Госаппарат мягкой посадки

С пьедесталов еще никто не падал медленно. Карикатура Depositphotos/PhotoXPress.ru

В последние десятилетия повышенную актуальность и политическую остроту приобрели проблемы теории и практики бюрократии. Многие из ее базовых, казавшихся незыблемыми постулатов подвергаются критическому переосмыслению. Это связано с тем, что мир столкнулся с кризисом бюрократических форм правления. Кризисом – как эффективности, так и общественного доверия.

Заговорили даже о постбюрократическом мире как возможном варианте будущего общества. Так или иначе, государственная служба в передовых странах сейчас переживает период самых больших перемен как минимум за последний век. Серьезные поиски и эксперименты направлены на выработку новой ее модели, которая в большей мере, чем веберовская классика, должна будет соответствовать потребностям сегодняшнего и завтрашнего дня, общественным требованиям и ожиданиям. России, к сожалению, и в данном отношении (как и во многих других) мало чем можно похвастаться.

Но несправедливо утверждать, что совсем уж ничего в данном направлении у нас не делалось в постсоветские времена.

И комиссии многочисленные работали, и законы в чем-то неплохие принимались, и денег на реформы госаппарата было потрачено, мягко говоря, немало. Но для максимально краткой оценки результатов этой деятельности я бы взял ленинскую максиму начала 20-х годов: «Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны... Мы уже пять лет суетимся над улучшением нашего госаппарата, но это именно только суета, которая за пять лет доказала лишь свою непригодность или даже вредность... она давала нам видимость работы, на самом деле засоряя наши учреждения и наши мозги».

Это заключение представляется мне критически важным, поскольку современная Россия превращается в полицейско-бюрократическое государство с близкими к катастрофическим последствиями для общества.

События последних лет и месяцев полностью обнажили моральную ущербность, чтобы не сказать уродство, коллективного сознания и системы ценностей нашей бюрократической корпорации. А учитывая масштаб ее влияния на общественную жизнь, эта аномалия наносит неисчислимый ущерб нормальной жизни российского социума в самых разных ее областях.

Отечественная бюрократия в ее нынешнем состоянии превратилась в реальное политическое зло. Мой коллега по НИУ ВШЭ Святослав Каспэ заметил, что зло токсично, а проникновение его в один сегмент ставит под угрозу и все смежные. Более того, это явное бюрократическое зло, в котором тесно переплелись (и уже трудно разделимы) его политическая и административная стороны.

Давно известно, что бюрократия в точном смысле слова – отнюдь не синоним бюрократизма и к нему не сводится. Поэтому ограничимся определением из нашего коллективного учебника по государственной службе.

Итак, бюрократизм включает в себя следующие компоненты: в политическом плане – чрезмерное разрастание и безответственность исполнительной власти; в социальном – отчуждение этой власти от народа; в организационном – канцеляристскую подмену содержания формой; в морально-психологическом – бюрократическую деформацию сознания.

Феномен бюрократизма многолик и связан мириадами нитей почти со всеми общественными институтами. Это целая проблемная область, изучение которой требует усилий обществоведов многих специальностей. В этих заметках я ограничусь психологическими и этическими аспектами бюрократической личности.

Корпорация тебя не понимает

Попытаемся обрисовать некоторые существенные черты сознания, психологии бюрократа, описать его как определенный личностный тип. Поскольку за деятельность бюрократических личностей нашему обществу сейчас приходится расплачиваться очень дорогой ценой, узнаваемый психологический портрет бюрократа представляет отнюдь не только академический интерес. Человек, как известно, во многом живет в мире своих субъективных, порой неадекватных, представлений об объективной реальности. В случае бюрократа это некоторые специфические черты морали и психологии, присущие государственным служащим, своего рода корпоративная этика, стимулирующая формирование определенных личностных качеств. На этой основе возникают и развиваются бюрократические деформации профессионального сознания служащих. Тому есть много причин: и пороки системы управления, и давление макро- и микросреды, и индивидуальные дефекты морального сознания у части работников. При этом наличие необходимых для работы деловых качеств отнюдь не компенсирует личную нечестность или непорядочность чиновника, а, напротив, делает его более изощренным и потому более опасным. О коррупционной изобретательности наших бюрократов в народе существует обширная хрестоматия, которая непрерывно пополняется с учетом новейших технологий.

Но в то же время никуда не деваются старые как мир моральные ценности. Другое дело, что их научились использовать самые разные сообщества.

Им в этом помогает концепция «моральной идентичности» профессиональных групп, основанная на представлении, что профессии создают свое собственное, специфическое моральное сознание. При этом начитанные люди ссылаются на то, что моральную идентичность первым провозгласил французский социолог Эмиль Дюркгейм, отмечавший, в частности, что функциональное многообразие влечет многообразие моральное, которое «ничем не может быть предотвращено». В контексте темы уместно вспомнить знаменитое эссе Макса Вебера «Политика как искусство и профессия». Это в полной мере относится и к государственным служащим как социально-профессиональной группе, несущей специфические социально-психологические и этические черты. Понятия «чиновничье сознание», «бюрократическая личность» наполнены вполне конкретным содержанием, причем оно включает как негативные, так и некоторые позитивные особенности. При этом позитивность здесь явно проигрывает.

Ну, что делать, государственная служба – особый мир, где обычные человеческие чувства часто приобретают специфические, дефектные с точки зрения обычной человеческой морали формы.

Вот как, например, воспринял этот мир один из наиболее одаренных отечественных администраторов эпохи Александра I, министр юстиции Иван Дмитриев: «Со вступлением моим в гражданскую службу я будто вступил в другой мир, совершенно для меня новый. Здесь и знакомства, и ласки основаны по большей части на расчетах своекорыстия; эгоизм господствует во всей силе; образ обхождения непрестанно изменяется, наравне с положением каждого. Товарищи не уступают кокеткам: каждый хочет исключительно прельстить своего начальника, хотя бы то было за счет другого. Нет искренности в ответах: ловят, помнят и передают каждое слово».

Конечно, то время наполнило эти впечатления духом возвышенного сентиментализма, который при столкновении с реальным миром порождал неизбежные сшибки. Но в целом все точно.

Перейдем теперь к другим особенностям и деформациям бюрократического сознания.

Когда «кивалы» страшнее «кидал»

На уровне социальных установок личности бюрократическому сознанию присущи:

1. Кастовость, чувство принадлежности к особенной статусной группе. Вероятно, исторически это связано с антидемократическим характером нашего государства и общества. Вспомним хотя бы лапидарную, как всегда, формулу Пушкина: «У нас не ум ума почитай, а чин чина почитай».

Замечательное описание этой социально-психологической аномалии, сочетающей высокомерие с холопством, в сравнении с европейскими странами есть в «Мертвых душах». На него и страницы не жалко: «Надобно сказать, что у нас на Руси если не угнались в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или немец не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий: он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, поподличает в меру перед первым». Ах, если бы это относилось только к «проклятому прошлому».

2. Безразличие к социальному смыслу, назначению и последствиям своей служебной деятельности.

Это, например, проявляется в переворачивании формы и существа с приданием форме преувеличенного, а порой и самодовлеющего значения. Данное явление подробно изучается социологией организации. Впервые это описал молодой Карл Маркс, отметив, что бюрократия выдает «формальное за содержание, а содержание – за нечто формальное. Государственные задачи превращаются в канцелярские. Или канцелярские задачи – в государственные». Это, в частности, порождает и бюрократическое бездушие, вызывающее у нормальных людей болезненное неприятие. Эрих Фромм писал в данной связи: «Как только человек сводится к простому номеру в каком-то списке, настоящие бюрократы могут совершать по отношению к нему самые жестокие поступки, и не потому, что ими движет жестокость… а потому, что они не испытывают никаких человеческих чувств по отношению к своим подопечным…»

Холодная бесчеловечность действий «государевых слуг» особенно драматически и жестоко проявляется в действиях наших так называемых правоохранительных органов. В этическом плане их действия порой представляют демонстративное попрание всех моральных норм.

Причем это касается не только прямых силовиков, но и инстанций, которые по своему основному назначению должны защищать права и свободы граждан, в том числе – от их попрания силовиками. Я имею в виду те суды, которые самоограничились функцией псевдоюридического оформления неправовых в своей основе действий, представляя, в сущности, лишь завершающее звено репрессивной системы.

В данной связи представляется очень важным существование у нас принципиально разных морально-психологических типов юристов.

Об этом различии очень точно написала известный юрист Елена Лукьянова: «В моей стране много высокопрофессиональных независимых экспертов в области права. Но они, как правило, отстранены от принятия государственно-властных решений, потому что в течение 20 лет государство отбирало для себя таких юридических исполнителей, которые были ему удобны... В итоге сформировалось два юридических сообщества, которые говорят на совершенно разных языках и оперируют различными юридическими конструкциями». Далее она довольно подробно описала морально-психологические установки «чиновников от юриспруденции» и губительные последствия их доминирования в важных правовых коллизиях.

Мне же в данной связи вспомнилась ремарка Ханны Арендт: «Гитлер, говоря, что он с нетерпением ждет, когда профессия юриста станет в Германии позорной, был очень последователен в своей мечте об идеальной бюрократии».

Понятие бюрократизированного юриста (или юридического бюрократа, порядок слов не суть важен), к несчастью, весьма применимо к нашей реальности.

3. Подмена (часто неосознаваемая, но от этого не менее опасная) общих, государственных интересов частными, ведомственными или корпоративными (аппаратными), а порой – и личными.

Снова обратимся к Марксу, антибюрократическая критика которого очень точна, глубока и актуальна: «Бюрократия должна... таким образом защищать мнимую всеобщность особого интереса, корпоративный дух, чтобы спасти мнимую особенность всеобщего интереса, свой собственный дух».

На языке, более приближенном к реалиям госаппарата, это означает как минимум обуженное, зашоренное ведомственными и иными перегородками понимание чиновником государственного и общественного интереса, а то и сознательное возведение групповых интересов бюрократической прослойки в ранг интересов всеобщих.

4. Отношение к служебной иерархии не как к фактору рациональной организации, но как к самостоятельной и даже самодовлеющей ценности.

Вышеказанное зачастую влияет не только на образ действий и конкретный выбор чиновником того или иного их варианта, исходя из принципа «что понравится начальнику». Меняется и сам образ мыслей, когда чиновник вольно или невольно старается думать и рассуждать, как бы имитируя логику своего начальника.

Подобное холопское сознание порождает снятие с себя ответственности, готовность бездумно выполнять любые распоряжения вышестоящих, независимо от их законности, моральности и даже от личного к ним отношения.

5. Ориентация на стабильность как базовую ценность под маркой консерватизма. Эта установка предполагает неизменность и устойчивость вне зависимости от меняющихся условий, требований времени и предполагает максимальную подконтрольности каждого нижестоящего работника – вышестоящему. Объективно такая ориентация служила и служит питательной средой для застоя, ибо любое развитие, особенно в современных условиях, невозможно без увеличения у исполнителя «степеней свободы».

В результате основанного на перечисленных чертах отбора и самоотбора выдвиженцев на высокие аппаратные посты приходят люди либо серые, безынициативные, либо успешно маскирующиеся под таковых «кивалы» (уничижительное наименование народных заседателей в советских судах). Люди с уровнем мышления и психологией начальника канцелярии достигают министерских, а то и более высоких кресел, определяя политику целых отраслей, а порой – и всей страны.

Поэтому советую читателю  дневника Петра Валуева, министра внутренних дел в период реформ, затем – члена Государственного совета, а в конце царствования Александра II – председателя Комитета министров.

Там даны жесточайшие оценки чиновничеству.

Кресло вахтера, или «синдром детронизации»

Теперь рассмотрим некоторые стереотипы бюрократического сознания.

1. Функционерское мышление. Оно предполагает отключение гражданских чувств и нравственных принципов при выполнении служебных обязанностей или даже их полную атрофию. В своих действиях подобный чинуша руководствуется лишь формальными указаниями и карьерными соображениями. Требования жизни, не укладывающиеся в инструкцию, не отражаются на его служебных действиях.

Вспоминается описание образа подобного функционера из советской философской литературы. Оно, думаю, ухватило суть: «Бюрократический «шеф» есть индивидуальное воплощение отчужденной силы безличного вещного порядка – «Дела». Это как бы большая пружина, вращающая кабинетами, бумагой, машинистками и даже самим «шефом». От человека тут только биология; на месте сознания – средоточие типовых решений и сведений. Он совершенно исчерпывается готовой вещной ролью, но именно поэтому неисчерпаемо самодоволен, самоуверен и оптимистичен в своей единственной возможной «правильности».

2. Бюрократическая корпоративная этика и психология. Она включает ряд компонентов: бюрократический псевдоколлективизм, предполагающий растворение ответственности и своего рода круговую поруку аппарата; псевдоактивность (имитацию бурной деятельности) в сочетании с доведенной до совершенства техникой спихивания неприятных или невыгодных дел и забот.

3. Доминирование ретроградно охранительных стереотипов поведения. Среди них выделяются такие, как перестраховка (в том числе под масками бдительности и добросовестности, основательности); склонность к отрыву от реальной жизни в пользу превращенных, канцелярских форм деятельности; предпочтение и даже ритуализация привычного порядка, боязнь перемен, особенно предполагающих сокращение сферы контроля бюрократа над людьми и материальными ценностями, поскольку это ограничивает меру бюрократического влияния.

Один из охранительных стереотипов – очковтирательство, приукрашивание истинного положения дел. При этом любопытно, что подобный бюрократический «оптимизм» увеличивается в размерах по мере продвижения вверх по административной лестнице: чем ближе к высшему начальству, тем радужней звучат рапорты. Правда, в моде бывает и «негативное очковтирательство», когда стремятся изобразить положение дел в максимально катастрофическом свете, дабы получить дополнительные ресурсы, либо скрыть собственные доходы и пр.

4. Преувеличение своей служебной роли и перенесение ее атрибутов на собственную персону. Наиболее обычное его проявление – бюрократическое барство и хамство. Они присущи как начальственному – «сановному», так и исполнительскому бюрократизму. Причем можно по-разному оценивать сравнительный вред от того и другого: у лица, занимающего ответственный пост, есть разные возможности продемонстрировать свою значимость (в том числе и положительно разрешить не решенный никем другим вопрос), тогда как у мелкого бюрократа единственный способ заявить о себе – это что-либо запретить. Ведь до тех пор, пока подобный вахтер от бюрократии ничему не препятствует, его никто не замечает, либо относятся к нему как к бесправному Акакию Акакиевичу. 

К этому же стереотипу относится и ложное сознание собственной незаменимости, на котором базируется, в частности, стремление любыми средствами сохранить свое кресло. При потере служебного положения оно обнаруживает себя утратой жизненных ориентиров, неспособностью найти новое место в жизни, а подчас – и психическими расстройствами, получившими у психиатров даже специальное название – синдром детронизации.

Положение осложняется тем субъективным обстоятельством, что средний чиновник часто искренне считает себя «честным стражем порядка», «блюстителем государственных интересов» и т.п. Но понимает он их при этом очень узко, в лучшем случае – с ведомственных позиций, а то и с позиций интересов своего начальника, подразделения или своих личных. В этом ему помогают так называемые защитные механизмы сознания – психологическая «цензура», то есть отключение сознания от нежелательной информации, подмена одной информации другой, а также искаженная шкала социальных значений тех или иных дел...

Наша бюрократия – раковая опухоль на теле общества. Однако, продолжая эту метафору, все же выскажу осторожную надежду, что ее еще можно попытаться не оперировать, а облучать и подавлять химиотерапией, которой в данном случае будут реальные (а не симулятивные) институты общественного контроля, гласность, обстоятельный научный анализ. Но одной наукой проблемы не решить. Поэтому закончу фразой Даниила Хармса, одного из многих поэтов, убитых Советским государством: «Жизнь побеждает смерть неизвестным науке способом».