхимией" постмодернизма, который одновременно является и дематериализацией и десублимацией (а как же его глобальный полицентризм?). В новом языке "длинных фраз", который пытается создать постоянными повторами одной и той же мысли Панарин, не место термину "деконструкция", который оказывается синонимом "деструкции", хотя, кажется, заключенная в нем метафорическая этимологическая стратегия поиска неформулируемых, наивных мыслительных предпосылок ничуть не противоречит восточным вертикалям.

Вспоминается один российский опыт практического паломничества в Индию, связанный с отправкой казачьего корпуса на родину шахмат Павлом I, да сугубо шахматный совет одного из популярных киногероев: "Лошадью ходи!" Увы, ни о каких собственно российских идейных потенциях в новом раскладе Панарин почему-то речь не заводит.