Неучтенная Россия

Пророки в отечестве есть! Просто они избегают регистрации. Фото Reuters

Выдерживание будущих государственных и муниципальных служащих в учебных аудиториях с целью постижения различных импортных теорий мне никогда не нравилось. И мы, работники кафедры местного самоуправления НИУ ВШЭ, стали возить их в экспедиции в самые разные поселения нашей страны.

Контингент НИУ ВШЭ таков, что когда эти ребята попадают в деревню в Коми или на Горном Алтае, то им, как правило, не очень комфортно, слишком разный образ жизни городской молодежи из весьма и весьма обеспеченных семей и обитателей малых городов и сел.

Мы стараемся сразу погрузить наших студентов в ткань обыденной жизни разного рода промысловиков, доминирующих в провинции. Посидит студент, скажем, на крыльце сельского магазина несколько часов, а вечером должен рассказать на семинаре о том, что он видел и как уведенное понял. При этом с нашей помощью формируется понятийный аппарат для описания того, что студенты видят, и того, что мы наблюдаем сами.

В целом же такая практика выводит нас на вопрос: каким понятийным аппаратом описывать нашу реальность? Ведь формальное, официальное описание никак не соотносится с тем, что мы видим непосредственно на месте. Даже численность жителей практически любого поселения, по данным муниципальных властей, больше, чем официальная. Еще не было случая, когда данные Росстата не были бы меньше численности реального населения на 10–15%.

Или суммирование отраслевых данных по экономике региона существенно превышает объем региональной экономики по данным Росстата.

«А вдоль дороги секты неучтенные стоят…»

Что же касается социальной структуры, то по многим параметрам вообще нет никакого учета. Возьмем такой крайний случай как разного рода секты. При Советской власти были уполномоченные по делам религий, которые вместе с пятым управлением КГБ вели статистическое и оперативное наблюдение за такими сектами.

Сейчас таких уполномоченных нет. А официальные органы учитывают только очевидных, публичных сектантов. Но в реальности-то мы видим широкую диверсификацию мировоззрения и формирование множества локальных картин мира и групп, разделяющих эти картины.

Неизвестные секты – это массовое явление. В радиусе 100 км от Москвы мы несколько лет назад насчитали 40 поселений анастасийцев. Иногда эти поселения имеют наименование и почтовый индекс, но часто и не имеют.

Исторически система расселения в нашей стране возникла в результате трех миграций, инициированных государством, – cтолыпинской, сталинской и хрущевской. Они создавались под конкретные потребности государства, поселения возникали как слободы при рудниках, лагерях, шахтах, НИИ и прочее.

Сейчас наблюдаются иные процессы. С одной стороны, идет опустынивание страны, с другой – концентрация населения, бросающего свои слободы, вдоль трасс. Возьмите любую из них на выезде из Москвы. Фактически после МКАД по 150–200 км вдоль трасс расположились селитебные зоны. Они разделены между разными муниципалитетами. Но по жизни это одно пространство, которое 

«Пусть говорит!» – так в глубинке называют не передачу Малахова, а телевизор вообще. Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

обслуживает дорогу, кормится с нее.

Наконец еще один вариант: в покинутых слободах остаются люди, перешедшие полностью к промысловому образу жизни. К ним подтягиваются разного рода дауншифтеры, в том числе и сектанты. И брошенное поселение начинает жить своей, не зависимой от государства жизнью.

Некоторое время назад два наших сотрудника проехались по реке Мезени, что в Архангельской области. На протяжении 800 км они насчитали десятки поселений, в которых не обнаружили никаких признаков власти. Полная автономия при наличии хозяйственной и прочей спецификации.

Эта та реальность, что составляет содержание жизни существенной части людей в стране и которая вообще не отображается в публичном информационном пространстве.

Кто мы, где мы и куда?..

Официальные исследования социальных процессов совсем не учитывают той реальности, что возникла в последние 20 лет. И самый мощный из них – затянувшийся поиск национальной идентичности.

Причина такой задержки в том, что так называемые «сталинские нации» были созданы на базе родо-племенной структуры в конце 20-х годов, когда создавались языки, национальные школы. В СССР до конца 80-х годов существовали «статистические» нации, во многом бывшие этносословиями, то есть такими же созданными государством социальными группами, как рабочие, крестьяне и служащие. И только после ослабления, а потом и исчезновения КПСС нации, до того только обозначенные в названии национальных школ и официальных культурных институтов, стали превращаться в живые нации, ищущие пути к формированию национальных государств и конструирующие национальную культуру.

Как они ищут свою идентичность? В мордовской деревне мы видели работниц клуба, изготавливающих национальные костюмы. У них на столах лежали альбомы с самыми разными образцами, и они делали оттуда выкройки, конструируя внешний атрибут своей идентичности.

В еще более жесткой форме мы видели этот процесс на Алтае. Там 11 родов ойротов в 20–30-е годы были объединены в официальную учетную категорию «алтайцы». Осознание своей принадлежности проходит сейчас как дивергенция внутри алтайцев по тем же 11 родам, и каждый род пытается создать себе отличную от других групп историю.

Лично я не вижу рационального выхода из этой ситуации. И мы же не одни такие. Китай тоже позаимствовал сталинскую концепцию нации. Они создали более 50 национальных региональных автономий. Но, поскольку этносов гораздо больше, внутри автономий существует постоянное напряжение. Как с этим жить, никто не понимает. Тем более что нигде это не обсуждается.

Нации, которые были созданы Сталиным, это, по сути, созданные государством учетные группы-сословия. Эти сословия пронизывали все отношения и поддерживались государственным аппаратом, в котором первый секретарь был коренной национальности, вторым секретарем был русский, как и секретарь по идеологии.

Мордовские красавицы лишают французской идентичности Жерара Депардье. Фото c cайта www-e-mordovia.ru

Эта матрица транслировалась на все иерархические структуры, в том числе и на национальные вузы. Но развалилась партия, исчезли скрепы, и элементы структуры начали жить своей жизнью.

Идентичность в целом, а не только национальная, стала огромной проблемой. Где бы мне ни приходилось выступать, ни в одной аудитории я не мог получить согласованного ответа на три вопроса.

Первый. В какой части света мы сейчас находимся: в Европе, Азиопе или Евразии?

Обычно люди точно знают, где они живут, а здесь однозначного ответа, согласованного, не получается.

Второй. К какой социальной группе относитесь вы и ваши родители?

Нет согласованного ответа. Отдельно называются военнослужащие, госслужащие, бюджетники, но в целом аудитория не понимает вопроса. Социальные группы не проявляются.

Третий вопрос. В какое историческое время или эпоху мы живем, что у нас сейчас: капитализм, социализм, рабовладельческий строй, феодализм?

Неопределенность в ответах на такие вопросы означает, что общество в аномии. Попросту не сформировалось общее представление о том, что существует несомненно, и поэтому, в частности, отсутствуют те ценности и правила, которые образуют и сохраняют социальный порядок. Вернуть его к норме – задача политиков, а не социологов. Но для этого они должны думать в тех категориях, в каких мы сами себя описываем. Но и мы сами не можем описать себя внятно в каких-либо точных параметрах.

Любого человека за границей спроси, к какой группе он относится, и ответ будет однозначным. Там без понимания своей принадлежности ты никто. Точнее, ты не адекватен и подозрителен.

У нас же из этого произрастают некие массовые странности. Это выражается, например, в том, что официальные выкладки в связи с кризисом, санкциями почему-то устойчиво не сходятся с реальностью.

По официальной статистике, например, в связи с кризисными явлениями потребление снизилось весьма ощутимо. Но какой бы срез мы ни брали, московский или региональный, везде выходит, что реальное потребление ощутимо не уменьшилось. Общая его структура изменилась относительно мало, но ассортимент меняется, народ переходит из больших универмагов в маленькие магазинчики, но в целом в жизни радикальных изменений нет. А цены меж тем растут.

Хочется грубо спросить: граждане, откуда «бабки»?

Беспартийный райком в действии

В одной поездке мы взялись это выяснить. И только через несколько дней в случайном разговоре вылезло, что четыре района (два в Волгоградской и два – в Воронежской области) объединены в единые распределенные мануфактуры.

То есть кто-то выращивает овец и коз, кто-то их вычесывает, а кто-то обрабатывает, шерсть отмывает, так что в дома она уже поступает отмытой, отбеленной, и там ее распушают и вяжут, в том числе дети, начиная с пяти лет.

Продукцию (пуховые изделия) реализуют на ярмарке. Ярмарка ночная, с 4 ночи до 10 утра, три дня в неделю, оптовики – цыгане. Они закупают и развозят пуховое вязание по всей стране.

Значит, кто-то обеспечивает им фактическую независимость от государства и определенный образ жизни.

Мы идем со студентами в здание районного начальства. Глава администрации района сообщает, что здесь раньше был райком партии.

Спрашиваю: «А сейчас можете назвать людей, которые фактически являются членами бюро?» В ответ он начинает загибать пальцы.

То есть структура на самом деле сохранилась – неформально существующая, по сути, партийная организация.

Причем нет там никаких политических ориентировок ни от «Единой России», ни от ЛДПР, ни от агентов «вашингтонского обкома».

Здесь смотрят телевизор как бесконечную мыльную оперу, не различая программы на аналитические, новостные и развлекательные. Главное, что к обыденной жизни здесь это не имеет никакого отношения. Люди на экране для них – просто персонажи, за которых можно слегка попереживать. Или над ними «поржать». А то даже и посочувствовать. Хотя бы тому, что «им же там в телевизоре даже материться нельзя».

В результате таких поездок вольно или невольно приходишь к выводу, что нашу страну составляют некие промысловые сообщества, сплоченные такой мощной теневой деятельностью, которая на самом деле вся на виду.

Я не думаю, что сегодня распад России возможен. Ну, что такое распад России? Мы с Калининградом работали какое-то время. Конечно, у них свой склад характера и жизни, влияние прибалтийских государств и севера Европы очень велико. Ездить туда гораздо дешевле, чем ездить через Москву. Но это население сформировалось в 1948 году, когда туда заселили выходцев из средней полосы России. И у них осознание себя как происходящих из России есть.

Да, в стране есть автономии, в которых группы энтузиастов ратуют за выход, «полную автономию в составе» и т.д. Но, мне кажется, эти движения больше страшилки. Они не мыслят себя вне этой территории и изобретают «национализмы», которые служат основанием для выбивания дополнительных ресурсов. А настоящему национализму всегда могут показать его пределы подразделения Российской гвардии.

Я вообще убежден, что нынешнюю страну сплачивают три великие ценности: русский язык, рубль и телевизор.

Лесоповал в отсутствие леса

Механизм экономического существования такого общества по-своему уникален. У нас ведь сегодня 11 городов-миллионников, еще несколько городов, в которых есть некий муляж политической жизни и вообще хоть что-то происходит.

Большая часть регионов не вызывает особого интереса у федеральных СМИ, что регионалов, как мне кажется, совсем не огорчает. Они живут своими заботами, связанными исключительно с поиском ресурсов. А ресурсы можно получить или от государства или внутри территории – теневым образом войти в долю.

Парадная сторона «дружбы народов» всегда выглядела неплохо. Фото РИА Новости

К примеру, в Мордовии и Коми есть неформальные лесные мануфактуры. Не знаю, как сейчас, но несколько лет назад вход в такой промысел стоил 15 млн руб. Это деляна, лесопилка и сушилка. Оформление документов тоже входит в пакет, как и экспорт лесоматериала. То есть ты приезжаешь в район, где ни одной лесосеки не зарегистрировано. Просто нет лесной промышленности и лесного района нет. Но на станционных путях стоят эшелоны с лесом. Причем не сырым, а обработанным и высушенным – доски, брус.

Ясно, что такой бизнес не может идти мимо главы администрации региона и выше. Вот это теневая деятельность, если ее можно называть «теневой», она же вся на глазах и сплачивает людей в некоторую общность.

Из этих общностей, вероятно, и вырастает доля неформального сектора, которая, по данным Минэкономики, 42%. Думаю, в реальности она еще больше.

Тогда выходит, что мы живем в более-менее успешном государстве. Да, это не рыночная экономика. Скорее, восстановление производственной кооперации, ликвидированной Хрущевым в 1956 году. Она к тому времени обеспечивала до 70% потребления, делая это совместно с потребкооперацией, которая обеспечивала распределение. А что такое производственная кооперация? Это промыслы, которые принципиально не являются бизнесом. Потому что их нельзя продать и в них нет бухгалтерии. И вот эта форма стала восстанавливаться.

Пример «нефтянки» показывает этот путь лесовикам. Заметим, что как только Ходорковский решил превратить нефтяной промысел в бизнес, он сразу получил все соответствующие ответные меры. И вот эта ресурсная, промысловая структура у нас везде, включая развитый финансовый промысел.

Сейчас ЦБ, закрывая банки, сокращает финансовые промыслы. Потому что такие банки непригодны для нормальной рыночной экономики.

Но в целом промыслы идут в рост. Они появляются, как грибы из-под листьев. Дачным промыслом мы только начинаем заниматься, и уже поняли, что это очень большой ресурс. Уже хотя бы потому, что страна обеспечивается картофелем на 70% за счет личных подсобных хозяйств.

Примерно то же самое происходит в рыбном промысле, который, кстати, так архаично и называется.

Эти виды деятельности наталкивают меня на вывод: в нашей стране нет коррупции, а есть принципиально отличные от развитой экономики отношения.

И получается, что если деньги у государства будут заканчиваться, оно сможет попытаться перекинуть на себя теневые потоки. Что приведет к расползанию конфликтов типа «Платона» и конфликтов, связанных с расчисткой финансового рынка. Это явления одного порядка.

А что имеет в виду государство, когда говорит про «улучшение налогового администрирования», при котором статистический ВВП падает, а налоговые сборы растут? Это, мне кажется, одна из попыток если не нарастить, то сохранить кормовую базу в условиях, когда большие нефтяные деньги ушли.

Как результат игры с налогами количество зарегистрированных предпринимателей у нас уменьшилось на сотни тысяч. Люди переходят в тень, где их налоговая инспекция не достает. И имеют дело уже со всеми силовыми и контролирующими органами напрямую.

Конечно, есть такие официальные структуры, как армия, церковь, школа и т.д. Но их объединяющая роль весьма своеобразна, и она со временем все больше уходит. При этом в деятельности РПЦ, например, все больше просматривается промысловый уклон. Из религиозного института прорастают многочисленные околоцерковные промыслы, обеспечивающие РПЦ впечатляющее экономическое влияние.

В 2005 году Поволжский центр стратегических исследований провел картирование конфессий на территории округа. Там было 60 конфессий, из них ортодоксальных три, остальные секты или иноверцы.

Сейчас проникновение церкви, конечно, гораздо глубже, чем раньше. Но как оно проявляется? В каком-нибудь селе на здании бывшего сельсовета, где сейчас староста сидит, висит несколько объявлений: батюшка такой-то приезжает такого-то, крещение 200 руб., поминание 100 руб., в общем, ценник вывешен. И второй ценник: врачебный «чёс». Приезжают врачи с аппаратурой и словами: «Мы вас продиагностируем и полечим…» В коммерческом смысле лечение и крещение здесь совершенно равнозначны.

Такие ситуации связаны с тем, что преобразования в муниципальной структуре привели только к одному зримому результату: государство покинуло нижний уровень административно-территориальной иерархии. Оно практически ушло. Оно осталось на межрайонном уровне, где есть статистическая служба, налоговая инспекция, межрайонное управление полиции. А в районах и поселениях у нас остались чиновники, так сказать, без печати и юридического лица. Ну, а про то, что творится в поселениях, я уже говорил.

Оборонная сознательность

С учетом этого жизнеописания глубинной страны основным запросом от неформальной России к существующей власти является, на мой взгляд, эффективная оборона от разнообразных внешних врагов. С чем, собственно, и связана народная радость по поводу каждой внешней победы наших воинов.

Работает принцип: власть нас защищает даже в отдаленных от России странах, да еще нейтрализует ради нас каких-то опасных внутренних врагов. Поэтому мы поддерживаем все, что делается таким решительным государственным руководством.

В условиях такого договора, когда системе не хватает денег, она вправе рассчитывать на общественные закрома. Потому, что ответ населения будет гарантированно лояльным: это же деньги на то, чтобы война была подальше от России.

Получается, что сейчас это и есть условие стабильности. Возникает вопрос: насколько оно может быть долговечным?

Крым в этом смысле укрепил эту стабильность. Более того, он позволил конкретизировать идентичность территориально. Это наше. Мы живем в стране, которая приросла Крымом. То есть с пространством помаленьку разбираемся. Осталось понять, кто мы и куда идем. 

И последний вопрос: о времени.

Странная штука со временем произошла у нас еще в советский период. Я имею в виду социальное время. Оно же было искусственно разделено на плохое прошлое, светлое будущее и настоящее, которое переходит в светлое будущее в ходе строительства этого грядущего счастья. Мыслящая часть нашего общества разделилась на людей, которые были ориентированы на прошлое (традиционалисты), на будущее (прогрессисты) и на настоящее (аппаратчики). В любую контору зайдите, там сидят аппаратчики, живущие временем исполнения поручения начальства.

При этом у нас будущее воспринимается как необходимое повторение хорошего прошлого. Беда лишь в том, что у разных людей разное понимание того, какое прошлое хорошее. Кто-то говорит, что оно таким было еще до Крещения Руси. Кто-то говорит, что в 1861 году кончилось плохое прошлое. А кто-то возражает: плохое исчезло совсем в октябре 1917-го.

Ответом на это была идея власти сделать единый учебник истории и тем самым описать единое прошлое. А значит, и единое будущее. Пока мы все время воспроизводим настоящее. Точнее, не мы, а власть силами своего аппарата, который только и делает, что воспроизводит себя. Но он больше ничего не умеет. Ему не на что надеяться и не во что верить, кроме «вечного настоящего».

Правда, есть ходячая мысль о том, что все могло бы изменить введение в нашу Конституцию идеологии. Интересный вопрос: а такая идеология у нашей системы есть?

Лично я убежден, что нет. Потому как несколько лет потратил на чтение того, что нормальный человек читать не будет. Мистика, фантастика, бред.

Вот Бар Аль-Атоми, человек из Челябинска, написал трилогию, ставшую бестселлером для существенной части читающих людей. В описываемой им истории Россия проиграла войну. Европейская часть вся оккупирована. На Южном Урале организовано сопротивление оккупантам. Всячески их истребляют, что и составляет содержание текста. Это один тип литературы.

Второй тип – это фантастика. Есть некоторое российское будущее. Опять же, это будущее имперской сословной структуры, которая воюет против иноземных захватчиков.

Огромен пласт таких сочинений, тысячи наименований. Картина мира, которая транслируется в этих книжках, к сожалению, покупается. Она доминирует в любых книжных магазинах в провинции, там только эта литература и есть.

У меня есть одно забавное практическое занятие со студентами. У нас рядом «Библио-Глобус». Мы идем туда с рулетками – измерять картину мира. Этот магазин показательный. Берем метры: сколько в магазине занимает «история». Длина занятых книгами полок внушительная. Беру наугад некоего Бушкова. В его книгах «по истории» нет ссылок и любых иных следов работы с архивами. Беру другого автора: почти нет ссылок. А те, которые есть, мягко говоря, сомнительны. Объясняю студентам, что сегодня девять из десяти книг – это мифологизированная история. Не лучше выглядят разделы «Политика» и «Медицина».

Несколько лет назад книги по социологии и психологии мы нашли в разделе «Эзотерика»…

И о чем тут можно говорить?