Марк Урнов
Пионерский галстук на американской футболке – куда уж круче!
Фото агентства «Москва»
Смысл празднования 100-летия «Великого Октября», или, как его поначалу называли сами большевики, Октябрьского переворота, мне не понятен. Собственно, кто и что тут хочет праздновать? Чудовищную историческую трагедию, по своим масштабам превосходящую все подобные потрясения новой и новейшей истории? На мой взгляд, эта дата может быть только днем скорби и печали.
Иногда говорят, что имеет смысл сделать этот день днем примирения. Но примирения с кем? С поклонниками Ленина, который, опираясь на демагогов, уголовников и дезертиров, в октябре 1917-го захватил власть, прервал процесс нормального развития страны, навязал обществу невероятную по жестокости Гражданскую войну и к 1920 году путем яростной борьбы с частной собственностью и товарно-денежными отношениями обвалил ВВП страны примерно до 40% от довоенного уровня? С обожателями одного из самых кровавых тиранов ХХ столетия, Сталина, под руководством которого миллионы граждан были репрессированы, а остальные подвергались систематическому нравственному растлению страхом, голодом и идеологией, содержавшей такие жемчужины мысли, как Марксова идея об «абсолютном обнищании пролетариата» при капитализме, ленинские сентенции типа «наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата» и «всякий боженька есть труположество», а также сталинские интеллектуальные изыски вроде утверждений об «отмирании государства через максимальное усиление государственной власти» или о том, что «последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического барства»?
Примирение с любителями всего этого набора может произойти только после их отречения от веры в бредовую доктрину марксизма-ленинизма с ее стремлением «железной рукой загнать человечество к счастью», с враждой к политическим свободам и частной собственности и взглядом на личность как на «гайку великой спайки», имеющую ценность сугубо как часть «массы». В 1920 году Андрей Платонов, еще не успевший испытать на себе «прелестей» коммунистического режима, восторженно писал: «Дело социальной коммунистической революции – уничтожить личности и родить их смертью новое живое существо – общество, коллектив, единый организм земной поверхности, одного борца и с одним кулаком против природы». А в 1924 году Маяковский, которого Сталин в записке наркому Ежову назвал «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи», эту линию продолжил: «Единица – вздор, единица – нуль…»
В первые два десятилетия своего существования коммунистическая власть изгнала за границу или истребила наиболее образованную, инициативную, самостоятельно мыслящую часть интеллектуальной, военной, рабочей и крестьянской элиты. Это привело к оглуплению страны и насыщению органов власти безграмотными, но лояльными коммунистической власти представителями социального дна. С ними большевикам было проще жить, и потому, защищая их, любимец Ленина Григорий Зиновьев в 1923 году на XII съезде РКП(б) заявил: «Мы просим некоторых товарищей, которые слишком часто суются к нам со словом «некомпетентен», чтобы они забыли это слово».
Авангард самогона не потребляет
О том, кого в первое десятилетие советской власти впитывал в себя «авангард рабочего класса» – Коммунистическая партия, говорит следующий документ.
«Из протокола общего собрания рабочих частных предприятий кожпромышленности Краснопресненского района от 31.III и 4.IV 1924 г. Присутствовало 120 человек.
Слушали: Заявление т. Рассадина о вступлении в РКП.
Вопрос: Какая разница между партиями большевиков и меньшевиков?
Ответ: Коммунистическая партия борется за идеи рабочего класса, а меньшевики наоборот.
Вопрос: Пьет ли самогон и политуру?
Ответ: Самогон не пьет, а иногда красное попивает.
Вопрос: Верит ли во всемирную революцию?
Ответе: Верит, что она будет.
Постановили: т. Рассадин проходит единогласно при 5 воздержавшихся».
В такой обстановке действительно выдающимся людям удавалось творить лишь «в порядке исключения» – не благодаря, а вопреки системе, ориентированной на послушную посредственность; вопреки проводившейся государством политике «негативной селекции» и господствовавшей идеологической тупости. Примеры тому Сергей Королев и Андрей Сахаров. Один – создатель отечественного ракетостроения и отец советских космических программ, пришел к успеху и признанию через ГУЛАГ, где ему сломали челюсть. Другой – отец советской водородной бомбы, затаптывался в грязь режимом за то, что не желал быть холуем партийной верхушки. Но им повезло. Они выжили. А вот великий генетик Николай Вавилов умер в тюрьме. Зато процветал «народный академик» Трофим Лысенко. Этот скорбный список можно продолжать до бесконечности.
Не могу не напомнить о «вкладе» советской власти в развитие искусства и культуры. Шаляпин, лишенный звания народного артиста за «невозвращение» из заграничных гастролей («Тот, кто сегодня поет не с нами, тот против нас», – писал о нем Маяковский). Расстрелянный Гумилев. Повесившаяся Цветаева, сгинувший в лагерях Мандельштам, затравленные Ахматова, Зощенко и Шостакович. Убитый Михоэлс. Непубликовавшиеся Булгаков и практически все писатели и поэты русского зарубежья... Затеянная Крупской борьба с «чуковщиной», в ходе которой писателя обвиняли в том, что «Муха-Цокотуха» и «Тараканище» дают «неправильные представления о мире животных и насекомых». Указание Мариинскому театру изъять из финала второго действия оперы «Пиковая дама» сцену появления Екатерины II, «предложив театру закончить как-нибудь иначе». И в целом разработка художественного метода социалистического реализма, согласно которому, по выражению Горького, писателям «необходимо встать на точку зрения, с высоты которой – и только с ее высоты – ясно видимы все грязные преступления капитализма, вся подлость его кровавых намерений и видно все величие героической работы пролетариата-диктатора».
Тотальный террористический и идеологический кошмар продолжался у нас в 1920–1950 годы, то есть примерно 40 лет. В последующие, более «вегетарианские» времена советской власти масштабы кошмара поуменьшились, но издевательства над культурой продолжались: уголовное преследование Синявского, Даниэля, Бродского, травля и депортация Солженицына и Войновича, лишение гражданства Вишневской и Растроповича…
Смертельный менеджмент
Увы, сегодня в общественном сознании довольно широко распространено мнение, что советский тоталитарный режим был правильным способом управления государством. «Эффективным менеджером социализма» у нас ныне объявляется Сталин, чья подпись стоит на многотысячных расстрельных списках и «военному гению» которого во время Великой Отечественной войны страна обязана гибелью 42 млн человек, включая 19 млн убитых на фронте и 23 млн в тылу (для сравнения: в Германии в ту войну погибло 6 млн человек: 4,5 млн на фронте и 1,5 млн в тылу).
Впрочем, популярность тоталитарных идей в современной России не удивительна. Удивительна была бы их непопулярность. Советский режим просуществовал 74 года, что соответствует активной жизни 3,5 поколений. За это время в нашем обществе успел сформироваться и расцвести тип не столько гражданина, сколько подданного, который полагает, что ответственность за его благосостояние несет не он сам, а государство; считает, что целесообразность важнее права; не уважает чужую собственность (как частную, так и государственную), грустит по «сильной руке», «порядку» и «определенности» и уверен, что «нашу страну должны бояться – иначе ее не будут уважать». Вдобавок ко всему его требовательность к качеству собственной работы и отношение к окружающей среде, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Единственное, что отличает нынешнего, постсоветского человека от его идеологического «предка», человека советского, – это позитивное отношение к социальному неравенству, то есть к возможности жить лучше своих соседей. Сторонники этой идеи встречаются у нас примерно в два раза чаще, чем в США.
Набор этих установок, который для краткости я называю постсоветским авторитарным комплексом, распространен сегодня примерно среди 60% населения России. И комплекс этот – одно из самых главных препятствий на пути модернизации страны и превращения ее в процветающую и конкурентоспособную часть развитого мира. Но преодолеть его не так просто. Он – элемент нашей повседневной культуры. А у культуры свои темпы изменений – поколенные. Такие изменения могут растянуться на многие поколения, но минимальный срок трансформации составляет 2–2,5 поколения, то есть лет 40–50.
Чтобы «ужаться» в минимальные сроки, требуется очень многое. Как минимум для этого нужны: целенаправленное разрушение мифов, ценностей, представлений и стереотипов авторитарной культуры с помощью электронных СМИ, Интернета, структур среднего и высшего образования; массовое обучение принципам демократического управления представителей всех уровней власти (эту меру отец современной социальной психологии Курт Левин считал первоочередной мерой в системе усилий по переходу от тоталитарной к демократической культуре); государственная поддержка развития структур гражданского общества и любых других демократических практик общественной жизни; государственная политика, направленная на повышение (или по меньшей мере недопущение снижения) социального статуса общественных групп, оказывающих наибольшее влияние на культурную трансформацию (учителя, преподаватели вузов, художественная и научная интеллигенция, журналисты), и максимально широкое привлечение представителей этих групп к сотрудничеству с властью.
Затор на дороге в будущее
Вряд ли следует специально объяснять, что легитимация «революционных праздников» и почтительное отношение к инициаторам кровавой смуты 1917 года может только затруднить и без того сложнейший процесс избавления от тоталитарного наследия.
Прошу понять меня правильно. Я вовсе не призываю к проведению очередной форсированной культурной революции и интенсивному «промыванию мозгов». Коммунистического эксперимента в этой области с нас достаточно. Октябрьский переворот 1917 года вверг страну в социальную, политическую, экономическую, культурную, психологическую и скорее всего генетическую катастрофу. Мой друг питерский социолог профессор В. Костюшев еще в конце 1980-х годов точно охарактеризовал наше нынешнее общество как «посткатастрофическое». Работать с массовым сознанием, изуродованным красной катастрофой, нужно предельно осторожно и деликатно. Но быть деликатным не означает сидеть и ждать, пока все само рассосется. Работать необходимо.
Здесь не место детально обсуждать все содержательные направления подобной работы. Скажу лишь об одном из них – о необходимости последовательного разрушения бытующих в нашей стране представлений о том, что социализм бывает только марксистско-ленинским; что либерализм представляет собой чуждую российским традициям идеологию войны всех против всех, в которой сильный душит слабого; что «в промежутке» между этими концептами ничего нет и что они взаимно исключают друг друга.
Эти представления – часть нарочито двухцветной, черно-белой (точнее, красно-белой) мировоззренческой парадигмы, которую советская пропаганда внушала гражданам СССР в течение всего времени существования коммунистического режима и которая все ключевые проблемы социального бытия объясняла «антагонистическими противоречиями классового общества». Такая двухцветная картинка в определенной мере отражала социальную и политическую ситуацию в Европе в начале XIX века. Хотя уже и тогда довольно сильно упрощала и искажала действительность. Что же касается современной реальности, то к ней оно просто никакого отношения не имеет.
В сегодняшнем мире – и в теории, и на практике – существует много вариантов и социализма, и либерализма. Есть и промежуточная доктрина, включающая лучшие, с моей точки зрения, элементы обоих подходов. Я имею в виду социальный либерализм, который сформировался в Европе и США в 1880–1930-е годы, а после Второй мировой войны стал доминантной социально-политической доктриной в развитых странах. Эта доктрина, или, если угодно, идеология, ориентирована на создание социальных и политических условий, обеспечивающих людям, которые живут в реальном обществе (обществе, где сохраняются все виды неравенства результатов), равные возможности, то есть более или менее равные стартовые условия для вхождения в самостоятельную жизнь и полноценной реализации себя. Дж.С. Милль, которого порой называют родоначальником социального либерализма, рассматривал свободу как возможность развития человеком своих способностей. К наиболее четким декларациям социального либерализма можно отнести следующее высказывание Дж. Дьюи: «У либерализма... есть единственный шанс: это… осознание того, что социальный контроль, особенно над экономическими силами, необходим для обеспечения гарантии свободам индивидов, в том числе свободам гражданским... Любая система, неспособная обеспечить элементарную уверенность для миллионов, не может притязать на звание системы, созданной во имя свободы и развития индивидов». Оппонентами, оттесненными социальным либерализмом на политическую периферию, являются в принципе не реализуемая идеология крайнего либерализма (либертаринаства) и реализовавшийся несколько раз в течение ХХ века тоталитаризм.
Между утопическим либертарианским обществом, где государство играет роль ночного сторожа, и тоталитарным обществом, в котором принцип индивидуальной свободы уничтожен, а права превращены в обязанности, – «дистанция огромного размера». Эта дистанция и составляет сейчас пространство политических приложений социального либерализма, простирающееся от правого социального либерализма (который в экономике утверждает то, что было на практике реализовано Рейганом и Тэтчер, а в представлениях о правах человека мало чем отличается от социально ориентированных доктрин, базирующихся на Всеобщей декларации прав человека ООН) до левого социального либерализма (зачастую до неотличимости похожего на современную социал-демократию, признавшую ценность индивидуальных свобод и необходимость рыночной экономики).
В России ситуация иная. Социальный либерализм отнюдь не является у нас ни доминантной идеологией вообще, ни доминантной идеологией внутри либеральных течений. В настоящее время он стиснут между двумя направлениями, сошедшимися в идеологическом и политическом «стоянии на Угре»: разнообразными авторитарными идеологиями и либертарианством. Большинство сторонников авторитарных идеологий (державники, евразийцы, националисты и пр.) именуют себя «государственниками» или «патриотами», тогда как либертарианцы чаще всего называют себя «правыми» или «западниками». При всей яростности и драматизме конфликт между этими течениями является довольно злой карикатурой на противостояние славянофилов и западников XIX века и демонстрирует отсталость и провинциализм сегодняшних идеологических столкновений.
Переход от сегодняшнего двухцветного мировосприятия к многоцветному означал бы качественное изменение массового сознания и эмоциональной атмосферы в стране. Многоцветие убийственно для авторитарного сознания и тоталитарных идеологий, включая марксизм-ленинизм, которые построены на манихейском двоичном принципе борьбы «абсолютного добра» с «абсолютным злом».
По мере разрушения тоталитарной «оптики» в стране постепенно, но неизбежно начнут осознаваться глубина пропасти, в которую затянул страну большевизм, и неуместность празднования даты захвата большевиками власти. К сожалению, мое поколение не доживет до времени, когда неуместность празднования «Великого Октября» станет очевидной для большинства российских граждан. Однако у наших детей, и тем более внуков, шансы есть. Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться.
