Не сотвори себя тираном

Росгвардия всегда с народом. Фото Reuters

Ленин, как известно, считал, что с победой пролетарской революции буржуазное государство отомрет. И будет заменено таким порядком, где народное хозяйство заработает, как почтовое ведомство. А функции «надсмотра и отчетности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой и наконец отпадут, как особые функции особого слоя людей».

Ничего из этой мечты не получилось. Уже зимой 1918 года на национализированных заводах и фабриках Петрограда пошли забастовки рабочих, требовавших от новой власти реальной оплаты за свой труд. Новая власть ответила на это отменой продовольственных карточек, арестами и расстрелами. Репрессии продолжились в 1919–1920 годах во время рабочих выступлений в Астрахани, Туле, Сормове, Орле, Твери, Брянске и других промышленных центрах.

Был взят курс на милитаризацию экономики, политику военного коммунизма с характерными для нее продотрядами в деревне и созданием исправительно-трудовых лагерей для рабочих.

Казалось бы, с практикой тотального насилия красные должны были бы проиграть в Гражданской войне. Но они победили. Потому, что белые были раздроблены и разобщены, и у них не было общей программы будущего России в отличие от того, что обещали большевики. Помноженные на революционный фанатизм лозунги «Власть Советам!», «Земля крестьянам!», «Фабрики рабочим!» сделали свое дело.

Однако массовый голод в Поволжье, истощение рабочих и жителей индустриальных центров, крестьянские бунты и Кронштадтское восстание 1921 года показали абсолютную тупиковость проекта военного коммунизма.

Тогда власть вынужденно отыграла назад, перейдя к нэпу – товарно-денежной форме рыночного социализма. И эта политика была сразу же поддержана многомиллионным крестьянством, позволила уже к 1923 году накормить город и отодвинуть казавшийся неизбежным крах политического режима.

Начиная с 1922 года власть дрейфовала в сторону либерализации и внутрипартийной демократии, чему помогли последние работы Ленина и поддержка ряда его идей Львом Троцким.

Короткая оттепель после Гражданской

Надо заметить, что период 1922–1928 годов характеризуется не только отсутствием жесткого партийного диктата в экономике, но и снятием идеологического прессинга в сферах науки и массовой культуры. В промышленности предлагалось передать функции управления профсоюзам (школам коммунизма), объединить Рабкрин и ЦКК, усилить роль советов депутатов, а в науке, литературе и искусстве ограничиться переубеждением (перековкой) буржуазных элементов и попутчиков. Так, в Резолюции ЦК КПСС от 18.06.1925 г. «О политике партии в области художественной литературы» была выдвинута идея творческого соревнования различных литературных группировок в области литературной формы. В этом же году ЦИК и Совнарком (возглавляемый Дзержинским) приняли постановление «О признании Российской Академии наук высшим ученым учреждением Советского Союза».

«Лобастые мальчики невиданной революции...» Кадр из фильма «Гори, гори, моя звезда». 1969

Не случайно именно 1920-е годы были отмечены ярким всплеском развития науки, литературы и искусств. Конкуренция и плюрализм форм собственности, научных школ и разных художественных направлений открывали возможность формирования относительно либеральной формы движения к социализму.

Но случилось иначе. В СССР утвердилось административно-командное государство, на протяжении десятилетий сковывавшее экономическую, политическую, духовную инициативу своих граждан, подавлявшее все возможности обретения ими личных прав и свобод. Чем это было вызвано? Только ли политической борьбой в руководстве партии и государства после смерти Ленина, волюнтаризмом и теоретическими просчетами Сталина, его «бонапартизмом» и всепоглощающим стремлением к неограниченной власти?

Современные ученые и публицисты нередко обращают внимание именно на эти факты нашей политической биографии. Тем самым  вольно или невольно связывая формирование государственно-административного, командного социализма только с ролью, которую сыграл Сталин.

Спору нет, роль личности Сталина, его сподвижников в деформации страны первостепенна. Но, признавая это, мы тем не менее обязаны осмысливать при этом весь опыт истории СССР в его многообразии и противоречивости. 

И тогда, как я считаю, поймем, что появление у нас административно-командной формы социализма не было случайным зигзагом истории. Возможно, мы имеем дело с конкретно-исторической закономерностью перехода к социализму обществ аграрного и аграрно-индустриального типа, с присущими им неразвитыми демократическими традициями и институтами, экономикой и низким культурным уровнем большинства трудящихся.

Могут ли такие общества без поддержки извне, форсируя в силу многих исторических обстоятельств темпы социалистических преобразований, сразу перейти к социализму гуманного, демократического типа? Изучение более чем показательного исторического опыта России, Китая и Кампучии дает отрицательный ответ на этот вопрос. Но мы не поймем нашего прошлого до тех пор, пока будем продолжать анализировать лишь политический реваншизм Сталина, которому удалось подмять под себя партию, добиться ее деформации. Скорее всего так оно и было. Однако эта констатация не избавляет от вопроса: почему партия и народ не только позволили узурпировать власть одному человеку, но и одобрили его тезис обострения классовой борьбы, поддержали его политику закручивания гаек, чисток, администрирования и командования, курс на партийно-государственный социализм.

Достаточно поставить этот вопрос, как сразу становится очевидной необходимость выхода на более широкое поле исследования. А именно: в плоскость конкретно-исторического анализа социальных, культурных, психологических и иных предпосылок той идеологической ситуации в сфере общественного сознания, которая сложилась в стране к концу 20-х годов и была использована партийно-государственной бюрократией, в первую очередь Сталиным и его ближайшим окружением в их борьбе против демократической тенденции развития советского общества.

Феномен грубого коммунизма

Не в последнюю очередь это связано с тем, что сталинское видение социализма как общества с пирамидально-иерархической организацией системы власти, с разделением на вождей и массы, прогрессирующим огосударствлением уже в первой половине 1920-х годов получило теоретическое обоснование в работах Троцкого, Преображенского и отчасти раннего Бухарина. Но дело не только в теоретических аргументах за командные стиль и методы руководства обществом.

Гораздо важнее то, что такое видение нового строя во многом совпало с теми вульгарными представлениями о сущности социализма и грядущего со дня на день коммунизма, что имели самое широкое хождение в сознании беднейших социальных слоев города и деревни, большинства рядовых членов партии. В этой связи следует признать важность ленинской мысли, изложенной в его последних статьях о безотложной необходимости развертывания культурной революции. Это был единственный шанс для страны, население которой было почти поголовно неграмотным, не имело опыта жизни в условиях буржуазной демократии и, следовательно, находилось значительно ниже того уровня цивилизованности, которым обладали народы, прошедшие, по выражению Ленина, более чем двухвековую школу капитализма.

Шариковы всегда за то, «чтоб все по справедливости». Кадр из фильма «Собачье сердце». 1988

Эта необходимость была вызвана не только нуждой в людях, умеющих читать и писать, владеющих начальными знаниями в естественных науках и тем самым способных овладеть современной техникой и технологией, а значит, поставить советское общество на рельсы индустриального развития.

Без всякого насилия над исторической правдой можно утверждать, что, будучи привнесенными в сознание религиозного, почти неграмотного, ведущего патриархальный образ жизни сельского населения и малообразованного пролетариата, коммунистические идеалы претерпевали существенные деформации.

Искажение шло по линии упрощения коммунистического учения до грубых, примитивных форм. Социалистическая и коммунистическая фразеология сохранялась, но содержание терминов менялось весьма радикально, иногда до неузнаваемости, К сожалению, у нас нет отечественных исследований, посвященных изучению социально-психологических механизмов, посредством которых неразвитое, пронизанное традиционными ценностями общественное сознание ассимилирует и обрабатывает по своей мерке передовые идеи.

«Голова пухнет. Взять все да и поделить…»

Но, обратившись к творчеству Андрея Платонова, Михаила Булгакова или Максима Горького, можно наглядно убедиться, какой убогий, нередко химерический вид приобретали марксистские идеи свободы и равенства, попадая в головы малограмотных и некультурных людей.

Вот отрывок из повести Булгакова «Собачье сердце», где происходит весьма показательный застольный разговор Полиграфа Шарикова с профессором Преображенским, в ходе которого выясняется, что его подопечный читает переписку Энгельса с Каутским:

«Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:

– Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?

Шариков пожал плечами.

– Да не согласен я.

– С кем? С Энгельсом или Каутским?

– С обоими, – ответил Шариков.

– Это замечательно, клянусь богом (...) А что бы вы со своей стороны могли предложить?

– Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут... конгресс, немцы какие -то... Голова пухнет. Взять все да и поделить...

– Так я и думал, – воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, – именно так и полагал».

У Булгакова профессор Преображенский не случайно восклицает именно в этом месте диалога, ибо, как и любой культурный человек, знакомый с марксизмом, он прекрасно понимает весь мрачный комизм фразы люмпена Шарикова о дележе.

«Пролетарский» писатель Максим Горький, как и персонаж Булгакова, тоже не любил пролетариат. Но с еще большим подозрением (и отвращением) он относился к российскому крестьянству, считая его анархистской стихией, где идея отнять и поделить доминировала на протяжении веков.

Но идея дележа или, иначе говоря, уравниловки – это сквозная идея того самого примитивного, грубого коммунизма, об опасности распространения которого в среде рабочего класса и среде неграмотных крестьян предупреждал еще в начале 1840-х годов сам Маркс. Он же и подверг его беспощадной критике. В чем же заключается, согласно Марксу, опасность грубого, казарменного коммунизма?

Из приведенных цитат видно, что, возникая в определенной социальной среде, эти представления о коммунистическом состоянии общественного устройства лишь формально имеют нечто общее с учением основоположников научного коммунизма.

Содержание же, как я уже отмечал, меняется радикально: равенство  замещается уравнительностью; социальная свобода, понимаемая как такое состояние общества, неожиданно трансформируется в уравнительный коллективизм; общественная собственность – в государственную...

Важно подчеркнуть, что такого рода коммунистические представления и ожидания не случайны. Они закономерно возникают в аграрно-индустриальных обществах и особенно живучи среди беднейших слоев народа.

Но не только среди них.

«Путь к социализму, – писал Троцкий в работе «Терроризм и коммунизм» (1920), – лежит через высшее напряжение государства... Никакая другая организация, кроме армии, не охватывала в прошлом человека с такой суровой принудительностью, как государственная организация рабочего класса в тягчайшую переходящую эпоху. Именно поэтому мы говорим о милитаризации труда».

Модель казарменного социализма не выдерживает серьезной теоретической критики. Но она имела серьезное эмпирическое оправдание, поскольку идеи администрирования и командования вырастали из самой практики первых лет пролетарской революции. Речь идет не только о периоде «военного коммунизма» и Гражданской войны, но и о времени перехода к новой экономической политике. По свидетельству историка Михаила Покровского, победа в Гражданской войне порождала у многих коммунистов надежду, «что дело пойдет так же быстро и в хозяйственном строительстве, стоит только пустить в ход военные приемы». При этом надо помнить, что большинство народа находилось, как писал Ленин, вне политики партии и Советского государства. А это означало не что иное, как объективную невозможность непосредственного перехода к обществу демократического социализма. Ибо «в социализм не может ввести меньшинство – партия».

Пожалуй, именно уже больной Ленин, как никто другой в ЦК, осознавал масштабы той опасности для дела развития демократического централизма в стране и самой партии, которая коренилась в необходимости управления страной от лица народа достаточно узким кругом людей из состава старой партийной гвардии. Ведь немало их искренне верили в эффективность административно-командных методов и управленческих структур. Сталин относился к их числу. Несмотря на то что в дискуссии о профсоюзах он поддерживал ленинскую критику плана Троцкого и потом неоднократно (в печати и устно) выступал против него, все же объективно он стоял на позициях своего главного политического противника.

В конце концов Сталину удалось воплотить в жизнь ту самую административно-командную программу строительства нового общества, основополагающие принципы которой были сформулированы именно Троцким.

Удалось не вопреки, как принято считать, мнению большинства руководства и рядового состава партии, народа, а благодаря ему. Почему же, осудив программу Троцкого, большинство в партии поддержали Сталина и его ближайшее окружение, когда они в конце 20-х годов выступили против нэпа, взяли курс на демонтаж демократических структур, выехали на дорогу государственно-командного социализма?

Следует прямо сказать, что Сталин был не одинок в своем мнении об эффективности административно-командной системы управления. Многие в партийном руководстве и госаппарате, среднем звене его поддерживали. И не только по соображениям политической карьеры. Для этого были и иные – объективные – предпосылки. Время «военного коммунизма» и перехода к нэпу, будучи периодом интенсивных революционных преобразований, обнаружило исключительно высокую роль организационного фактора. Иногда столь значительную, что даже констатировало возникновение феномена «организационного фетишизма». И это очень верная оценка.

Потому, что административно-командная структура управления обществом и государством начала формироваться в первые годы революции. К середине 1920-х она уже имела достаточно прочный фундамент, позволивший ей со временем перейти в новое – системное – качество.

Впрочем, иначе и быть не могло. Без воплощения в жизнь политики «военного коммунизма», без диктатуры центра, достаточно жестко контролирующего положение на местах, большевики в тот период просто не смогли бы удержать власть. Кроме того, обстоятельства сложились так, что задача революционного слома старой государственной машины не была решена окончательно. Ибо, как писал Ленин, «аппарат мы, в сущности, взяли старый, от царя и помещиков».

Не следует забывать и того, что осуществление новой экономической политики происходило в условиях, когда ключевые посты в низовых и средних звеньях управления заняли партийцы с «красно-белым» мышлением, привыкшие за годы Гражданской войны повелевать и командовать. И в высших эшелонах власти многие разделяли командный стиль руководства, поддерживали курс Троцкого на казарменный вариант социализма. Если учесть все это и многое другое, то становится понятным по крайней мере одно: не только Сталин (хотя его роль громадна) был творцом административно-командной системы. Скорее он был ее «крестным отцом», выразителем той достаточно сильной политической тенденции к казарменной форме социализма, которая – прежде всего в лице аппарата – выступала против демократической альтернативы развития.

Думаю, что в противоборстве этих двух тенденций первая победила не только благодаря поддержке значительной части партийного, государственного и хозяйственного аппарата. Главное, что позволило Сталину одержать верх над своими оппонентами, а затем сохранить и упрочить административно-командные структуры, заключалось, как известно, в достаточно мощной поддержке определенных социальных сил, тех общественных групп, среди которых идеи «вульгарного», «грубого» коммунизма были распространены особенно широко.

После Гражданской войны, политики «военного коммунизма» и перехода к нэпу эти бедняцкие иллюзии и ожидания скорого наступления «коммунистического завтра» отнюдь не угасли. Еще были памятны времена политики «комбедов», в обязанность которых в соответствии с декретом ВЦИКа от 12 июня 1918 года входило «оказание помощи местным продовольственным органам в изъятии хлебных излишков». При этом практика была такова, что 25% изъятого продовольствия оставалось в их распоряжении. Имущество помещиков и кулаков отчуждалось и поступало в пользование организуемых в те годы коммун, жизнь в которых была построена, как правило, на уравнительном коллективизме.

Время показало неэффективность курса на коммунализацию жизни. Но и с переходом к нэпу ситуация в городе и особенно в деревне продолжала оставаться крайне напряженной. Деревенская беднота и исполнительные органы на местах продолжали считать, будто бы отказ от раскулачивания и нажима на середняка есть не что иное, как забвение их интересов – главной опоры советской власти в деревне.

Не случайно Сталин уже на XIV съезде ВКП(б) отметил, что не только бедноте, «но и некоторым коммунистам показалось, что отказ от раскулачивания и административного нажима есть отказ от бедноты, забвение ее интересов». Если задать вопрос коммунистам, продолжал Сталин, к чему сейчас больше готова партия, «я, думаю, что из 100 коммунистов 99 скажут, что партия всего больше подготовлена к лозунгу: бей кулака. Дай только – и мигом разденут кулака».

Не думаю, что Сталин был предельно искренним, когда в декабре 1925 года критиковал «уродливые формы администрирования» и «иждивенческую психологию» бедноты, «бедняцкие иллюзии». Но, будучи реалистом и в высшей степени прагматиком в политике, он в борьбе за власть учитывал настроения беднейших слоев населения, ожидающих от партии немедленного улучшения жизни.

Именно эти слои выступали с позиции уравнительного коллективизма, ратовали за нетоварную экономику и государственный «порядок», за формальное обобществление частной собственности нэпманов и кулаков, надеясь, по словам того же Сталина, «на ГПУ, на начальство, на что угодно, только не на себя».

Именно из их числа – малограмотных, но в большинстве своем, безусловно, преданных делу «мировой революции» граждан – пополнялись партийные ряды, в которых Гражданская война, разруха и голод пробили к тому времени громадные бреши. За годы Гражданской войны численность самого передового отряда пролетариата – фабрично-заводских рабочих – сократилась с 2,6 млн человек (1917) до 1,2 млн (1920) – то есть более чем в два раза. Сотни предприятий были закрыты, и рабочие в поисках куска хлеба покидали города. В канун 1921 года Советская республика и ее опора – рабочий класс находились в критическом положении.

Партия пролетарской недостаточности

«Враг – обыденщина экономики в мелкокрестьянской стране с разоренной крупной промышленностью. Враг – мелкобуржуазная стихия, которая окружает нас, как воздух, и проникает очень сильно в ряды пролетариата. А пролетариат деклассирован, то есть выбит из своей классовой колеи», – отмечал Ленин.

Предвидя опасность возможной депролетаризации большевистской партии, проникновения в ее ряды политически неграмотных или же нравственно и идеологически нестойких людей, вождь предупреждал: «Нет сомнения, что наша партия теперь по большинству своего состава недостаточно пролетарская… С другой стороны, так же несомненно, что партия наша теперь является менее политически воспитанной в общем и среднем (если взять уровень громадного большинства ее членов), чем необходимо для действительно пролетарского руководства в такой трудный момент, особенно при громадном преобладании крестьянства, которое быстро просыпается к самостоятельной классовой политике. Далее, надо принять во внимание, что соблазн вступления в правительственную партию в настоящее время гигантский...»

Эти, как и многие другие предостережения Ленина, не были услышаны высшим партийным руководством. После его смерти некоторые горячие головы из числа ответственных партработников, которым «не хватало культурности», стали предлагать в один-два года принять в партию до 90%  всех (промышленных и сельскохозяйственных) рабочих страны (так называемый ленинский призыв). Но, несмотря на то что Сталин иронизировал по этому поводу, заявляя, что «товарищи не рассчитали и попали впросак с цифрой 90%», видимо, именно с его легкой руки партийные ряды стали расти небывало быстрыми темпами.

Начиная с апреля 1924 года число членов партии (446 тыс. человек) увеличилось за полтора года более чем в два раза и достигло в ноябре 1925 года 1025 тыс. человек.

Эти цифры Сталин с удовлетворением огласил на XIV съезде ВКП(б), и он же в 1930 году одобрительно оценивал такие факты, как заявления рабочих о вступлении в партию целыми цехами и заводами, рост числа членов партии в промежутке от XV до XVI съезда более чем на 600 тыс. человек, вступления в партию за первый лишь квартал этого года 200 тыс. новых членов.

Теперь мы знаем, во что обошлись народу индустриализация и коллективизация. Но в конце 1920-х годов, когда партия пополнилась новым составом коммунистов, которые в большинстве своем лишь понаслышке знали, кто такие Каменев, Зиновьев или Бухарин, когда обострились трудности с хлебозаготовками и в связи с этим стали раздаваться голоса, требующие «прикрыть» нэп, тогда социально-психологическая атмосфера в стране была принципиально иной.

«Мировая революция» запаздывала. Измученный нищетой, карточной системой, биржами труда народ ждал от партии и правительства наглядных свидетельств преимуществ нового строя, грандиозных планов. И готов был взяться за их выполнение.

Восстановительный период был объявлен законченным. Страна вступала в индустриальную фазу развития, эпоху пятилеток. «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног» – для многих эти слова были символом грядущих перемен.

Синеблузники, поэты и публицисты каленым железом сатиры клеймили спецов, карьеристов и бюрократов, всех тех, чей пыл, как писал Маяковский, «выпили нэп и торг».

Газеты на все лады прокламировали успехи, которые будут непременно достигнуты, лишь только мы освободимся от «уклонистов» и «саботажников».

Именно тогда в партии и в стране возникло тo ожидание «большого скачка» в социализм, на гребне которого Сталин организационно и политически выиграл борьбу с оппозицией и под лозунгом «Пятилетку в два года!» начал форсированными темпами возводить здание тоталитарного социалистического государства, которое после его смерти было преобразовано в государственно-административный социализм.