Марк Урнов
В иные времена он мог бы на равных беседовать с Сократом... Фото Алексея Калужских (НГ-фото)
Под термином «политическая элита» в социологии и политологии обычно понимается меньшинство, которое обладает большими ресурсами, чем остальное общество (ресурсами – интеллектуальными, моральными, материальными, административными и прочими), позволяющими ей занимать командные позиции в сфере политического управления обществом. Кроме того – и это очень важно – элита по определению является источником позитивных ценностей и образцов поведения для остального общества. На социологическом языке это значит, что элита представляет собой референтную группу, то есть группу, на которую ориентируются, с которой берут пример. Как писал когда-то классик элитологии Г. Моска, представители элиты должны обладать «очень высоко ценимыми и значимыми» в данном обществе качествами. Если нет референтности, нет и элиты. Есть властная группа, которая, может быть, когда-нибудь станет элитой, но это еще далеко не элита.
Особо подчеркну: чтобы быть референтной группой, элита должна существенно отличаться от остального общества. Если ты такой же или почти такой же, как все, примером ты не будешь. Кроме того, зрелая политическая элита должна обладать более или менее устойчивыми критериями и процедурами обновления: «втягивания» в себя лучших из неэлиты и выбрасывания недостойных. Это то, что иногда называют системой политической вертикальной мобильности, системой политических/социальных лифтов и т.п.
Что касается сегодняшнего российского общества, то, к сожалению, люди, находящиеся у нас на верхних этажах политической пирамиды, по интеллектуальным и моральным характеристикам очень мало отличаются от остального общества. С точки зрения ценностей и образованности наше общество значительно более однородно, чем США или европейские страны. Некоторое время назад мои коллеги Валерия Касамара и Анна Сорокина провели интересное исследование. Они взяли интервью у депутатов Государственной думы и московских бомжей. Респондентам задавались вопросы «Какой вы видите нашу страну в будущем?», «Каким, по-вашему, должен быть президент России?» и т.д. Когда распечатали тексты, выяснилось, что интервью с бомжами практически неотличимы от интервью с депутатами. Причем не только по мыслям и идеям, но и по словарю. «Оптимисты» тогда говорили, что у нас высококультурные бомжи. Остроумно, конечно. Но здесь важно не качество наших бомжей, а отсутствие разницы между социальным дном и группами, находящимися на элитных позициях. Это и означает, что элиты у нас нет.
Одна из характеристик, объединяющих большинство наших граждан и представителей «протоэлиты» – ярко выраженный авторитарный синдром: стремление не столько к политической свободе и закону, сколько к сильному, суровому, но справедливому «отцу нации», который действовал бы не столько по закону, сколько «по справедливости», брал на себя ответственность за страну и гарантировал бы гражданам стабильные заработки. Это печально. Потому что подобные установки и модернизация страны, говоря словами Пушкина, «две вещи несовместные».
Исторически сложившаяся ситуация вполне объяснима. Отсутствие элиты или, говоря более мягко, низкое качество нынешней политической элиты – это последствия чудовищного удара, нанесенного стране большевистским переворотом 1917 года и 74 годами советского режима. Мы еще далеко не полностью осознали, в какой мере влияет на нас совершенный красными «элитоцид» и последующий многолетний отрицательный отбор кадров, «марксистско-ленинское» экономическое и гуманитарное образование, железный занавес, идеологическая цензура, «глушилки» и пр. Быстро последствия этой трагедии преодолеть невозможно. Как минимум для этого потребуется время активной жизни двух-трех поколений.
Одной из особенностей нашего массового сознания, мешающих формированию качественной элиты, является глубинная установка на непринятие «слишком сильного» интеллектуального неравенства и ценностного разнообразия. Социологические опросы свидетельствуют о том, что допускаемые нашим обществом границы отклонения от «среднего» в области культуры (в широком смысле слова) значительно уже, чем в западных странах. Это не значит, что «больно умных» стремятся побить камнями. Нет. Но их просто перестают считать своими. На иностранцев эти культурные ограничения не распространяются. Им можно. Парадоксальным образом эти установки на культурное однообразие сочетаются у нас с куда более сильной, чем на Западе, поддержкой идеи имущественного неравенства. Правда, при этом люди хотят, чтобы экономика по преимуществу контролировалась государством. Иными словами, граждане желают жить лучше своих соседей, чтобы это им было обеспечено государством.
Для формирования настоящей элиты необходимо значительное повышение качества среднего и высшего образования, необходима открытость страны внешнему миру. Элита страны, претендующей на сколько-нибудь заметную роль в мире, не может быть провинциальной. Она должна быть включена в мир, хорошо знать другие страны, свободно говорить на многих языках. Только так она сможет понять российскую культурную специфичность как естественную составную часть мировой цивилизации и избавиться от комплексов неполноценности, сопровождаемых причитаниями «нас не уважают», «нас не любят», «нас хотят затоптать, потому что мы лучше всех»…
Психология осажденной крепости – лучший способ обеспечения перманентной стагнации экономики, политики и культуры, поддержания высочайшего уровня коррупции и воспроизводства посредственной, полуграмотной «элиты».
Эта психология обладает мощным тройным воздействием. Она душит политическую конкуренцию и тем самым мешает элите обновляться. Она стимулирует в обществе нетерпимость, то есть ухудшает условия отбора в элиту и мешает проявлению творческого потенциала общества – талантливые люди всегда разнообразнее посредственностей. Наконец, она поддерживает убийственное для нас самолюбование, культивирует в людях черты, свойственные племени, которое Джонатан Свифт описал когда-то под названием «йеху».
Наша страна сегодня сталкивается с целым набором серьезнейших проблем. Но если говорить о самых острых и самых сложных, то я назвал бы две: демографический кризис и отсутствие качественной политической элиты. По сравнению с этими проблемами текущий экономический кризис – детская шутка.
