Гарольд Зборовский
В ожидании гуманитарного бума в образовании. Фото PhonoXPress.ru
Проблема отношений между социологией и властью всегда была одной из главных для социологической науки и практики. Начиная со времен французского мыслителя Огюста Конта социология испытывала на себе зависимость от властного давления, а ее стремление выйти из-под этого пресса воспринималось как попытка собственного, относительно автономного от власти развития.
Поэтому на протяжении всей истории ее существования почти все значительные представители социологической мысли так или иначе касались этой проблемы. И что важно – большинство из них в своих трудах не проявляли конформизма в отношениях с властью. Такая «слабина» сразу лишила бы социологию критической функции как одного из главных ее движителей.
Здесь важно уточнить, что стремление серьезной социологии быть «антивластной» проявляется только там и тогда, где сама власть в своей деятельности «глушит» идеи строительства гражданского общества, не признает его сегментацию и структуру, не говоря уже о праве на самостоятельное существование.
Эту традицию нетрудно показать, рассмотрев отношения между социологией и властью в России/Советском Союзе/России сквозь призму некоторых уроков, которые на исходе второго десятилетия ХХ века нам должно извлечь из прошлой и нынешней политической практики, дабы не воспроизводить в будущем ошибок и просчетов ни для социологии, ни для власти.
Наша дружба и опасна, и трудна
Проблема этих отношений затрагивает историю развития отечественной социологии начиная со второй половины XIX века и не теряет своей актуальности в наши дни.
Характеризуя первый, дореволюционный этап (1861–1917 годы), отметим, что его отличает последовательная дискриминация социологии как науки со стороны царского самодержавия, проявившаяся в стремлении последнего воспрепятствовать ее развитию.
Тогдашнее правительство рассматривало социологию как угрозу правящему режиму, поэтому вполне понятно, что уровень ее институционализации был крайне низким. Говоря о втором этапе отечественной социологии, охватывающим большую часть XX века (1917–1991), следует отметить, что в его границах отношения с властью колебались – от борьбы социологии за свое существование и выживание (до 1930-х годов) к полному запрету ее в условиях сталинской диктатуры (1930-е – середина 1950-х годов). Затем шел период второго рождения (конец 1950-х – конец 1980-х годов), когда стремление к самоутверждению проходило под жестким контролем партийной власти и идеологической цензуры как неотъемлемой части режима.
На этот счет есть интересные суждения исследователя Бориса Фирсова о конфронтации двух типов развития социологии в нашей стране в послевоенный период (вплоть до 1980 года) – естественного и подконтрольного (несвободного, разрешительного, регламентированного сверху).
По его мнению, у нас в те годы господствовала неестественная форма управления социологией, предполагающая зависимость ученых и администраторов науки от институтов власти, прежде всего партийной и государственной.
Здесь также нельзя обойти статью известного социолога Бориса Грушина «Ученый совет при Чингисхане», главная тема которой – соотношение социологической науки и власти.
Нормальным Грушин считал такое положение вещей, при котором «наука занимается наукой, управление – управлением, а связи между ними реализуются либо в разнообразных формах использования управлением научных данных, либо – что гораздо эффективнее – путем прямого и гарантированного включения науки в процессы управления, в том числе в механизмы принятия ответственных решений».
По Грушину, в советское время произошла серьезнейшая деформация, когда органы управления присвоили себе право производить научное, теоретическое социальное знание и тем самым контролировать все, что делается на этом поприще помимо них.
На словах они стали пользоваться этим правом наряду с наукой, «а на деле – в обход нее и даже без нее, вместо нее, поскольку именно им стало принадлежать последнее слово в любом теоретическом споре по всем проблемам обществоведения...».
Как следствие, наука стала вызывать у представителей органов власти сплошные подозрения. Ее отстранили от активного участия в жизни общества. Социология оказалась «...вроде ученого совета при Чингисхане. Будешь стоять на своем, говорить правду – не снесешь головы, будешь угодничать, лгать – останешься жив, но обнаружишь свою полную несостоятельность...».
Только после 1991 года в условиях происходившей институционализации и движения в сторону независимой, автономной, самодостаточной науки социологии удалось добиться свободы от жесткого контроля и цензуры и по возможности начать работать в рамках своих собственных научно-практических тем и вопросов. Конечно, главную роль в такой либерализации сыграли запрет КПСС, отмена цензуры и начало демократизации политической жизни в стране.
Однако с начала 2000-х социология вновь стала ощущать усиливающееся давление, иногда прямое, чаще косвенное. Сегодня имеются достаточные основания говорить об ужесточении идеологического режима в стране. А как еще можно рассматривать постоянные призывы к усилению консервативных традиций в России?
Обозначение консерватизма как идеологического направления, способного обеспечить стране и обществу блестящее будущее в условиях, которые ставит перед нами постиндустриальный мир, по меньшей мере непонятно. А если к этому добавить неутомимое стремление церковных иерархов к усилению православного фундаментализма, а также призывы все большего числа представителей СМИ, научной и художественно-творческой интеллигенции к возвращению цензуры и введению в Конституцию правящей идеологии, то картина особого русского пути вырисовывается тревожная.
Это не может не сказываться и на процессах, происходящих в социологической науке. Именно в таком ключе следует расценивать появившуюся в ней линию на сотрудничество с православной церковью и объявление идеологическими устоями современной социологии православие, самодержавие, народность.
Такой экскурс в прошлое и настоящее говорит нам, что на протяжении всей истории развития отечественная социология испытывала и продолжает испытывать давление власти. При этом последняя в отношении социологии может занимать позицию своеобразного стороннего наблюдателя. Но как только ее представители касаются проблем, прямо или косвенно затрагивающих интересы власти, наступают на ее «мозоли», а также поднимают наиболее острые и болезненные вопросы социальной, экономической и политической жизни общества, так сразу же начинают ощущать жесткое противодействие такой деятельности со стороны самых разных властных структур. Об этом мне уже приходилось писать. Последний раз три года назад в журнале «Социум и власть».
Осознание традиционной зависимости социологии от власти заставляет конкретных представителей этой науки все чаще делать выбор в профессиональных предпочтениях не столько с точки зрения глубоких внутренних потребностей, сколько в плане выявления степени свободы и независимости деятельности от вмешательства в исследования властных структур.
Благо что возможности для такого выбора, чтобы избежать повтора, есть, поскольку социологическая наука имеет большой диапазон не связанных с властью и политикой задач и проблем. В истории, логике и методологии социологического знания, методике исследования, обработке полученного эмпирического материала существуют целые поля, которых не затрагивает властный контроль и интерес.
С другой стороны, находится немало таких исследователей, которые хотели бы осуществлять проекты в рамках изучения проблем, занимающих внимание властных структур, с вытекающей отсюда возможностью получать гранты, заказы и прочие бонусы.
Я сейчас говорю о наличии двух крайних позиций. Это либо готовность полностью «лечь» под власть, выполняя роли и функции в форматах вроде «чего изволите?» и «сколько заплатите?», либо сохранить научную, независимую позицию и готовность осуществлять лишь объективный анализ поставленной в исследовании задачи.
Отметим сразу, что когда власть ценит и даже принимает вторую позицию, то честь ей и хвала. Что касается промежуточных позиций, то они представляют собой разную степень компромисса между властными и социологическими структурами. И тут уж право каждой стороны и каждого индивидуума на свободное принятие решения.
Наука – творчество или исполнительность?
Но, обозначив два пути, перед которым стоят социология и социологи, мы не можем не описать тип власти, характер режима, организацию государства, в котором может находиться эта наука и ее представители.
Представим, что власть в стране характеризуется господством демократических институтов, и социология в этом случае развивается в свободном и независимом от нее режиме. Научная, преподавательская, практическая деятельность в сфере социологии может быть вообще вне связи с политическим режимом и реагировать лишь на те действия власти и ее институтов, которые противоречат существующим нормам, ценностям, традициям и затрагивают интересы конкретных групп людей.
Другой вариант: власть в стране не имеет выраженного демократического вектора и определяется давлением авторитарного (или тоталитарного) режима.
Но и в этом случае социология и ее представители стоят перед вышеописанным выбором. Либо идти на сотрудничество с властью, поддерживать ее на разных уровнях, выполнять заказы (в том числе ангажированные, требующие в ряде случаев поступаться научной совестью), оказывать содействие режиму через систему преподавания. Либо, размерив силы и рискуя, в условиях жесткой власти тем не менее стремиться к проведению объективных и независимых исследований, подвергать критическому анализу государственное управление, способствовать созданию и поддержке структур гражданского общества, включаться в их деятельность.
Такая позиция – не выдумка. Она, не раз проявляясь и в условиях современной России, была отмечена демократической частью общественности, а иногда даже вызывала позитивную реакцию самой власти.
Дела, которые мы выбираем
Вероятно, это связано с тем, что социология как наука располагает широким разнообразием видов и типов деятельности.
Можно, например, мягко дистанцироваться от власти, работать в таких направлениях, которые находятся весьма далеко от непосредственных интересов властных структур. Есть же достаточно абстрактный уровень теоретизирования, имеющий мало общего с реальными социальными проблемами.
Скажем, речь идет о социологии науки или социологии знания и исследовании природы и особенностей того или иного вида (типа) знания. Это тот уровень, который можно определить как эпистемологический (научный, достоверный), который чаще всего не имеет прямого выхода к реальной повседневной проблематике, тем более к социально-экономической и общественно-политической жизни.
 |
| В наше время человеческие связи часто сложнее самих людей. Иллюстрация Depositphotos/PhotoXPress.ru |
Есть тип социологической деятельности, который принято называть моделью абсолютного наблюдателя. И это связано не столько со стилем поведения того или иного исследователя, сколько с позицией, суть которой – лишь наблюдать, фиксировать, отражать совокупность социальных фактов. Позиция в этом случае не влияет на объект, она нейтральна и свободна от оценок, потому что в таких экспериментах, опросах социолог даже не интерпретирует ситуацию, а просто ее наблюдает, фиксирует и описывает. Конечно, при этом социология не свободна полностью от воздействия власти, поскольку в самом факте наблюдения и описания также можно обнаружить определенное отношение к ней. Оно может выразиться в мягком вопросе: «А почему вы выбрали именно этот объект?»
Но все же социологическое знание и направленность социологического мышления отделены от социальной реальности (включая социально-политическую ситуацию), противопоставлены в чем-то ей и лишь представляют (репрезентируют) ее.
Еще один тип социологической деятельности относительно имеющейся власти состоит в значительно меньшем дистанцировании от нее. Он связан с интерпретацией наблюдаемых социальных фактов, которые рассматриваются в оптике социологии, ее представлений и суждений, а также понятий и теорий, ею используемых. Эта интерпретация выводит социологию на возможность почти прямого взаимодействия с властью, но лишь в том случае, если последняя сама обратит внимание на исследовательскую позицию и проявит к ней интерес.
Этот интерес может иметь три вектора – позитивный, негативный и нейтральный. Это значит, что социологическая интерпретация воспринимается властью либо как соответствующая ее интересам, либо как противоречащая им, либо как не имеющая практического значения для принимаемых властных решений.
Следующий тип социологической деятельности характеризуется как создание перформативной (действенной) модели. Происходит отказ от разделения субъекта и объекта познания. Социология активно включается в сеть отношений с властными структурами.
Как писала социолог Виктория Дудина: «Здесь речь должна идти уже не просто о публичной социологии, которая репрезентирует свои репрезентации обществу, а о социологии, которая встроена в общество и активно участвует в его исполнении».
Весь вопрос в том, в какое общество, в какой властный режим должна быть встроена социология и в каком – должна активно участвовать в его деятельности.
Конкретизируя этот вопрос, сформулируем еще один: должна ли она встраиваться в авторитарный (тоталитарный) режим власти, и если да/нет, что это означает на практике? Ответ на этот вопрос можно дать лишь в процессе анализа перспектив отечественной социологии и ее деятельности относительно властного режима.
Общение (взаимодействие) социологии (ее конкретных представителей) с публикой (обществом) в той или иной форме требует определенной смелости и гражданского мужества, особенно когда приходится задевать интересы власть и бизнес имущих.
По моему мнению, это одна из разновидностей так называемой публичной социологии. Автором ее развернутой трактовки является американский социолог Майкл Буравой. В этом случае гражданская и научная позиция тесно взаимосвязаны и представляют собой некое единство, что важно и нужно в противостоянии так называемой ангажированной социологии, представители которой (в угоду заказчикам соответствующих исследований, в том числе и власть имущим) готовы пойти на фальсификацию и искажение объективных данных.
Имя ему регион
В связи с этим возникает важная проблема взаимоотношений социологии, власти и бизнеса, точнее говоря, тех аспектов их взаимоотношений, которые благодаря социологии приобретают (или могут приобрести) публичный характер. И здесь появляется такое место их встречи, о котором нужно сказать особо, – регион.
Для социологии в регионах, где ее представители достаточно известны и находятся под «аудио- и видеонаблюдением», такая публичность иногда может дорого стоить.
Конечно, отношения между социологией и властью «на местах» время от времени могут быть достаточно нейтральными и строиться по принципу «не трогать друг друга». Но не нужно забывать и о том, что в ряде случаев существует, помимо политического и идеологического интереса, финансовая сторона названных отношений, поскольку власть может оказаться заказчиком (и плательщиком) исследований.
Есть смысл выделить условия, определяющие возможность публичной социологии. В качестве таковых назовем:
– стремление исследователей быть активными в деле внедрения публичной социологии;
– понимание ими тех сложностей, которые могут возникнуть на этом пути и затронуть их лично;
– позицию власти – региональной и муниципальной, ее отношение к социологии, готовность/неготовность сотрудничать с ее представителями и признать их право на критический анализ социальных процессов (в том числе и деятельности самой власти);
– позицию СМИ, их отношение к социологии, готовность/неготовность сотрудничать с ее представителями и признать их право на критический анализ социальных процессов (в том числе и самих СМИ);
– отношение различных социальных групп к власти, ее деятельности, к СМИ, к социологическим исследованиям, наличие выраженного общественного мнения, уровень и характер его изучения в регионе;
– уровень активности населения, в том числе протестной.
Из сказанного следует, что российскую социологию в ее отношении с властью устраивает, а что – нет (с учетом характера самой власти).
Мне кажется, устраивает следующее.
– Признание самой социологии, ее права на институционализацию.
– Движение властных структур к нормальному, цивилизованному, без давления, без ангажирования отдельных социологических структур и социологов, взаимодействию с социологией.
– Стремление власти прибегать к выявлению экспертного мнения социологов (и в целом к изучению общественного мнения) по основным проблемам жизни общества.
– Заказы власти и органов управления на исследование наиболее актуальных проблем.
– Действия власти, направленные на реализацию рекомендаций социологов и предложенных ими социальных проектов и технологий управления.
– Приглашение социологов со стороны власти к диалогу.
А что не устраивает социологию в ее отношении к власти?
Строго говоря, все то, что было сказано выше, только с обратным знаком.
Теперь поставим вопрос иначе: попробуем предположить, что устраивает и не устраивает власть в отношениях с социологией, имея в виду все ее уровни – федеральный, региональный, муниципальный.
В отличие от социологов, которые порой достаточно откровенно и зачастую нелицеприятно характеризуют свое отношение к власти, последняя не стремится открыто демонстрировать, громко провозглашать свои взгляды на социологию и ее представителей. Она это делает скорее не словами, а делами, либо приглашая к сотрудничеству, либо – что чаще – стараясь не обращать внимания на результаты работы социологов.
Но поскольку не всегда есть возможность «замолчать» эти результаты и они так или иначе часто довольно болезненно затрагивают власть, ей приходится реагировать на «выпады» социологов своими мерами, часто сводящимися к стремлению каким-то образом дезавуировать выступления (публикации) социологов.
В отдельных случаях давление приобретает довольно грубые формы, как это имело место в 2013-м и в последующие годы в отношении Левада-Центра, от которого потребовали признать себя «иностранным агентом» в соответствии с печально известным законом о некоммерческих организациях.
И опять о гражданском обществе
С учетом высказанных выше соображений следует отметить, что существует реальное противоречие между стремлением социологии к максимальной независимости, неангажированности и объективности собственного знания и теми социальными, экономическими и политическими условиями, в которых ее представителям приходится проводить исследования и доводить их результаты до широких слоев населения, то есть превращаться в публичную социологию.
В странах с отсутствующим гражданским обществом, в которых имеют место авторитарные и тоталитарные режимы, социологическое знание не может развиваться аутентично, что показал опыт царской России и Советского Союза. В известной степени это касается и современной России.
Там, где господствует вертикаль власти и отсутствуют реальные институты гражданского общества, социологическое знание не пользуется достаточной поддержкой и полным институциональным признанием. Чтобы все это пришло, необходимо появление реального гражданского общества. В противном случае социология будет лишь частью государственного истеблишмента, каковой, собственно, и является сегодня в России. По существу, ее независимость как науки на грани дозволенного властью статуса.
Что же должна исследовать социология, живая по своей природе наука, если общество, которое по определению является ее объектом, в стране реально отсутствует, будучи заменено государством?
Общество – это не пассивный и молчаливый объект управления и манипулирования властью. Оно представляет собой прежде всего многообразные формы связей, объединений, ассоциаций людей, совокупность (взаимосвязь) независимых от государства социальных общностей (в том числе некоммерческих организаций, различных партий, движений и т.д.).
То есть того, что принято называть гражданским обществом, не включающим отношения господства и подчинения. Краткий ответ на поставленный вопрос: социология должна создавать знание о реальных путях формирования гражданского общества, а в его рамках – правового государства, которое будет обеспечивать, реализовывать интересы членов этого общества.
