Юрий Соломонов
Клоуны – это не самое худшее, что может прийти сюда после революционных матросов... Фото Вадима Лурье
На вопросы ответственного редактора «НГ-сценариев» Юрия СОЛОМОНОВА отвечает доктор философских наук, доктор политических наук, профессор Южного федерального университета (Ростов-на-Дону), главный редактор журнала «Политическая концептология: журнал междисциплинарных исследований» Виктор МАКАРЕНКО.
– Виктор Павлович, в год столетия революции в России каких только комментариев не услышишь. Самый простой услышал от весьма молодого человека: «Не забросили бы к нам этот социализм, так и жили бы нормально, по-русски…»
– По-русски – это как?
– Вероятно, опираясь на свой исторический путь.
– Я вам приведу слова, которые написал в августе 1917 года русский философ Густав Шпет своей жене: «Чем больше теперешние «любители» России будут стараться на проведение своих идей, связанных с прошлым и своими корнями, тем труднее будет создание новой России…»
Дальше он говорил о том, что страна должна «отбросить державные планы, заняться внутренним устроением и культурой, культурой, культурой, тогда она не погибнет вовсе…»
– Но в 30-е годы Шпет стал одной из жертв социализма…
– Не Маркс же это устроил.
Социализм – это не только политическая программа, но и мировоззрение, согласно которому действительность доступна научному анализу; разум может раскрыть сущность мира и человеческой природы; религиозные, философские и прочие доктрины есть выражение ложного, мистифицированного сознания и должны отмереть вместе с ликвидацией эксплуатации и классовых антагонизмов; миром управляют естественные законы, а не божественное провидение; человек – продукт природы и должен изучаться как ее элемент, ведомый особыми законами, несводимыми к тем, что касаются неживой природы.
Этот комплекс убеждений отличал марксистов от последователей либерализма, христианства, анархизма и утопического социализма.
С другой стороны, социализм – это всего лишь теория, которая развивалась в борьбе с капитализмом. Точно так же, как либерализм возникал в схватке с феодализмом. В этих новых идеологиях содержится решительная критика существующего социально-экономического порядка. Она связана с образом будущего общества. Однако либерализм – более последовательная система взглядов по сравнению с социализмом. Доказательство тому – либеральные концепции, на которых возникла такая форма социального строя, которая на протяжении XX века стала доминирующей во всем мире.
Эта форма связала капитализм с либеральной демократией.
Но в социализме, как показало то же столетие, пока не сложился такой социально-экономический порядок, который был бы надежно связан с идеями социализма. В либерализме и социализме связь между теорией и практикой остается предметом дискуссий. Но в истории социализма эти взаимоотношения особенно остры и проблематичны. И понятно почему: основоположники появились в первой половине XIX века. Их отношение к капитализму было двойственно: страх перед нищетой смешивался с надеждой достичь всеобщего блага.
Анри Сен-Симон стал проектировщиком будущего индустриального общества, в котором технократия выполняет функции планирования, управления и контроля. Этот образ стал ответом феодальным порядкам, обнаружившим свою неэффективность.
Концепция Сен-Симона также повлияла на социалистическое движение, из которого выросла, например, идея госпланирования, которую автор противопоставил расточительству капитализма.
Роберт Оуэн сделал акцент на самоуправляемых трудовых кооперативах. Отсюда корпоративно-цеховой социализм, позволяющий рабочим принимать самостоятельные решения по вопросам производства и образа жизни в целом.
Шарлю Фурье принадлежит идея свободного выбора форм труда. Она стала толчком для многих коммунальных экспериментов, которые до сих пор продолжаются. Анархист Пьер Прудон вдохновился верой в равенство и свободу индивидов. За это его стали считать отцом социалистического анархизма…
В этих исканиях уже виделись конфликты и противоречия еще только призрачного социалистического общества.
Например, возведение справедливости в главную социальную ценность странно переплеталось с такими реформами в экономике, которые вовсе не обещали тотального равенства.
Личное достоинство и индивидуальность каждого работника сочеталось с принципами коллективизма, сотрудничества и солидарности. Жесткое централизованное планирование было чудесным образом слито с идеей промышленной демократии.
Этот комплекс идей и проблем стал, по сути, проклятием и знаменем социалистического дискурса.
Не зря Маркс определил все эти концепции как «утопический социализм». Но в полемике с новой утопией и обнаружилась сила влияния марксизма. А оно действительно было гигантским.
– В чем же здесь была сила?
– В том, что марксисты смешали в одном флаконе науку и религию, что сразу высветило дорогу возникающему рабочему движению. Ну, и, конечно, в теории была заложена справедливая критика крайнего неравенства и нестабильности, характерных для капитализма.
Наконец, Маркс и Энгельс не могли не обратить внимания на то, что капитализм стремится к всяческой поддержке себя со стороны государства, одновременно воспевая ценность свободы.
– Но по логике марксизма, противоречия – движущая сила. Они ведут к нарастанию классовых конфликтов и поляризации общества. Выходит, к краху капитализма?
– Вот это как раз и не подтвердилось. Неомарксисты (особенно Франкфуртской школы) четко описали механизмы, с помощью которых государство манипулирует массами и перекупает трудящихся на свою сторону. Эти технологии стали использоваться, в том числе и в современной России. Однако они не объясняют причины усложнения и дифференциации социальных классов.
В общем, полемика о социально-экономических процессах стала прорывом к формированию реалистической социальной и политической мысли. А объяснимый интерес большинства людей к материальным условиям жизни сделал марксизм отражением прошлых и современных форм экономического индивидуализма.
– А в чем были промахи?
– Думаю, в том, что марксизм стал жертвой популярной версии экономического детерминизма, когда упрощалась история и мало учитывалось влияние политики на жизнь социума.
Зато религиозный элемент марксизма рисовал благостную картину рождения общества, лишенного эксплуатации, отчуждения, конфликтов и нищеты. И никаких классовых конфликтов! Поэтому дьявол капитализма должен был рухнуть под грузом собственных противоречий.
Поэтому, при всей иллюзорности грядущего рая, нельзя было отрицать гуманистическое содержание будущей формации.
Марксизм обещал соединить экономический и социальный прогресс капитализма с тем, что новое общество подарит всем индивидам благосостояние и свободу. Такой очерк будущего общества содержится во всех работах Маркса, начиная с «Экономическо-философских рукописей» и заканчивая «Критикой Готской программы».
 |
| А это уже инсталляция ленинизма.
Фото Reuters |
– Но в «Критике», кажется, впервые появился термин «диктатура пролетариата». Что означало насилие…
– Дело в том, что Маркс никогда не уточнял деталей будущего и способы перехода к нему. Его марксизм был, по сути, смесью науки и религии, и эта верование основывалось на массовом чувстве социальной несправедливости.
Все это помогало вербовать в ряды сторонников марксизма «проклятьем заклейменные» трудящиеся массы. А вот для руководителей рабочего движения марксизм наверняка становился теорией политической борьбы.
Маркс много сделал, чтобы обеспечить возникающие социалистические партии Западной Европы общей идеологией. Главная цель ставилась предельно простой – общественная собственность на средства производства и распределения.
Это сразу помогло соединить разные социалистические верования в солидарное и самоуправляемое движение рабочих. Конкретными формами слияния стали такие организации, как Первый и Второй интернационалы – международные товарищества рабочих. Для выражения интересов и достижения поставленных целей создавались социалистические и социал-демократические партии. Наиболее сильные из них возникли в Германии и Франции.
– Выход на международный уровень не выявил национальных особенностей вроде бы интернационального учения?
– Дело даже не в национальных особенностях. Социалистическая вера была слишком неопределенной, чтобы полно презентовать себя в рамках единственной политической доктрины.
Рабочие движения Великобритании и США остались равнодушными к догмам и тем более к революционным элементам марксизма.
И это понятно. Как могло Фабианское общество»в Англии быть революционным, если оно получило свое название от имени римского военачальника Фабия Максима Кунктатора, чья осторожность и медлительность вошли в историю? Идеологи фабианства выступали за плавный переход капитализма в социализм с неспешными преобразованиями институтов. Нынешняя Лейбористская партия является духовной наследницей фабианства, представителями которого в разные годы были многие интеллектуалы Великобритании.
Может, последнее обстоятельство и заставило Фабианское общество первым отбросить идею движения страны к социализму. Взамен выбрали сотрудничество с властью по части развития госпланирования и благотворительности.
 |
| Маркс – Ленину: «Так вы меня и до мата доведете». Фото РИА Новости |
А вот германская социал-демократия оказалась сильнее и в наибольшей степени оценила революционные элементы марксизма. Однако и здесь социал-демократ Эдуард Бернштейн уже в 1899 году доказывал, что диагноз Маркса о векторе развития капитализма ошибочен, поскольку пороки буржуев можно осилить с помощью демократических средств.
– А была ли в то время на левом поле какая-то альтернатива марксизму?
– Социалистический анархизм был не менее мощной силой. Анархисты предлагали ряд насильственных и мирных способов свержения существующего порядка. Причем они стали первыми критиковать демократические институты государства, фиксируя их недостатки. При этом анархисты не могли не отметить авторитарно-бюрократические тенденции самого марксизма. Заодно они придумали свою концепцию социального переустройства, при которой оно осуществляется снизу, базируясь на индивидуальной свободе и свободном сотрудничестве.
И сразу стало понятно, почему сам Маркс стал инициатором борьбы с анархистами. Но все последующее развитие компартий и социалистических государств подтвердило правоту анархистов.
Мало того, Первый интернационал рухнул в результате конфликтов между марксистами и анархистами. Влияние анархизма было наибольшим как раз в тех государствах (Россия и Испания), в которых политические режимы были наиболее репрессивными.
– Но, наверное, в такие политические процессы всегда вносят свой понятный вклад войны…
– Конечно. Первая мировая война и революция в России привели к полному преобразованию социализма и его политическому расколу на коммунистические и демократические формы. Но вообще Русская Революция – это результат совпадения множества исторических обстоятельств.
Важнейшую роль сыграла организация профессиональных революционеров, а вовсе не массовое движение пролетариата и трудящихся в целом. Кроме того, революция происходила в экономически и политически отсталой стране. Для приспособления марксизма к жесткой политической схватке Ленин осуществил наиболее ревизионистскую интерпретацию марксизма из всех существующих в то время.
Но русская революция крайне слабо отразила теорию и ожидания Маркса. В то же время она обнажила наиболее слабый пункт этой теории: положение о том, что правительство – лишь средство насилия в руках экономически господствующего класса. Тем самым была затушевана роль государства и его аппарата сверху донизу как самостоятельного и независимого источника власти. В то время как Сталин продемонстрировал, до каких пределов может дойти абсолютное соединение экономической, политической и идеологической власти в руках государства.
Советское государство создало новые привилегированные классы. А военно-полицейская тирания советской власти вышла за пределы всех гипотез относительно «временного характера» диктатуры пролетариата.
Следовательно, неудача коммунистического эксперимента в России и других странах Восточной Европы может считаться критерием окончательного краха ленинско-сталинской версии социалистической идеологии.
Для этой версии характерна вера в то, что господство революционной партии над всеми сферами социальной жизни является исторической необходимостью.
В социализме была сформулирована цель «общественной собственности на средства производства и распределения». Однако в СССР эту роль выполняли государственный аппарат и руководство промышленных предприятий. В современной России эта функция осталась за ними по-прежнему. Да и крайне своеобразный переход к капитализму у нас опять-таки осуществляется сверху.
– А возможен ли где-нибудь безгосударственный социализм?
– Эти идеи могут рассматриваться как поворот современного социализма к традиции анархизма, о котором мы уже говорили. Однако требуется уточнение: как понимать децентрализацию в реальных условиях современного мира?
Допустим, можно дать полную свободу действий всем низовым структурам, как властно-управленческим, так и профессиональным. Но не приведет ли это к воспроизводству и усилению существующего неравенства? Чтобы не привело, возможно, надо сохранить определенные структуры контроля и распределения средств на центральном уровне государственной власти.
Перечень таких структур пока не установлен.
Кроме того, для реализации многих экономических и экологических целей в нынешнем требуются структуры международного уровня.
– Что-то вроде структур Евросоюза?
– Увы, страны Европейского союза в этом смысле не могут продемонстрировать свою внегосударственность. Но зато позволяют увидеть реакцию на подобное евростроительство. Мы видим, как каждый шаг вызывает ожесточенное сопротивление со стороны властно-управленческого аппарата государств. Чиновничество разных стран инициирует социальное недовольство местных производителей. Не говоря уже о манипулировании лозунгами патриотизма и национализма.
Во всяком случае, перспектива появления социалистической политической власти не может быть реализована без учета существующих реалий. Главная из них – наличие экономической власти в рамках каждого государства.
Нетрудно увидеть связь тезиса о самодостаточных политических организмах с идеями анархо-коммунизма Петра Кропоткина. От анархистов-одиночек князя выгодно отличало стремление уйти от индивидуализма как социальной теории.
Хочу подчеркнуть: современный социализм солидарен с анархизмом в попытках выйти за пределы индивидуализма. При этом идея создания самодостаточных и небольших политических организмов обосновывается эстетическими и культуро-творческими соображениями.
«Большие социальные образования, – пишет знаменитый экономист Эрнст Шумахер, – являются эстетически отталкивающими. Красота – свойство малого, а не грандиозного».
По Шумахеру, только малые социальные общности создают условия для стабильности, автономии и братства. Они культивируют такие системы труда и свободного времени, которые отличаются индивидуальным творчеством и заботой об окружающей среде. В данных общностях значение производства и торговли падает, поскольку эти направления активности нацелены на воспроизводство гуманистических ценностей.
Можно согласиться с тем, что современный социализм стремится воплотить прежние идеалы индивидуального творчества и добровольного сотрудничества. Но он же непоследователен в отстаивании и обосновании такого вывода. Особенно это заметно по его отношению к полчищам бюрократии.
Например, социолог Э. Этциони-Галеви пишет: «Бюрократия остается существенной для достижения целей социализма, поскольку она обеспечивает эффективное и беспристрастное применение законов. Демократия нуждается в бюрократии для защиты от постоянной угрозы политического патернализма. Одновременно бюрократия необходима с учетом ее технической эффективности, поскольку одним из наиболее значимых достоинств социализма является привлекательность публичной службы для талантливых и идеалистически ориентированных индивидов».
Таким образом, провозглашение безгосударственного социализма сопровождается выдвижением идеи о том, что он должен создать какую-то «творческую бюрократию». Однако создание такого просветленного чиновничества было и остается голубой мечтой – и не только социализма.
Пока на вершину власти попадают индивиды, отличающиеся следующими, с позволения сказать, свойствами: дефицит объективности при описании социальной действительности, волюнтаризм, идеализм, отсутствие гражданской инициативы, политическое эпигонство и бездарность. Как среди таких качеств прописать «творческую бюрократию» – ни один мыслитель и практик не ответил.
Зато довольно много звучит призывов о необходимости покончить с тайной бюрократических мнений и оценок.
– Каким образом? Примеры оценивания бюрократами, депутатами, религиозными деятелями культурных проектов, произведений литературы и искусства вызывают широкое недоумение творческой интеллигенции и просто нормально образованных людей…
– Может, как раз на этом основании стали раздаваться призывы к открытой творческой дискуссии с участием прежде всего квалифицированных экспертов и консультантов. Но пока еще идеал независимого и неподкупного чиновника или эксперта разбивается о множество финансовых искушений, этических и эстетических компромиссов, на которые люди идут по мере вмешательства государства в социальную жизнь.
– Но бюрократия нигде и не обещала, что она будет главным проводником творчества или новых социальных идей.
– Верно. Но к этому надо добавить, что проблема бюрократизации культуры переплетается с кардинальным вопросом социалистов: как создать теорию социальных преобразований, которая смогла бы заменить марксизм?
В марксизме главным героем этого произведения был пролетариат как господствующий класс. Считалось, что, освобождая себя, он освобождает все человечество. Поскольку единичный интерес пролетариата совпадает со всеобщими интересами.
Но история этого не подтвердила. Классы разделились на множество слоев и групп. Пришла постиндустриальная эра.
После такой новости крайне сложно судить, какая социальная группа является потенциальным базисом социальных преобразований и радикальных политических действий. Да и возможна ли такая группа.
Соцпартии сегодня стремятся найти союзников среди новых движений – экологических, феминистских, этнических, региональных и т.д. Однако у этих движений свои цели и своя независимая динамика. Во многих странах они в какой-то мере заменяют социализм.
– А какие ветры преобладают в политической реальности?
– Сегодня большинство социальных движений и политических партий выступают в поддержку демократического плюрализма. Он стал банальной мудростью политической теории и практики. Социализм расширяет понятие демократии на сферу экономических и социальных прав. Тем самым каждый гражданин обеспечивается большими полномочиями по сравнению с либерализмом.
Однако стремление к равенству не обязательно ведет к развитию демократии. Невозможно утверждать, что общественное мнение в какой-либо современной стране смогло полностью освободиться от тирании и апатии.
Для решения этих проблем в современной теории демократии разработана концепция ответственного гражданства. Она фиксирует не столько государственную принадлежность индивидов, сколько стремление большинства населения к широкому участию в подготовке, принятии и осуществлении политических решений. Без такого участия невозможно осознание и вменение политической вины, то есть адекватной реакции на трагедии ХХ века, связанные с национальными версиями социализма.
Кроме того, ответственное гражданство означает способность населения противостоять любой манипуляции со стороны властно-управленческих структур государства. Эта способность связана с решительными политическими действиями, включающими все методы сопротивления. Гражданское сопротивление – это способность населения любой страны противостоять властно-политическим технологиям, включающим все методы насилия и манипуляции.
И хотя социализм нуждается в ответственном гражданстве, его еще нет ни в одной стране мира. Большинство пока руководствуется мотивами потребления и удовольствия, из которых вытекает все та же социальная и политическая апатия.
Такое состояние приводит к сужению всех политических дебатов до незначительного множества и стремлению большинства людей к тактике «всеобщего одобрения» существующей политики власти. Отсюда большинство граждан сохраняет способность к постепенному осознанию разрыва между идеологией существующей системы и их непосредственным жизненным опытом.
Данная концепция может быть отнесена как к ленинско-сталинскому варианту социализма, так и к капитализму. Я имею в виду факт стихийного распада СССР и других стран «восточного блока», поскольку разрыв между официальной идеологией и действительным жизненным опытом людей в них достиг критической точки. Но тот же самый диссонанс можно зафиксировать между рыночной теорией и реальным капитализмом.
– Означает ли такой диссонанс, что мы доживем до того, когда президент Трамп назовет распад США «величайшей катастрофой XXI века»?
– Шутки шутками, но я пока не заметил в высказываниях Трампа геополитического жаргона. Политические системы либеральных демократий более изощрены в искусстве выживания. В них вмонтировано множество клапанов безопасности в виде свободного общественного мнения и политического выбора. Однако эти механизмы сильно ослабляются в атмосфере всеобщей апатии. В результате политический выбор постоянно ограничивается и сужается.
Как переубедить большинство населения и доказать, что социалистические партии и их лидеры смогут осуществить кардинальные социальные преобразования без политического хаоса, коррупции и бюрократизации власти? До сих пор этого не удалось сделать никому.
– Что же тогда делать «правильным» социалистам? Такие же были, есть и будут…
– Они должны доказать свою способность к практическому созданию новых политических и социальных институтов.
С одной стороны, им предстоит расширять сферу демократии до самых широких пределов. С другой – надо создавать новые политические институты для контроля за действиями рыночных механизмов и социальной политики власти. При этом любой шаг в направлении социализма должен способствовать укреплению социальных принципов сотрудничества и взаимопонимания.
В прежние времена социализм был пророком пролетарской революции. Сегодня он может стать предпосылкой нового понимания демократии и социальности. Для этого потребуется выработка общезначимых моральных аргументов в пользу социализма. Поэтому всякое практическое действие в направлении прогресса придется сопоставлять с фундаментальными принципами общечеловеческой морали.
И, конечно же, им необходимо – а на мой взгляд, и всем нам – похоронить все попытки отождествления социализма с тем строем, который существовал в России с 1917 года, в том числе идею «особого пути» страны.
То же самое можно сказать и о стремлении вернуть прошлое за счет расконсервирования геополитических концепций типа «евразийства».
Любители хронических реставраций просто пренебрегают анализом непонятных им новых проблем, трансформируя в новую реальность свою старую и опасную мифологию.
