Александр Алтунян
Патриотизм-лайт. Поклясться на майке и пойти учить других геройству. Фото РИА Новости
С некоторых пор часть российской аудитории стала замечать, что новостное ТВ постепенно все больше превращается в советское. Конечно, «Вестям» еще далеко до «Новостей с полей», но важна тенденция.
«…Самая главная и, по сути, единственная новость в СССР – это процесс строительства социализма», – писал один из первых исследователей советской прессы Алекс Инкелес. Официальная советская идеология считала, что остальные новости не важны.
Казалось бы, все объясняется авторитарным советским режимом.
В замечательном фильме «Безумный город» (1997) с Дастином Хоффманом и Джоном Траволтой сюжетная линия выстроена вокруг захвата детей в заложники. В начале фильма, когда только-только начала поступать информация о захвате детей, прохожие собираются перед витриной с телевизором, показывающим новости. А рядом с магазином стоит проповедник и кричит, потрясая Библией: «Это никакая не новость, братья и сестры! Такие истории происходят каждый день, что-то подобное снова случится и завтра! В этой книге вы найдете все новости на все времена в мире, сотворенном Господом нашим!»
В этом коротком монологе есть глубокий смысл: для истинно религиозных людей нет новостей в общепринятом смысле слова. Единственное значимое событие в прошлом – это то, что случилось две тысячи лет назад в Вифлееме. И единственная новость, которую нужно ожидать, – это второе пришествие Христа. Все остальное, как и говорит проповедник, – это «просто истории», которые происходят каждый день, повторяются и подобны тем, что были и будут до скончания времен. Для верующего христианина они не должны представлять существенного интереса.
Поразительно, насколько совпадают характеристика советской прессы и слова христианского проповедника. И это, конечно, не случайно.
Все социальные искания в Европе, от утопистов до Маркса и Ленина, по своей духовной сути являются христианскими. Напомню школьную программу советских времен: «Что делать?» Николая Гавриловича Чернышевского. Там революционер Рахметов, готовясь к будущим испытаниям, спит на доске с гвоздями. А как еще Чернышевский, сын потомственного священника, мог представлять себе мучительные испытания?
Случайно ли «хрустальные» сны героини Чернышевского напоминают попытки описать жизнь райскую? Случайно ли так похож культ героев революции и строительства социализма на культ христианских святых, мучеников за веру? Случайно ли, против всякой «естественной» логики, против инстинкта самосохранения, миллионы видели в мучениках героев и пример для подражания? Случайно ли они готовы были страдать и умирать за свою веру, как и первые христиане?
Христианский миф является целостной идеологией, выстроенной вокруг жизни и смерти Христа и предполагающей второе его пришествие, после чего наступит конец света, страшный суд, на котором все люди будут судимы по делам их. Одни получат жизнь вечную, другие вечные муки. И только это и имеет значение.
Современному человеку такой взгляд может показаться странным. Понятно, что есть евангельская история, есть Голгофа и Иерусалим, есть годовой цикл праздников, есть Рождество и есть Пасха, Воскресение, и прихожане ходят в храм и отмечают эти праздники. Но только для очень небольшого круга людей евангельская история – это не просто традиция, а живое слово.
И еще меньше сегодня людей, для которых евангельское живое слово превратилось в единственный смысл существования.
Много лет назад я в экспедиции встретил старообрядческого «святого человека». Он убеждал нас в скором конце света, дьявольской природе паспорта и любых документов. Жил он, крайне бедствуя, на окраине села, и его подкармливали сердобольные женщины.
Это меньшинство, юродивые, отшельники, жили в ожидании страшного суда, готовились к нему, сознательно терпя лишения. Они пренебрегали всем тем значимым, что волнует, тревожит, радует, пугает обычных людей.
Но ведь примерно так ведут себя все, охваченные какой-то идеей, религиозной, общественной или политической. Так видят мир и те, кого мы привыкли называть словом «фанатики».
Фанатичными называла сторонников «старой веры» преследовавшая их власть. В России о попах шутили непотребные шутки и рассказывали похабные анекдоты, об иконах говорили: годится – молиться, а не годится – горшки покрывать! И в этой же стране находились не единицы, не десятки, а сотни и тысячи людей, готовых умереть и быть сожженными, готовых уйти на край земли, претерпевать лишения только ради возможности исповедовать свою веру.
Тарас Григорьевич Шевченко в своем «Дневнике» писал, что во время экспедиции по Аральскому морю к нему, каторжнику, обросшему бородой, подошел казачий есаул, увел в камыши, а там… бухнулся ему в ноги и попросил благословения. Он принял Шевченко за сосланного в каторгу попа-старообрядца. Шевченко видел в старой вере дикий предрассудок. А ведь есаул многим рисковал, общаясь с каторжником. Но за веру можно и пострадать, только так спасешься.
Мы сильно недооцениваем те «сказания», которые бродили в русском народе на протяжении столетий. Наблюдатели, образованные и просвещенные, часто видели и описывали только маску, достаточно неприглядную, маску тупого безразличия. Но под этой маской вдруг обнаруживалось желание «пострадать» (вспомним маляра из «Преступления и наказания»), дикое увлечение какими-то «сказками», «старой верой», неортодоксальным христианством, хотя бы и в виде скопческой веры, и они охватывали сотни и тысячи. За них люди готовы были умирать, не глядя и не раздумывая.
Из этих «сказок» растет великий сказ Андрей Платонова – «Чевенгур», «Котлован» и другие его рассказы и повести.
Когда-то, на заре российского журнализма, еще при Петре, газета «Ведомости» писала: «…здесь, в Санктпитербурхе на площади, сожжен богохульник и иконоборец Шуйского уезду крестьянин Ивашка Красный… за то, что… в Москве… он, Ивашка, обругал Спасителев образ и животворящий крест Господень в Никольских воротах бил палкою…»
Ивашка – крестьянский сын. Он не борец за лучшую долю, не предводитель антиправительственных выступлений. Нет, крестьянский сын с неправильной верой боролся! «С трех пыток и с огня», а это были страшные пытки («подноготная правда», это оттуда), он не покорился и от причастия отрекся. Ведь причащал бы его «неверный», православный поп!
Для нас, сегодняшних, как и для просвещенных людей, читавших тогда газету, Ивашка кажется фанатиком.
Мы, бывшие советские люди, лучше знаем фанатиков от социализма. Это они совершали подвиги, как Павка Корчагин из «Как закалялась сталь», или великие зверства, как Дзержинский, Ленин и другие большевики. Ради великой, захватившей все их существование идеи они были готовы на самые большие жертвы со своей стороны и на самые жестокие зверства в отношении других. Они верили, что и жертвы, и зверства приближают «великий день» победы социализма.
«Какие эпизоды романа «Разгром» показывают нам примеры социалистического гуманизма?» – спрашивал меня в восьмидесятом году на вступительном экзамене известный специалист по советской литературе. Я в ответ что-то мычал, а примеры ему нужны были следующие: 1. Командир красного отряда приказал убить своих раненых, чтобы они не достались врагу. 2. Партизаны забрали у большой корейской семьи последнюю свинью, обрекая их на голодную смерть.
Почему же это был гуманизм, спросит сегодняшний абитуриент? А потому, что командиры, приказавшие осуществить эти зверства, поступали так не ради выгоды, а ради приближения «великого дня» победы социализма, ответил бы этот преподаватель.
Именно такое отношение к жертвам и зверствам внедрялось во всю систему образования, просвещения как этическая норма. И норма эта, растворяясь в бесчисленных романах, фильмах, речах, статьях, входила в плоть и кровь как идеал. И когда приходила нужда, всегда находилось, кому осуществить этот идеал на деле.
Подвиг Зои Космодемьянской в последнее время принято осуждать. Можно удивляться изуверству советских руководителей, пославших комсомольцев поджигать избы крестьян в занятых немцами подмосковных селах. А в избе, которую пыталась поджечь Зоя, жила одинокая мать с малыми детьми. И куда им после этого? На мороз? Но ведь комсомольцы шли на эти задания с твердой верой в высшую правоту, с чистой совестью и со знанием, что они идут на подвиг ради великой цели – победы над врагом первого в мире социалистического государства. И умирали после жестоких пыток, твердо веря в правоту своего дела.
Конечно, здесь огромную роль сыграли талантливые пропагандисты, лучшие писатели, лучшие поэты, лучшие артисты, не забудем и о заградительных отрядах, но их усилиями не могла быть создана эта готовность умирать ради «великого дня» в каком-то будущем. Эта готовность коренилась где-то в глубине народной души.
Сейчас говорят о веках рабства, забитости и рабском безразличии к собственной жизни. Потому, мол, они так легко и выполняли приказы, обрекавшие их на смерть. Но ведь века рабства висят у нас на плечах и сейчас, и что-то не видно было толп добровольцев, отправляющихся в Донбасс, хотя поверили пропаганде нашего ТВ – миллионы. Рабство есть, а идеи – нет.
Великая идея справедливости, равенства, будущего всеобщего счастья, ради которого можно отдать свою жизнь, действительно захватила в двадцатых, тридцатых годах страну, захватила и очаровала молодежь, причем лучшую ее часть, идеалистически настроенную. Марксистско-ленинская философия, «ставя Гегеля с головы на ноги», утверждала, что главное в обществе – это экономический базис, а идеология – это вторично. Но в полную противоположность марксистско-ленинской философии, перевернув опять Гегеля на голову, базисом советской жизни оказалась именно идеология. На ней все держалось, на ней и на страшном карательном аппарате.
Когда идея сгнила, когда доживавшие свой век идеалисты и их дети увидели, что идея всеобщего равенства превратилась в распределители, в спецполиклиники, пыжиковые шапки и пайки для партийных чиновников, то ничто не могло удержать систему от распада.
Не голод уничтожил Советский Союз, голода не было, была жизнь впроголодь, но так жили десятилетиями. Советский Союз уничтожило разочарование людей, потеря веры в идею, потеря веры в начальников, которые эту веру проповедовали, а сами превратились в зажравшихся боровов. И когда это разочарование прорвалось, ничто уже не могло спасти систему.
Многим кажется, что сегодня у нас нет ни одной значимой «великой идеи», за которую стоит умирать. Это не так. Есть люди, которые верят в старые идеалы коммунизма и готовы на многое, чтобы вернуть «великую страну, строившую социализм». Кто-то истово верит в Христа и готов силой кулаков доказывать истинность своей веры. Кто-то столь же истово верит в Аллаха и тоже готов на многое. Есть молодежь, где одни верят в «свободную Россию», а другие «в Россию для русских». Но страна в целом пребывает в полусне. И не надо принимать этот беспокойный сон за безразличие, а апатию за безволие и вечную покорность. Мы были и остаемся народом, страстно ищущим правды, ждущим мессию и… постоянно разочаровывающимся.
Продолжим ли мы вековую традицию искать, очаровываться и с готовностью умирать за веру? Или, наконец, остепенимся, займемся делом, удовлетворяясь синицей в руках?
