Юрий Соломонов
Знания умножают не только скорбь, но и умение жить. Кадр из фильма «Имя розы». 1986
Однажды писатель Владимир Сорокин сидел в кафе «Пушкин», что на Тверском бульваре. Там он и известный философ Александр Пятигорский ели настоящие русские щи, которые без рюмки водочки были просто немыслимы.
Так вот, за этим занятием Сорокин, не зная с чего, возьми да и спроси Пятигорского: «Александр Моисеевич, а что такое постмодернизм?» Заметим, что это спросил писатель, которого многие читатели давно считают постмодернистом.
Пятигорский, как вспоминал после Сорокин, ответил в свойственной себе манере: «Володя, никакого постмодернизма нет. Его придумали два французских проходимца, Фуко и Барт». Сорокин удивился такой категоричности и спросил философа, почему он так думает. Тот ответил: «Потому, что они впервые заговорили о смерти автора». – «А что в этом такого ужасного?» – продолжил Сорокин. «Послушайте, вот мы, два автора, сидим за этим столом, едим русские щи. И мы, если захотим, можем потрогать друг друга. О какой смерти автора можно говорить?»
Писатель знает, что читатель виноват
Прошло какое-то время, ушел из жизни замечательный Александр Моисеевич Пятигорский, а Владимира Сорокина пригласил на свою телепередачу по каналу «Культура» его коллега писатель Виктор Ерофеев, который тоже вошел в литературу не из школы соцреализма.
Тогда темой «Апокрифа» как раз был постмодернизм, и там Сорокин разъяснил, почему он в конце концов с Пятигорским согласился. «Потому что если говорить о литературе, то постмодернизм скорее в самих читателях, нежели в писателях. Возьмите, к примеру, Гоголя и попробуйте назвать его реалистом-сатириком. А Набоков? Да он бросил бы в вас том своей «Ады». Потому, что многое диктует время, а не сами творцы…»
Тут требуется пояснение. «Ада» Владимира Набокова, с одной стороны, считается романом. А с другой – это скорее фантастическая пародийная феерия историй, ситуаций, конфликтов. В этой яркой коловерти пересекаются романы Толстого и фантастические образы Курта Воннегута, смешиваются жанры, происходят невероятные события… Все это вырисовывается Набоковым на какой-то планете Антитерра. Художественный метод тоже трудно опознать. Никакой реализм, даже с приставкой «сю», здесь не присутствует. Вот и думайте после этого – кто он такой, этот признанный классик мировой литературы…
Виктор Ерофеев, выслушав Сорокина, добавил: «У того же Гоголя есть много такого, что можно назвать постмодернизмом. Можно взять Рабле и многих других авторов прошлого… Думаю, что Фуко и Барт, замечательные французские философы, тут не так уж повинны».
По Сорокину, постмодернизм – это прежде всего отказ от тотального пафоса – идеологического, литературного и пр.
Дальше шел разговор о разнице содержания постмодернизма в литературе, архитектуре и других художественных сферах с тем постмодернизмом, который обнаруживается в современных обществах, в том числе и в российском.
А здесь уже начинается постмодернизм как стиль обыденного общежития. И тогда в массовом порядке обнаруживается глобальное существование индивидуума вне высокой культуры. Казалось бы, такой человек не занимается ничем превратным. Но если проследить все зоны его устойчивого присутствия, все действия, все интересы, то станет понятно, что человек пытается себя идентифицировать, представить, описать. И в основном он все это делает для себя самого.
Скажем, он бегает по утрам (а может быть, уже сменил бег на скандинавскую ходьбу с палками), посещает православный храм или мечеть, ухаживает за своей машиной, ходит на встречи одноклассников или однокурсников, ездит в отпуск за рубеж в страны, на какие денег хватит. Там пляжи, музеи, шопинги, непременные и бесконечные селфи…Ну и, конечно, работа – со всеми ее нажитыми отношениями, ритуалами, традиционным конформизмом и прочими средствами самовыражения.
Это такой социальный микс, позволяющий человеку комфортно себя осознавать и представлять в сообществе себе подобных.
Остановить Потаповых!
На мой взгляд, есть и несколько иная матрица поведения в социуме. Условно говоря, морально-этическая. Она гениально описана и первый раз опубликована в 1972 году в «Литературной газете» тогда еще молодым писателем Григорием Гориным. Это был рассказ «Остановите Потапова», который вскоре стал сценарием, а затем и фильмом, снятым режиссером Вадимом Абдрашитовым.
Итак, некто Потапов, обычный клерк, запрограммировал себя таким образом, что он не должен делать ни одной ошибки или оплошности в отношении окружающих его людей. Это было повествование об одном дне типичного человека, наделенного ролями служащего, мужчины, мужа, отца, любовника, театрального зрителя, скорбящего друга, который на кладбище плакал, но не мог вспомнить, какого Сашку из своих сокурсников он провожает…
В этой хронике дня описывается возможность типичного человека оперировать самыми разными знаками культуры. Он использует все это разнообразие именно для описания себя для себя же самого. Это сделать нетрудно: знаки и символы пусты. Точнее – бессмысленны. Больше того, каждое действие героя несет в себе определенный квант лжи.
Такая вот форма существования человека в каждый отдельный отрезок времени. Нам это важно. Кому нам? Это безответный вопрос. Аксиология тут тоже ни при чем. Это такое поведение в парадигме постмодерна. Сегодня это можно назвать «человек-фейк». Причем не только для обмана окружающих, но и для удовлетворения самого себя.
Правда, писатель Владимир Бондаренко считает, что игра в постмодернизм для России слишком надуманная. Он искренне убежден, что «мы вновь идем как-то по-лакейски за европоцентристской теорией. Конечно, после войны для усталой Европы это было абсолютно органичное развитие в отсутствие всех идеологий и ценностей. Но в итоге этот мягкий западный постмодернизм возник не только в литературе, но и в жизни. В итоге он привел к тому, что этот плюрализм Патрик Бьюкенен описал в книге, назвав ее «крахом белой цивилизации». Потому, что на фоне мусульманского подъема, расцвета восточных цивилизаций будущее Европы было представлено не самым радостным.
Кто уничтожил либерализм
«Но нам-то это зачем?» – задается вопросом Владимир Бондаренко и неожиданно признается, что он даже рад явлению постмодернизма на Руси, потому как эта идеология отвергает не только наши традиционные почвенно-православные ценности. Она также не приемлет авангард как таковой, потому что это тоже тотальный набор определенных идей. Для Запада это означает, что именно постмодернизм уничтожил культуру либерализма.
Возможно, писатель прав. В постмодернизме есть такие качества, которые трудно у него изъять, но он ими неплохо оперирует. Это прежде всего отсутствие пафоса и неограниченная ирония, которую от бессилия традиционно мыслящие соперники спешат назвать цинизмом.
Но кроме иронии есть еще и самоирония. Неспроста Дмитрий Александрович Пригов оставил соратникам такую максиму: «Постмодернизм себя не оправдал, он должен уйти. Честный постмодернизм должен пустить себе пулю в лоб».
Похоже, что еще не пустил.
Замечательный писатель, философ Умберто Эко не раз говорил, что его роман «Имя розы» является постмодернистским сочинением. А дальше он предлагал свою эстетическую теорию, которая состоит из четырех позиций.
1. Постмодернизм – явление не только сего дня, поскольку практически каждая эпоха знала свой постмодернизм.
2. Эпоха постмодернизма наступает тогда, когда искусство устает от наработки культурных форм и художественных образов и начинает их разрушать, деконструировать (этим в ХХ веке занимался модерн и авангард) и доходит в этом опыте разрушения до максимального предела.
3. Когда разрушать дальше нечего, появляется нежалуемый серьезными сторонниками элитарного и заумного искусства (концептуалистами) способ оценки и этого «разрушения» и той «классической» культуры, которую разрушали, – «ирония».
4. Постмодернизм делает иронию, игру и занимательность своими главными принципами в создании художественных произведений, при этом способом и формой самого постмодернистского произведения становится цитата и цитатность: используя формы, разработанные писателями, художниками, архитекторами прошлого, постмодерн вкладывает в них свое содержание, призывая иронически относиться к продуцируемым им реинкарнациям старых образов.
«К сожалению, «постмодернизм» – термин на любой случай, – говорил Эко. – У меня такое чувство, что в наше время все, употребляющие его, прибегают к нему всякий раз, когда хотят что-то похвалить. К тому же его настойчиво продвигают в глубь веков. Сперва он применялся только к писателям и художникам последнего двадцатилетия; потом мало-помалу распространился и на начало века; затем еще дальше; остановок не предвидится, и скоро категория постмодернизма захватит Гомера... Должен сказать, что я сам убежден, что постмодернизм – не фиксированное хронологически явление, а некое духовное состояние, если угодно, Kunstwollen (воля искусства) – подход к работе. В этом смысле правомерна фраза, что у любой эпохи есть собственный постмодернизм, так же как у любой эпохи есть собственный маньеризм (хоть я и не решил еще, не является ли постмодернизм всего лишь переименованием маньеризма как метаисторической категории). По-видимому, каждая эпоха в свой час подходит к порогу кризиса, подобного описанному у Ницше в «Несвоевременных размышлениях».
В 2015 году в Англии вышло второе издание книги Russian Postmodernism (New York–London) трех авторов: Александра Гениса, Слободанки Владив-Гловер (Австралия) и Михаила Эпштейна. В то же время последний написал предисловие к русской версии издания, оно завершается так: «Трудно было вообразить, что Россия, решительно и бескровно сбросившая с себя советскую систему, захочет вернуться в самый догматический и репрессивный ее период – борьбы с космополитизмом и построения железного занавеса.
На Западе постмодерн все чаще воспринимается как изжитое понятие, ностальгическая память о «прекрасной эпохе» конца ХХ века. В России постмодерн, как опыт деконструкции и релятивизации любого тоталитарного проекта еще устремлен в будущее и может оказаться действенным оружием против тех почвенных, патриархально-мифологических чудовищ, которые власть сейчас яростной пропагандой вызывает из глубин народного подсознания.
Постмодерн в России еще не выполнил своей исторической задачи, и чем больше страна откатывается назад, в домодерное прошлое, тем больше затребованы в ней ценности постмодерна: стилевая мягкость и пластичность, этическая терпимость и открытость, способность ставить индивидуальное и фрагментарное выше тотального. Как ни парадоксально, судьба дальнейшей модернизации России зависит от того, насколько глубоко она усвоит свое собственное постмодернистское наследие, которое в наибольше степени роднит ее с Западом».
Пожелания трогательные. Только вот осталось ли в сегодняшней России хоть что-то выше и лучше тотального…
Дарья Гармоненко
комментарии(0)