Играют все, играют всех. О роли парламентских театров в политической истории современной России

Когда говорит президент – это уже не театр, а жизнь.Что даже медведю понятно. Фото Sputnik/Reuters

Для продуктивного изучения современных российских партий необходима дистанция от идеологических доктрин. На таком отстранении построен концептологический метод, разработанный профессором, философом и политологом Виктором Макаренко. Он предполагает отход как от прямого анализа теоретических положений той или иной программно выраженной партийной идеологии (чем ограничиваются философы), так и от речевых форм выражения этой идеологии (чем занимаются лингвисты). А требуется такой своего рода драматургический подход, который учитывает не только то, какие философские доктрины и понятия использует та или иная партийная программа, но и как она себя ведет в дискурсивном пространстве публичной политики.

Для развития такого подхода необходимо воспользоваться понятием «социальные характеры», которое ввел американский философ Аласдер Макинтайр в своей известной работе «После добродетели».

Американский ученый в концепции социальных характеров отталкивается от понятия «социальная драма» и подчеркивает существенные различия между ролью и характером. В отличие от социальной роли социальный характер предполагает слияние роли и личности, социологических и психологических характеристик, потому как по набору социальных характеров можно судить о культуре общества.

В этом смысле надо отдавать предпочтение не «социальным характерам», а «политическим фигурам», что и предлагает Макаренко и начинает говорить конкретно о таких фигурах, как Начальник и Самозванец.

Макинтайр выбирает термин «характер», чтобы подчеркнуть в этом виде ролевое поведение, связь драматического и морального.

Однако в российском сценарии, напротив, термин «фигура» хорошо отражает слияние драматургического и риторического, что актуально для дискурсивного поведения наших политических партий. То есть российский подход можно рассматривать как концептологическую модификацию предложенной Макинтайром концепции.

Начальник

Итак, мы называем фигуру, описывающую дискурсивное поведение партии власти, Начальником. Введение ее необходимо, чтобы выразить один момент, который традиционно упускается в литературе о партии власти. Акцентируя уникальность этого российского феномена по сравнению с другими постсоциалистическими странами, авторы теряют из вида (или недооценивают) его типичность для русской политической традиции.

Важное место в дискурсе Начальника играют парадоксы и абсурды, потому что этот дискурс, во-первых, несамостоятелен (он есть отраженный свет воли президентской администрации).

Во-вторых, дискурс Начальника соотносится только с самим собой, не размыкаясь на диалог с гражданами и с оппозицией. Начальнику не надо советоваться и со своими подчиненными, чтобы принимать какие-то решения относительно их будущего. В идеале он может сказать своим подчиненным: «Даже в вашей поддержке я не нуждаюсь, вы – лишь предметы моих действий, которые сами себя легитимируют».

Начальник не испытывает потребности в риторических победах. Не случайно никто из президентов постсоветской России не участвовал в публичных дебатах со своими конкурентами в период предвыборной кампании. Победа Начальника как представителя партии власти обеспечивалась прежде всего административно-политическим ресурсом, располагавшимся как бы параллельно партийной системе.

В отличие от дискурса с самим собой партия власти как «партия-начальник» вводит свои понятия из прагматических соображений бюрократической вертикали. А вот «партия без власти» нуждается в драматическом разыгрывании своих идеологических концептов, чтобы завоевать себе место под солнцем российского парламентаризма, в котором «нет места для дискуссий».

Сегодня уже подзабылась история о том, как в России появилась фраза «Парламент – не место для дискуссии». В течение работы Государственной думы первых трех созывов существовала практика, когда лидеры фракций входили в Совет Государственной думы.

Но 23 декабря 2003 года была внесена поправка, что в Совет Государственной думы отныне не будут входить лидеры фракций, а он будет состоять из председателя Государственной думы и его заместителей. В связи с этой явной бюрократизацией работы парламента депутат от КПРФ Елена Драпеко задала вопрос руководителю фракции «Единая Россия» Борису Грызлову, который был выдвинут председателем Государственной думы: «И как же тогда мы с вами будем осуществлять внутриполитический диалог между фракциями, в каком институте Государственной думы?». Ответом Грызлова были следующие слова: «Мне кажется, что Государственная дума – это не та площадка, где надо проводить политические баталии, отстаивать какие-то политические лозунги и идеологии, это та площадка, где должны заниматься конструктивной, эффективной законодательной деятельностью». Со временем данная цитата перефразировалась в знаменитое высказывание «Парламент – это не место для дискуссий».

Партии без власти

В среде «партий без власти» мы выделяем три политические фигуры: Самозванец, Шут и Изгой. Эти роли носят идеально-типический характер, поэтому невозможно какую-то конкретную политическую партию в целом отнести к одной из этих фигур. Хотя в какой-то конкретный период своей биографии партия позволяет такое отнесение. К примеру, избирательный блок (позже партия) «Демократический выбор России» одно время в качестве партии власти играла роль Начальника, а затем стала либеральным Изгоем российской политической сцены. Более стабильным на этой сцене представляется отнесение КПРФ к фигуре Самозванца, а ЛДПР – к фигуре Шута, но и это требует существенных пояснений.

Следует иметь в виду, что фигуры Начальника, Самозванца, Шута и Изгоя не только относятся к классу, составленному из отдельных личностей, их мыслей и поступков, но характеризуют целые типы отношений между людьми, самих этих людей. Когда мы, например, говорим о фигуре Начальника, мы подразумеваем не только какого-то главу партии власти, но всю эту партию, вовлеченную в сеть патронажно-клиентельных отношений, характерных для отечественной системы власти-собственности. Аналогично и в случае фигуры Самозванца. Это понятие характеризует не столько отдельных политиков в роли «самозванцев», сколько определенный менталитет, а также тип отношений между такими политиками и их сторонниками (электоратом), их оценку действующей (с их точки зрения не вполне легитимной) власти, взаимоотношений с этой властью и т.д.

Идеально-типический статус политических фигур из «партий без власти» – Самозванца, Шута и Изгоя – предполагает, что они отнюдь не претендуют на то, чтобы выразить сущность той или иной партии. Это касается прежде всего различий данных партий по их публично-дискурсивному (риторическому) стилю. И хотя верно, что «стиль – это человек», надо помнить, что публичный дискурс любой партии далеко не исчерпывает всего ее дискурса, а тем более ее реального поведения при принятии политических решений.

Так, фигура Самозванца не выражает «сущности» КПРФ, но она объясняет некоторые существенные моменты дискурсивного поведения этой партии, которые иным способом объяснить трудно. Это прежде всего касается явных архаизмов в идеологии КПРФ, причем архаизмов не только советских, но даже досоветских, этой диковинной смеси из царского и большевистского, представленной в сочинениях идеологов КПРФ, прежде всего ее лидера Геннадия Зюганова.

Самозванец

В идеально-типические характеристики политической фигуры Самозванца входит отсутствие четких формально-правовых критериев легитимности высшей власти в государстве. Такая ситуация – признак любого «смутного времени». В этой ситуации трудно отличить подлинного царя-властителя от неподлинного, поэтому в дело вступают мистические, сугубо идеологические критерии.

Феномен самозванчества предполагает ситуацию двоевластия, а также «перевертышей» как типа людей, которые цинично меняют политические лагеря (подлинного и неподлинного царя) в силу сугубо личных интересов. Аналогичная ситуация складывается в России в начале 90-х годов прошлого века. С точки зрения адептов советско-коммунистической идеологии, даже демократически выбранный президент Ельцин рассматривался как нелегитимный правитель, как «неподлинный царь», как «пародия на генсека».

Разумеется, в политической фигуре Самозванца заключен не только возвышенно-культурологический смысл, но прежде всего – смысл сугубо практический, связанный с борьбой за власть. Грубый обман на одной стороне был смешан со страстной верой в подлинного царя на другой. Эту связку политического мошенничества с верой в сакрализованного царя-избавителя можно, по-видимому, отнести к характеристикам идеально-типической фигуры Самозванца.

В ритуально-риторических фигурах КПРФ о социализме и коммунизме, в подчеркнуто-неизменной, как бы забальзамированной эстетике партсъездов и партконференций КПРФ тоже есть немалая доля политического обмана. Благодаря этой эстетике избирателю внушается идейно-политическая преемственность с советским периодом, которая, по сути, отсутствует. Возвышенные речи о коммунизме прикрывают рутину политического торга с «капиталистической» властью; «творческое развитие» марксизма-ленинизма, которым КПРФ, согласно ее программе, «руководствуется», обнаруживает на деле его полное обессмысливание и т.д.

Благодаря этой вере в царя-избавителя «самозванческая легенда не нуждается в доказательствах». В чем суть этой легенды? Ее узловыми точками является набор нескольких событий. Прежде всего это псевдоисторический прецедент: прерывание законного, санкционированного высшими силами наследования (преемничества) власти. Власть узурпируется изменниками, преступниками, дьявольскими силами. Однако жертва этого преступления чудесным образом избегает смерти (воскрешается, перевоплощается и т.п.) и теперь предстает перед людьми во всей своей красе, с полным правом на власть и расчетом на поддержку в деле праведного мщения и восстановления справедливости.

Парадокс этой легенды в том, что в ней перевертывается реальная картина властных отношений, легитимная и нелегитимная власть: законный правитель объявляется самозванцем-узурпатором, а фактический самозванец предстает как подлинный самодержец. При этом к образу законного властителя как изменника-узурпатора-предателя часто примешивается мотив связи с вражеской заграницей, неправославной верой и даже нечистой силой. Такая история хорошо ложилась на распространенные в народе легенды о «возвращающихся царях-избавителях» и «подмененных» царях-мучителях. Этим помимо прочего объясняется стабильность электората нынешней КПРФ при всем эксцентричном архаизме ее идеологической риторики.

Эта риторика во многом воспроизводит самозванческую легенду. КПРФ считает себя партией, «прирожденной» к власти, поскольку она «ведет свою родословную от РСДРП-РСДРП(б)–РКП(б)–ВКП(б)–КПСС-КП РСФСР» и, «продолжая дело КПСС и КП РСФСР, является их правопреемницей на территории Российской Федерации». Тем самым маркируется та историческая общность, которая своим именем как бы дает КПРФ право на высшую власть в стране, причем независимо от любых формально-правовых процедур. Псевдоисторический прецедент преступного нарушения законного наследования власти также присутствует в программе нынешних российских коммунистов.

События горбачевской перестройки, приведшие к распаду СССР, там описываются в терминах предательства и измены: стремление обновить социализм «было обманным путем использовано предателями социализма»; «перерожденцы в августе– декабре 1991 года осуществили контрреволюционный переворот»; «беловежский сговор пришедших к власти откровенных предателей нашего Отечества» в «преступно расчлененном Советском Союзе» послужил прологом к созданию «режима национальной измены» и «криминально-компрадорского капитала».

В программе КПРФ 1995 года «партия власти» «Демократический выбор России» квалифицировалась как «партия национальной измены». Актуальная редакция партийной программы коммунистов обнаруживает сдвиг акцента в характеристике виновных в развале СССР: теперь это скорее внешний, чем внутренний враг. Утверждается, что «вдохновителем антисоветских сил в нашей стране были США и их союзники, западные спецслужбы. Под их покровительством в стране была создана «пятая колонна». При ее ведущем участии произошло завершение контрреволюционного переворота». Примечательно, что в Программе КПРФ от 1995 года такого сюжета о спецслужбах нет.

В типичном (для самозванческого дискурса) духе программа коммунистов рассказывает о перерожденцах, которые «в августе–декабре 1991 года осуществили контрреволюционный переворот и запретили деятельность партии коммунистов». Хотя одним из решающих событий, подготовивших этот «контрреволюционный переворот», было принятие парадоксальной Декларации о государственном суверенитете РСФСР в июне 1990 года, за которую проголосовали практически все члены КП РСФСР из числа участников I Съезда народных депутатов РСФСР.

Но в программных документах русских неокоммунистов все выглядит прямо наоборот – как и в любой идеологической «камере-обскуре». Здесь рассказывается не только легенда о злых изменниках коммунизма, но также о чудесных его спасителях в лице КПРФ. «Вопреки всем гонениям и запретам мы возродили партию и продолжаем ее работу... для защиты тех, кто кормит себя трудом своим». Таким образом, в роли национального Спасителя КПРФ предъявляет свои «исторические права» на власть. Причем без всяких демократических выборов – ведь это мелочное, буржуазное (к тому же иноземное) изобретение.

Шут

В социальном плане политический Шут выполняет функцию стабилизации и консервации существующей политической системы. По словам британского антрополога Макса Глюкмана, в традиционных обществах Шут был фигурой сакрализованной, а потому привилегированной. Он мог смеяться даже над королем и говорить в глаза вельможам самую неприятную правду. И ничего ему за это не грозило, потому что его охранял статус шутовской роли. На сакральность прав «дурацкого колпака в Средние века» указывал и русский философ Михаил Бахтин.

Шутовской дискурс можно характеризовать как с точки зрения логической связности, так и по выполняемым им социальным функциям. В аспекте логики и семантики речи дискурс шута можно назвать «риторикой двусмысленности». Эта двусмысленность выражается обилием метафор, каламбуров, пародий, парадоксов и абсурдов в речи шута. Так, абсурдность – типичная черта программных заявлений ЛДПР, примером может послужить риторика по национальному вопросу. Часто наблюдается набор взаимоисключающих положений в рамках одной программы, даже в пространстве одного и того же абзаца программы. Например, двусмысленным оказывается в программных документах ЛДПР понимание «русскости». К примеру, утверждается, что лозунг «За русских! » означает: ЛДПР защищает и русских, и татар, и евреев, и чеченцев, и бурятов – всех жителей нашей великой Родины.

Примером карнавального переворачивания смысла может служить случай, когда накануне президентских выборов 2004 года кандидатом в президенты от ЛДПР был выдвинут начальник личной охраны вождя партии Малышкин. Выдвижение немедийного и малознакомого персонажа Жириновский объяснил тем, что в партии существует внутрипартийная демократия, что ЛДПР – партия не вождистская и не авторитарная. На самом деле, сделав кандидатом в президенты своего телохранителя, Жириновский выразил презрительное отношение к выборам как к несерьезному, ненастоящему явлению (к «выборам без выбора»). По сути, это была протестно-карнавальная акция политического Шута, имеющего привилегию сказать правду, пусть и в шутовской форме.

По мнению Михаила Бахтина, карнавальный мир строится именно как пародия на обычную жизнь, как «мир наизнанку». Элемент пародии фиксируется и в программных документах ЛДПР. К примеру, в предвыборных лозунгах 2007 года («За все ответите! », «Зачищу всю страну! Успокою всех!») обнаруживается пародирование дискурса силовиков (что отвечает авторитарным импульсам электората, большинство которого выражает в соцопросах ностальгию по «сильной руке»).

ЛДПР может быть очень критической по отношению к партии власти, и в этот момент она реализует (в секуляризированной форме) функцию «политического служения юродивых» как традиционного феномена русской политической культуры. Виктор Макаренко заметил, что природа русской власти допускала сопротивление ей только со стороны юродивых. «Юродивые во Христе как социальная фигура канонизировались Православной церковью и сыграли роль в становлении русской интеллигенции».

Блаженным в России, как и придворным шутам в Западной Европе, позволялось критиковать власть. Но такая дерзость, во-первых, имела свои пределы (ибо блаженные и шуты оставались, в конце концов, лишь слугами государя, даже если они и ценились как особые слуги Божии). С другой стороны, дерзость шутовской речи с лихвой компенсировалась безусловной лояльностью к власти. Карнавальный статус шутов дискурса нисколько не противоречит этой лояльности: «Доверие к шутовской правде, к правде «мира наизнанку» могло совмещаться с искренней лояльностью».

Изгой

К выделению фигуры Изгоя подтолкнула мысль профессора Макаренко о месте «грамотных людей» в системе «русской власти» и «русского бюрократического национализма». По словам российского ученого, такие люди «целиком отчуждались от родного общества. Становились социальными, моральными и политическими париями. В своей стране они были более чужими, чем иностранцы. Перед ними существовало только два пути социального продвижения: стать чиновником разветвленной машины государства; ниспровергнуть существующий порядок вещей». Термин «изгой» несколько лучше, чем термин «пария», подходит для обозначения этой политической фигуры, хотя оба слова близки по своей семантике.

Изгоем на Руси традиционно обозначали человека, который по каким-либо причинам выпал из своего социального статуса или привычной социальной среды. В древнерусских источниках в качестве изгоев назывались: попов сын, не знающий грамоты; холоп, выкупившийся из холопства; купец, погрязший в долгах; «осиротевший», то есть лишенный удела князь.

В любом изгойстве, таким образом, есть элемент онтологического абсурда, неуместности, неадекватности человека наличным условиям существования. Это хорошо подходит для обозначения статуса российских либералов и европеизированной русской интеллигенции, которые всегда чувствовали себя не в своей тарелке «в этой стране». Так, партия-изгой «Яблоко» – это либералы, созданные (по первоначальному замыслу) для работающей парламентской демократии, но так в ней и не очутившиеся. Изначально не имея членства в работающем парламенте, яблочники позднее утрачивают свою фракцию даже в российской Думе.

Политическое изгойство российских либералов – это не только результат какой-то их внутренней эволюции, но также эффект целенаправленного воздействия извне – со стороны политической системы, которая активно отторгает эту партию как чужеродное тело. Как это отторжение может выглядеть, показывает московский случай «православной инквизиции», устроенной «Яблоку» в марте 2013 года активистами общественного движения «Божья воля». «Группа молодых людей ворвалась в офис партии, взяла всю находящуюся в свободном доступе литературу, изданную партией, и сожгла прямо у вестибюля станции «Новокузнецкая». Видеоролик с кадрами «конфискации и сожжения макулатуры партии сатанистов и извращенцев «Яблоко» активисты выложили на сайте движения «За Россию, Путина и Народный фронт».

Статус Изгоя в тенденции усиливает маргинальность партии, что выражается: 1) в появлении идеологии маргинального «стоицизма», оправдывающего статус партии-изгоя в качестве неизбежного и естественного в данной системе и стремящегося сохранить морально-политические идеалы партии вопреки всем превратностям ее политической судьбы (и при всех возможных заимствованиях на программном «пограничье»); 2) в органическом дополнении этого стоицизма политическим миссионерством – стремлением «открыть людям глаза» и сохранить для будущего «истинные ценности» демократии, правового государства, социальной справедливости и т.д.

Введение в политический анализ политических фигур более адекватно объясняет поведение политических партий в России, чем анализ их идеологий и доктрин, и демонстрирует всю мнимость российского парламентаризма.