Растревоженное чутье анархиста

Кропоткиным в Дмитрове гордятся. Фото Владимира Сычева

Удивительное дело, но, несмотря на огромные исторические дистанции между эпохами и географические расстояния между континентами и странами, чиновники, как выясняется, образуют единый интернационал служителей Государства. Именно так, с большой буквы – Государства, «Левиафана», по классическому определению Томаса Гоббса. Левиафан во имя прекращения войны всех против всех и согласно общественному договору принимает на себя обязанность заботиться о людях и охранять их от них же самих. Очень интересные мысли. И делает все это Левиафан не только и не столько уговорами, а железной рукой закона и справедливости. Можно сказать, добром потчуют «через не хочу», как малых детей.

Так вот, государству-Левиафану во все времена и у всех народов служили и прислуживали удивительно похожие люди. В чем же их секрет?

Другой великий социальный мыслитель, один из основателей современной социологии Макс Вебер представлял портрет бюрократии приблизительно так. (Надо не забыть сказать, что Вебер был немцем, временами даже политиком, но прежде всего все же немцем и потому наделил служителей государства особой миссией поддержания основ порядка, ordnung, то есть это не просто люди, а особо важные люди.)

Итак, в среде бюрократии господствует иерархическая и авторитарная структура подчинения и соподчинения, «верхи» и «низы», все строго и исключительно по вертикали. Иными словами, указание сверху выполняется без обсуждения и лучше всего не с угрюмой покорностью, а весело и, как говорил Гоголь, с «административным восторгом» (это уже и из более раннего источника, из Н.В. Гоголя). Во всем и за всем присутствуют регулирующие правила, так называемые регламенты, которые составляются на все случаи жизни, то есть учитывающие все ситуации, которые только можно помыслить. А если что-то случается непредусмотренное?.. Такое просто не может случиться по определению.

Регламенты предлагают железные правила и процедуры реагирования на «кейсы» – от малого до великого, от выписки пустяковой справки и до решения судеб страны и мира. Странно, но так оно и есть.

Дальше – больше.

Бюрократы-служивые действуют в узких коридорах своих должностных обязанностей, «шаг влево, шаг вправо – расстрел», фигурально выражаясь, хотя, впрочем, и не всегда фигурально. Поэтому фразы «это не в моей компетенции, обратитесь в другой отдел», «это не мой вопрос» звучат очень по существу и проистекают из глубин сознания, а не просто формальная отговорка.

Но особенно греет душу присущее бюрократии свойство смотреть на человека и не видеть его. Это целое искусство и целая наука обезличивания личности. А бюрократы ведь правы. И по большому счету, и по самым малым аргументам. На любого человека требуется наложить епитимью формального правила, регламента, закона. И тут любые аргументы и соображения гуманистического плана по идее неприемлемы. Чем более сурово обезличивание, тем эффективнее работа бюрократа. Посему всякого рода журналистские упреки в адрес служивых «будьте человечнее, войдите в обстоятельства» не имеют под собой основы.

Бюрократы все записывают, ведут протоколы, выдают справки, отправляют грозные письма, складируют документы в папки. Вне протоколирования в делопроизводстве вообще ничего нет, это будет пустое сотрясение воздуха. И ведь, согласимся, и тут есть особый смысл. Ведь проверяющим сверху надо дать основание для проверки и в случае чего оправдательный документ.

Наполеоновский принцип «В ранце каждого солдата лежит жезл маршала» как нельзя лучше описывает самовосприятие бюрократа, а именно – ориентированность на карьеру. Только безнадежные пенсионеры или же странноватые молодые люди, попавшие в систему по ошибке, не мечтают о карьере, служебном росте. Остальные же не только мечтают, но и всеми доступными способами стремятся вверх. Притом принцип карьерной динамики состоит в том, что без устремленности верх нельзя удержать и существующую позицию. Летательный аппарат без подъемной силы упадет на землю.

Разумеется, Макс Вебер создавал социологический портрет бюрократии, используя несколько иной язык, но, по сути, именно это он и имел в виду. И по большому счету Веберу все это весьма импонировало, ибо он видел в бюрократических структурах основу социального мироздания, мудрость предшествующих поколений и залог устойчивости современного общества. И потому, немного фантазируя и дописывая строку за Вебером, предложим лозунг «Бюрократы всех стран, стремитесь быть как можно более бюрократичными!».

Но впоследствии в мире многое что произошло. В частности, случилась Вторая мировая война. А до нее Великая депрессия в США. На общем фоне неизменно звучал Октябрь 1917-го. Для многих это стало драматической иллюстрацией к знаменитому шекспировскому «Век расшатался...». И не исключено, что не без воздействия этих эпохальных событий тема бюрократии вновь зазвучала в полную силу в конце 1940-х.

В 1949 году американский социолог, ученик Питирима Сорокина, 39-летний Роберт Мертон опубликовал увесистый том «Социальная теория и социальная структура», который в будущем обессмертит его и сделает одним из главных социологических гениев ХХ века. И вновь социологическая мысль совершенно неслучайно обращается к теме бюрократии. Но за четверть века, прошедшие с опубликования веберовской теории бюрократии, отношение к ней сильно изменилось. И мы видим это у Мертона. Никакого гимна устоям государственности на страницах книги Мертона нет и в помине. Напротив, звучат совсем другие обертоны.

Начать хотя бы с того, что для Мертона бюрократия постоянно демонстрирует неспособность реагировать на изменившиеся или меняющиеся условия, на все новое как таковое. У нее наступает своего рода ступор, страх новизны, выпадение в осадок мыслительных способностей. В силу того, что даже изощренный ум служителя системы не схватывает высшего смысла свой работы, общих целей и задач аппаратной деятельности, в определенные моменты и на какое-то время бюрократ заболевает куриной слепотой (trained incapacity). Он перестает воспринимать вокруг себя очевидные вещи и реальное положение дел. Он уходит в свой мир и начинает окружать себя «спецами», экспертами, которые должны прояснить эту картину. Но цель не всегда достигается, ибо, повторим, общий архитектурный проект бюрократу неведом.

Вообще говоря, тема привлечения экспертов, или «креаклов» (как мы бы сейчас сказали), в ряды служителей системы весьма занимала Роберта Мертона. И хотя он сам никаким системам не служил, кроме науки, но тут явно что-то было. Подробнейшим образом он описывает все нюансы того, как бюрократические структуры выжимают из эксперта все возможные знания, полностью заставляют его играть по своим правилам, а потом выбрасывают из системы на вольные хлеба свободной университетской науки. И далеко не случайно в описании этой аппаратной жизни понятие «дисфункция» используется социологом гораздо чаще, чем понятие «функция».

Не будем строго судить ни Вебера, ни Мертона с высоты (или глубины) нашего времени. Постараемся извлечь конкретную пользу из наследия этих выдающихся социологов, ту самую прагматику, которая поможет нам понять, что к чему, когда мы отправимся в очередной раз в очередное присутствие добиваться правды. Посмотрим на ближайшего к нам или отдаленного бюрократа глазами Вебера и Мертона, и все покажется не таким уж печальным!

Достаточно короткая историческая траектория от Вебера к Мертону вполне симптоматична. Перед нами путь от возвеличивания к последовательной критике. С тех пор эта тема во всех ее вариантах звучала и звучит во многих исследованиях и теоретических построениях социологов разных стран.

Между тем на рубеже XIX–XX веков вопрос о противостоянии бюрократическому нажиму уже поднимался, притом он вставал во весь рост. Сделал это замечательный российский социальный мыслитель и естествоиспытатель Петр Алексеевич Кропоткин. Жизнь Кропоткина, княжеского рода, выпускника Пажеского корпуса и пажа императора Александра II, а затем путешественника, географа и исследователя Восточной Сибири, а затем последовательного непримиримого оппонента российской бюрократии, а затем узника Алексеевского равелина Петропавловской крепости, совершившего побег и проведшего большую часть жизни в эмиграции, вернувшегося в Россию только после революции 1917 года – жизнь Кропоткина достойна многосерийного киноповествования, по неизвестным причинам до сих пор не снятого. Сегодня обо всех поворотах удивительной жизни Кропоткина можно узнать из его автобиографической книги «Записки революционера», доступной нам во многих изданиях и переведенной на многие иностранные языки.

Кропоткин не был социологом в строгом смысле слова, и потому он не создал своей особой теории бюрократии. Однако он, разделяя общее для большинства российской интеллигенции второй половины XIX века неприятие «свинцовых мерзостей жизни», предложил универсальное средство нейтрализации негативного воздействия бюрократии. Этим средством, по мнению Кропоткина, должно было стать само общество, ставящее Левиафана под свой контроль.

По мысли Кропоткина, все обстоит следующим образом: «Взаимопомощь, Справедливость, Нравственность – таковы последовательные шаги восходящего ряда настроений, которые мы познаем при изучении животного мира и человека. Они представляют органическую необходимость, несущую в самой себе свое оправдание, подтверждаемую всем развитием животного мира, начиная с первых (в виде колоний простейших животных) и постепенно поднимаясь до высших человеческих обществ. Говоря образным языком, мы здесь имеем всеобщий закон органической эволюции…»

Между инстинктом взаимопомощи и будущим обществом всеобщего равенства (а именно в этом и состоял социальный идеал Кропоткина) проходит прямая ветвь эволюционного развития человечества. По мере приближения к этому идеалу, по мысли российского ученого, должна возрастать степень сплоченности общества и соответственно – уходить в небытие индивидуализм и конкуренция, а также снижаться роль бюрократии, и ее регулирующие и надзирающие функции будут сокращаться. В самых общих чертах намечая черты будущего социального устройства, Кропоткин видел его контуры в виде констелляции самых разнообразных сплоченных групп профессионалов («федераций»).

Кропоткин считал, что такое общество будет состоять из множества союзов, объединенных между собою для всех целей, требующих объединения, – из промышленных федераций для всякого рода производства: земледельческого, промышленного, умственного, художественного; и из потребительских общин, которые займутся всем касающимся, с одной стороны, устройства жилищ и санитарных улучшений, а с другой – снабжением продуктами питания, одеждой и т.п. Взаимопомощь и кооперация, по мысли Кропоткина, упраздняли функции бюрократии.

Картина, эскизно нарисованная им, весьма близка к тому, что сегодня мы называем гражданским обществом. В социальной динамике, в коловращении плюралистических институтов и организаций вновь и вновь заявляет о себе принцип эволюции, реализуемый в социуме. Бесконечное число взаимодействий, непрерывная коммуникация порождают все новые ассоциации, которые приходят на смену прежним, удерживая все то лучшее, что остается от прошлого.

Разумеется, можно снисходительно трактовать идейное наследие Кропоткина – социального философа на том основании, что утопизм и идеализм русского ученого контрастировал с ужасающими процессами, в контексте которых протекала его жизнь. Однако возможна и иная трактовка его теории. Именно ее полярность по отношению к условиям Европы и России второй половины XIX – начала XX века высвечивала ее сильные и вполне убедительные стороны, приобретшие впоследствии вневременной характер. Все сказанное выше о Кропоткине и более широкий круг тем, связанных со сплоченностью и общественным самоуправлением, мы стремились исследовать и осмыслить в нашей недавно вышедшей книге «Социально-культурные практики сплоченности в современных обществах: коллективная монография».

Наверное, идеальной социальной теории на все времена нет и быть не может. И тем не менее, перелистывая страницы очень и не очень далекого прошлого, можно обнаружить в нем немало интересного и полезного. В свое время все это казалось многим наивным. Пусть так. Но утопичность и наивность под определенным углом зрения могут обнаружить совсем иные грани.