Общества травмы

«Так вот они какие, качели мировой истории... А говорили, что с мотором». Фото Reuters

Нынешний этап мирового развития характеризуется такими значительными, значимыми и знаковыми событиями и процессами, которые невозможно определять и квалифицировать в прежних понятиях – эволюция и революция.

То, что случилось в конце ХХ и начале ХХI века в Ираке, Ливии, Афганистане, Сирии, Тунисе, Египте и ряде других стран, выпадает из общепринятой и ранее понятной логики общественного развития.

С этой точки зрения не менее впечатляющим выглядит распад СССР и то, что началось после него во многих, ныне независимых государствах. Особенно это коснулось Грузии, Молдовы, Киргизии и, конечно, Украины.

Не избежала своей участи и Россия. Общеизвестно эмоциональное высказывание президента страны Владимира Путина, назвавшего результаты распада СССР геополитической катастрофой.

Так что Россия не может не входить в число тех государств, о которых пойдет речь.

Все эти страны объединяет одно – кардинальные политические потрясения, стагнация и/или упадок экономики, неопределенность иногда даже ближайшего будущего, наконец, разочарование и потеря доверия к провозглашенному пути и к средствам достижения намеченных целей.

Все это никак не укладывается в классические представления о прогрессе или регрессе, эволюции или революции.

Тогда с чем мы имеем дело? Как охарактеризовать эти политические, экономические, социальные, культурные процессы (а скорее – неопределенности), которые сродни катастрофам? Есть ли у них нечто общее – при всем разнообразии особенностей?

Я отношусь к тем не очень многочисленным исследователям, которые полагают, что мы имеем дело с таким феноменом, который можно определить и исследовать как «общество травмы».

Слово «травма» происходит от древнегреческого «рана». Но уже в современной медицинской и психиатрической литературе термин стал трактоваться и как рана сознания в результате эмоционального шока, нарушающего в человеке и в социуме осмысление времени, себя и мира.

Одним из первых на социальное содержание травмы обратил внимание немецкий ученый Юрген Хабермас, когда связал ее с изучением тяжелых форм депрессии, порождаемой кризисом в европейском обществе.

Современные ревизии классического определения травмы привели это понятие к тому, чтобы применять его к особому состоянию общественных процессов, выраженному в неопределенности, перекосе развития неустойчивых обществ и государств.

Конечно, в таком подходе есть свои нюансы, детали, уточнения, но я хочу сразу обратиться  к тем чертам, показателям и индикаторам, которые считаю важными для понимания самого феномена.

Ни революции, ни эволюции

Травмы многих современных обществ, о которых пойдет речь, начинались с насильственного свержения существующего политического режима и соответствующих институтов управления. Это происходило либо из-за вмешательства внешних сил (Ирак, Ливия, Афганистан, Сирия, Тунис), либо под воздействием внутренних катаклизмов (Россия, Украина, Грузия, Молдова). Но при этом все возникающие потрясения проходили под лозунгом неотложности кардинальных изменений, с требованием серьезных сдвигов в экономике и социальной сфере, под обещания срочно добиться достойной жизни людей и полного благополучия страны. Тут же звучали призывы поднять на более высокий уровень соблюдение прав и свобод человека.

Но вмешательство внешних сил в странах, не способных на самостоятельное реформирование (Ирак, Ливия, Афганистан), привело к тому, что они не вышли из полосы кровопролитных конфликтов.

Не менее впечатляющими были результаты изменений в Грузии, Украине, Молдове. Эти республики оказались еще дальше от того, что они имели, входя в состав СССР.

Не более успешными оказались достижения и России: за четверть века она не вышла на социально-экономические показатели, которыми обладала РСФСР в 1990 году.

Таким образом, все названные государства не сумели продвинуть свои общества на более достойные уровни экономики, выйти на позиции, диктуемые современной информационной эпохой, предоставить населению новые, высокие стандарты жизни.

И это поражение постигало вышеназванные государства после того, как подобную задачу успешно решали, причем в течение непродолжительного времени, капиталистические (Сингапур, Малайзия, Южная Корея) и социалистические страны (Китай и Вьетнам).

На мой взгляд, причина неудач здесь прежде всего в том, что общество травмы обладает таким комплексом черт, которые резко и отчетливо отделяют его как от революционных преобразований, так и от поступательных эволюционных изменений.

И это отличие начинается с того, что у общества травмы отсутствует четкая и ясная стратегия и понимание перспектив развития. Намеченные преобразования в основном сводятся к тому, чтобы ориентироваться на решение отдельных проблем. Иногда – с учетом опыта других стран (как это было в России). Или же все ограничивается пассивным выполнением чьих-то советов, без учета национальной специфики (Афганистан, Ирак, Ливия – где это делалось под экономическим и военным давлением извне).

Частный бизнес в Китае имеет очень большой вес. Фото Reuters

Что касается России, то у нас до сих пор остается невыясненным и неопределенным ответ на вопрос: какое же общество мы для себя строим? Например, академик Олег Богомолов выражал свой публичный интерес к этой неопределенности еще в 2008 году.

Да, тогда обсуждалось немало рецептов, идей, но они сводились в основном к тому, чтобы отказаться от прошлого социалистического пути развития, воспользоваться рекомендациями, основанными на опыте других стран. Или просто некими теоретически умозрительными конструкциями, вроде положений чикагской школы, на выводы которой уповали российские либералы.

Немало было доморощенных предложений, которые рождались скорее от фантазий, чем от научно обоснованных программ развития.

Поэтому, если согласиться с вышесказанными причинами отставания в развитии, то становится ясным, почему в обществах травмы происходят потери и даже откаты от тех экономических рубежей, которыми обладали эти страны до попыток изменения вектора своего развития.

Более того, можно говорить и о явной деградации, отбросившей некоторые страны от достигнутого уровня. Это касается и Ирака, и Ливии, и Афганистана, и Сирии, в которых нынешняя экономика представляет собой разваленные отрасли национального хозяйства.

«Коллективные агентства» – это не шпионы

Увы, примерно такая ситуация, мне кажется, наблюдается и в современной России. Речь идет не только об утрате темпов развития, но и о потере ранее достигнутых экономических показателей и до сих пор не восстановленных.

Так, по некоторым сравнениям, за период гайдаровских реформ в 1990-е годы народное хозяйство страны потеряло больше, чем за время Великой Отечественной войны. Мало что удалось исправить и в 2000-е годы.

Как отметил экс-министр экономики и финансов Польши Гжегож Колодко (иностранный член Российской академии наук), именно отсутствие грамотной экономической стратегии в РФ привело к печальным результатам. Если 25 лет назад ВВП нашей страны втрое превышал ВВП Китая, то на данном этапе КНР превосходит Россию по этому показателю в шесть раз. Это отмечалось не где-нибудь, а на Московском экономическом форуме в 2016 году.

Отсутствие стратегии развития в обществах травмы связано с тем, что в них нет активных, движущих, творческих созидательных сил, олицетворяемых, как писал польский социолог Петр Штомпка, «коллективным агентством», которое осуществляло бы стратегию желаемых преобразований на основании четкой, продуманной программы действий, опирающейся на объективные законы развития.

В отсутствие же такой программы и такой команды происходит следующее. Имея доступ к фонду структурных и культурных ресурсов, официальные структуры, как правило, производят импульсивные действия, которые нередко похожи на имитацию рациональной деятельности.

Так, в свое время вместо кардинальных преобразований в экономической и социальной сферах тогдашний президент страны Дмитрий Медведев осуществлял такие, по его мнению, неотложные меры, как переименование милиции в полицию, смена часовых поясов, введение нулевого промиле для водителей автомобилей и т.п.

Не удивительно, что при этом для обществ травмы характерна конвертация ресурсов власти в капитал и капитала во власть, так как политическое руководство в этом процессе рассматривается как источник доходов, способ оправдания и прикрытия сомнительных акций на экономическом и финансовом рынке.

Непонятная для населения ситуация в стратегии развития привела к отстранению большинства россиян от контроля и общественного участия в том, чем занимается власть. Сегодня 80,3% граждан не состоят ни в одной общественной организации, 93,7% считают, что они никак не влияют на принятие государственных решений.

Именно в этом контексте возникает вопрос о государственной идеологии, которая бы наряду с другими существующими в обществе мировоззренческими установками формулировала бы перспективы развития с учетом глубинных интересов населения.

Пока же в обществе преобладает, с одной стороны, утверждение, что в стране, согласно Конституции РФ, никакая идеология не может  устанавливаться в качестве государственной или обязательной. А с другой стороны, идет постоянное напоминание о необходимости строительства демократического общества, что, в сущности, невозможно без каких-либо серьезных, утвержденных всем обществом идей, способных мобилизовать народ на действительное развитие страны.

В результате в России сложился политический режим, который ряд авторов определяют как неидеологический. Поэтому я считаю оправданной тревогу тех аналитиков, которые отмечают, что в стране вместо формирования национально-государственной идентичности идет стихийный поиск путей трансформации этнического, регионального и локального самосознания, которые при всей их важности не могут заменить общие идеологические ориентиры, идею сплочения многонационального и поликонфессионального народа.

На мой взгляд, попытки сформулировать национальную идею оканчивались ничем потому, что они отражали гипотетические представления всего лишь отдельных представителей правящих слоев России и предложения некоторых научных работников. А вовсе не чаяния и устремления народа.

И это понятно. Потому что в обществах травмы «коллективные агентства» (то есть правящие круги, или так называемая элита) не учитывают или абсолютизируют (гипертрофируют) национальную специфику. Иными словами, все, что было накоплено странами в их историческом развитии. Так, в российском обществе полностью и безапелляционно отвергнут опыт не только советского, но и более раннего исторического прошлого, исходя из заведомо пагубной установки – в прежней России и особенно в СССР ничего позитивного не было.

В отношении России до сих пор происходит спор – что же в ней происходит? Что случилось с ней в начале 1990-х годов? По какому пути она развивается за последние четверть века и как правильно назвать происходящее?

Многие политики, ученые, журналисты, используя некую совокупность данных, настаивают на том, что произошел слом социалистического строя и начался процесс возвращения в испытанное и проверенное опытом либеральное устройство общества. Но при этом переход к капитализму искажается нынешним политическим руководством России.

Представители других мировоззренческих убеждений, опираясь на опыт анализа процессов функционирования новой России, не менее убедительно доказывают, что происходит пусть сложный и трудный, с огромными издержками, но эволюционный путь развития страны.

Еще одна группа представлена неомарксистскими и социалистически ориентированными взглядами о происшедшем в стране как о насильственном перевороте, отказе от ориентации на интересы народа.

Признавая просчеты и ошибки советского руководства и последовавших после нее рыночных реформ, представители этой группы настаивают на проведении политики, утверждающей проверенные жизнью позитивные изменения, накопленные как в опыте СССР, так и в ныне существующих странах с социалистической ориентаций (Китай, Вьетнам).

 Что же до реальности, то происходящий процесс развития характеризуется половинчатой и непоследовательной реставрацией некоторых социалистических традиций и норм жизни, сочетающейся с модификацией, со следованием принципам рыночного фундаментализма и либерализма и попытками обосновать путь, по которому идет «европейская цивилизация», но с учетом особой евразийской ориентации.

В итоге экономическая и социальная жизнь находится в состоянии кризиса: потеряна основная часть высокотехнологичных производств в космической индустрии, машиностроении, авиационной промышленности.

К примеру, если в 1990 году в стране было выпущено 74,2 тыс. металлорежущих станков, которые закупались даже ФРГ, то в 2014 году их было произведено всего 2,7 тыс. Станков ткацких – соответственно 18 300 и 79.

В сельском хозяйстве были бездумно распущены колхозы и совхозы, особенно успешно функционирующие, потеряны многие эффективно развивающиеся хозяйства. В 2014 году в сельскохозяйственных организациях насчитывалось 247,3 тыс. тракторов (в 1990 году их было 1345,6 тыс.), комбайнов соответственно 64,6 тыс. и 407,8 тыс., свеклоуборочных машин – 2,4 тыс. и 25,3 тыс. Подобные сравнения можно продолжить.

В результате так называемой аграрной реформы объем продукции сельскохозяйственной отрасли не вышел на уровень советского 1990 года, а по животноводству уменьшился на треть.

Что касается гипертрофикации псевдонациональных особенностей, то этот путь ярко демонстрирует государственное строительство в Украине. Вот что писал по этому поводу политолог Владимир Лапкин: «Стимулирование этнополитической конфликтности и продвижение идеологии и системы ценностей, разделяющих этносы и нации по их отношению к свободе, демократии и процветанию, оказывается одной из ключевых составляющих» в «общей стратегии хаотизации социального субстрата неконсолидированных режимов».

Мы все равны, но далеко не все богаты

Особое значение приобретает тот факт, что в обществах травмы произошел ничем не оправданный и необъяснимый с точки зрения не только теории, но и здравого смысла рост социального неравенства.

По данным Global Wealth Report, на долю 1% самых богатых россиян приходится 71% всех личных активов в России. Для сравнения: в следующих за Россией (крупных) странах – Индии и Индонезии – этот показатель равен соответственно 49% и 46%. В США он равен 37%, в Китае – 32%, в Японии – 17%. Во всем мире этот показатель равен 46%, в Европе – 32%. Кроме того, Россия лидирует в мире и по доле самых состоятельных 5% населения, которым принадлежит 82,5% всего богатства страны, и по доле 10% самых состоятельных граждан, владеющих 87,6% такого же богатства. А если взять такой показатель, как богатства миллиардеров, то российские миллиардеры владеют 30% всех личных активов российских граждан. В среднем во всем мире миллиардеры владеют лишь 2% всех личных активов. В Китае им принадлежит только 1–2%, в США, где имеется 400 миллиардеров, их доля составляет лишь 7% от суммарного богатства всех американцев. К этому можно добавить и следующую информацию: в условиях падения реальных доходов россиян в 2015 году  доходы 10 самых богатых семей по сравнению с предыдущим годом выросли на 40% – с 18 млрд до 25 млрд долл.

Из этих данных понятно, в чьих интересах и для чьей выгоды проходила та же приватизация и принимались другие меры, которые не просто изменили общественно-политический уклад страны, привели в состояние кризиса ее экономику, но и нарушили тот уровень социального равенства (пусть в значительной степени условного и даже примитивного), при котором жило население страны, называемой Советским Союзом. И сегодня обществу известно, что крупнейшие состояния заработаны или приобретены во многом несправедливо. А это значит, что для выравнивания требуются сверхвысокие налоги на получаемые доходы и богатство. Очевидно, что сегодня без определенных форм принуждения ситуацию изменить нельзя.

Но насильственный подход вряд ли целесообразен, ибо проблема состоит в том, что план по потрясениям и революциям Россия не только выполнила, но и перевыполнила.

Но и ждать эволюционного, постепенного развития (а вдруг рассосется) уже вряд ли разумно. В этих условиях требуются политическая воля, поворот экономической политики в русло, по которому движутся сравнительно справедливые общества, как, например, во Франции, Дании, Швеции, Норвегии, Финляндии, где налог на прибыль составляет от 40 до 65%.

Деформированные процессы, отражающие травму общества, а не революционный и не эволюционный путь развития, происходят и в политической сфере. Демагогия вокруг слов «демократия», «свобода», «права человека» никак не коррелирует с реальной действительностью и насущными устремлениями (желаниями) людей. Я, например, считаю, что до сих пор остаются актуальными слова одного из основателей отечественной социологии Питирима Сорокина: «Государства и страны останутся столь же эгоистичными хищническими, как и раньше, – уверовавшие, что распространение демократических форм правления изменит это, забывают, что так называемые демократии прошлого и настоящего столь же империалистичны, как и автократии».

Иначе как назвать такую демократию, когда губернаторы и мэры городов избирались от 10 до 20% численности населения, имеющего право голоса.

Немудрено, что Россия постепенно скатывалась к такому государству, с которым почти все страны перестали считаться или даже стали помыкать и требовать всевозможных уступок, соглашений.

Потребовалось время, чтобы политика Путина начала преодолевать этот синдром покорности, безотчетного подчинения всему тому, что желали США и страны Европейского союза. И что знаменательно – возвращение к признанию значимости России в современном мире происходит при практически единодушной поддержке населения этого нового внешнеполитического курса. По данным всероссийского исследования «Жизненный мир россиян» (РГГУ, 25–30 октября 2014 года, 18 регионов страны, 1750 человек), 47,2% заявили о том, чтобы Россия возвратилась к статусу великой державы наряду с 63,2% желающих, чтобы в стране соблюдались справедливость, равные права для всех.

Именно общество травмы в России породило те ценностные ориентации или мечты части общества, которые укладываются в тревожную триаду нынешнего представления о счастье – иметь капитал, быть при власти и находиться в центре общественного внимания.

Токи высокого напряжения

Во всех вышеназванных странах с учетом особенностей каждой из них произошла дезориентация и дезорганизация общественной жизни. Практически ни в одной из них не было выдвинуто ясной отчетливой долгосрочной программы преобразования государственной и общественной жизни. Очевидно, что после турбулентных событий в каждой из них в конце ХХ – начале ХХI века вместо позитивных сдвигов происходили нежелательные, неприемлемые для населения негативные изменения. Это расхищение национального богатства и сосредоточение его в руках сравнительно небольшой группы лиц, рост коррупции, безработица, раскол общества на бедных и богатых, приоритет наживы, потеря возможности социальной защиты, несоблюдение принципов справедливости.

Общественному сознанию в этих странах, в том числе и в России, была нанесена колоссальная травма, ибо в этой ситуации произошла потеря прежних ориентиров, а новые не могли сформироваться.

В этой ситуации реальные процессы, происходящие в общественном сознании в этих странах, демонстрируют еще одну важную его травмирующую особенность: оно становится конфликтным, остро, но не всегда адекватно реагирующим на происходящее в жизни. После провозглашенных реформ россияне долгие годы жили ожиданием того, что коррупционные и другие негативные процессы будут обузданы, что новые перемены обязательно сделают жизнь лучше.

Но шли годы, и вместо позитивных сдвигов они получили не только консервацию прошлого, но и оскорбительную для них ситуацию, сопровождающуюся обогащением причастных к власти людей и массовым обнищанием народа. Тем самым создаются условия, чтобы пассивное ожидание перемен перерастало в активный общественный протест, который далеко не всегда приводит к власти силы, ратующие за интересы народа.

Тревожность людей в обществах травмы имеет под собой основы, ибо они убеждены, что как ранее существовавшая, так и существующая политическая власть не отражает позиции большинства населения, а ориентируется на интересы двух групп – государственной бюрократии и богатых слоев. Такая оценка не могла не сказаться на снижении доверия к политическому строю и основным политическим институтам. Анализ данных показывает, что травма начинается с негативной оценки деятельности политического руководства, многократно превышающей процент позитивных оценок.

В политических концепциях есть такая аксиома: «Народ нельзя обмануть. Если же это случается, то ненадолго». Посулы разного рода революций обычно сначала встречаются с одобрением и вдохновением (большинство признает, что «так жить нельзя»). Но  люди довольно быстро осознают порочность и гибельность предложенных перемен, что приводит к забвению многих «творцов» реформ.

Это особенно наглядно проявляется по отношению к судьбе советской страны. И поныне более двух третей (около 65%) сожалеют о распаде Советского Союза (напомним, что в марте 1991 года на всесоюзном референдуме 73% считали, что его надо сохранить).

Но если посмотреть на ситуацию с точки зрения российского общества в целом, то его нынешнюю модель развития, как заметил известный экономист Вениамин Лифшиц, «можно представить в виде велосипеда, в котором руль – социалистический, а педали – капиталистические».

Общественному сознанию в травмированных странах во все большей мере становится присущей и такая характеристика, как критичность, вплоть до непримиримости к официальным взглядам и идеям. Люди не желают мириться с бедностью, просчетами, коррупцией, хищениями, преступностью, существование которых многие политики пытаются объяснить объективными причинами. В этих условиях продолжает оставаться высоким уровень отвержения осуществленных и предлагаемых преобразований в экономической и социальной жизни. При восхвалении и оправдании псевдорыночных преобразований, при торжестве коррупционных схем и теневых (криминальных) социальных практик не уменьшаются и даже растут негативные оценки социально-экономической ситуации, ее последствий для общественной и личной жизни. Применительно к России это раскрыто в социологических исследованиях, показавших рост аномии и потерю людьми мировоззренческих ориентаций.

Эти данные характеризуют еще одну особенность травмы общества – несовпадение интересов, ожиданий и суждений с результатами происшедших потрясений и изменений. А также – с пониманием того, насколько они не коррелируют с официальными заявлениями и объявленными преобразованиями.

Травма общества проявляется и в том, что в общественном сознании растет неопределенность, сумятица, которые позволяют людям переходить из одной позиции в другую даже под воздействием и влиянием случайных обстоятельств. Причем, несмотря на разнообразие мировоззренческих убеждений, у них все-таки остается надежда на устраивающую их стабильную жизнь в своей стране и на позитивную оценку перспектив развития. Это наглядно демонстрирует анализ мироощущения людей как по основополагающим проблемам, так и по проблемам повседневной жизни, которыми они руководствуются при принятии решений как текущего, так и перспективного характера.

Из травмирующих составляющих общественного сознания в этих странах следует отметить еще и тот факт, что продуктом систематического обмана, резко изменившихся условий жизни стали такие черты общественного сознания и социальных практик, как рост изоляционизма и национализма, уменьшение влияния гуманизма и терпимости.

Где же выход?

Таким образом, особую значимость среди новых явлений на современном этапе приобрела четкую определенность такая черта в жизни ряда стран, в том числе и России, как их травмированность, выражающаяся в расколе, раздвоении, противоречивости и конфликтности развития. В то же время несомненно, что общества травмы не могут быть вечными – при определенных обстоятельствах они должны выйти из этого кризиса.

В 1990–2000-е годы у нас не раз предпринимались шаги по выходу на новые рубежи экономического и социального развития.

Сначала это была приватизация с ее спутниками – девальвацией рубля, залоговыми аукционами, созданием олигархического капитализма, что привело к полнейшему разгрому национального хозяйства.

Затем были проекты развития здравоохранения, сельского хозяйства, образования, провозглашенные Дмитрием Медведевым в бытность его премьер-министром, приведшие его в нулевые годы к посту президента, но оказавшиеся несостоятельными и теперь всеми забытыми. Потом были четыре И - Институты, Инфраструктура, Инновации и Инвестиции, которые рискуют также ничего не дать стране.

В рамках этих амбициозных проектов был создан дорогостоящий проект «Сколково», который, по мнению экс-президента Сибирского отделения РАН Александра Асеева, является «мраморной телефонной трубкой в руках старика Хоттабыча», а по мнению профессора Массачусетского технологического института Лорена Грэхэма, дорогостоящим, сомнительным актом, от которого «скорее всего выиграют западные компании».

Чтобы выйти из травмированного состояния, мотивацией социальной, экономической и политический жизни должны быть не прибыль или власть, а служба обществу. Грэхэм, выступивший на Петербургском экономическом форуме в мае 2016 года, образно сформулировал парадоксальное состояние современной России: «Вам нужно молоко без коровы», предполагая то же самое, что и говорил Питирим Сорокин: нужно раскрепощение созидательных сил не только бизнеса, но и творческих людей, которые олицетворяют «научный гений русских людей», а также социальные реформы. И это не только  удовлетворяло бы  потребности народа, но и развивало бы экономику.