Юрий Соломонов
Зачастую у нас так и бывает: проектируется современный эскалатор, а получается лестница, ведущая в никуда. Фото Reuters
На вопросы ответственного редактора приложения «НГ-сценарии» Юрия СОЛОМОНОВА отвечает научный руководитель НИУ «Высшая школа экономики» Евгений ЯСИН.
– Евгений Григорьевич, как известно, в июле уже уходящего года премьер-министр РФ Дмитрий Медведев дал старт разработке «Стратегии социально-экономического развития России до 2030 года». Нет сомнений, поручение будет выполнено. «Стратегия-2030» появится. Но что стало со «Стратегией-2020», к которой НИУ ВШЭ имела прямое отношение?
– Да, в работе над проектом «Стратегия-2020» главными исполнителями были Российская академия народного хозяйства и государственной службы (РАНХиГС) и Высшая школа экономики (НИУ ВШЭ). Если говорить о персоналиях, то команду исследователей возглавили известные экономисты, ректоры двух вузов Владимир Мау и Ярослав Кузьминов. Они получили соответствующее задание от руководства страны. Что уже было признанием нашей компетентности.
– А были ли от власти пожелания, какую именно стратегию развития надо проектировать – либеральную или консервативную, медленную или быструю и т.д.?
– Этого не было. Дело в том, что в институтах власти прекрасно осведомлены в том, какие экономические взгляды и концепции входят в научно-практический потенциал «Вышки». Поэтому никаких пожеланий сверху не было. Думаю, потому, что власти хотелось получить такой материал, который соответствовал бы нашим взглядам. А дальше уже думать и решать – принимать эту концепцию или нет.
Мы, в свою очередь, тоже проявляли разумность. Я, например, напрямую в написании «Стратегии-2020» не участвовал, но доклад на тему «Состоится ли новая модель экономического роста в России?», подготовленный и изданный к международной конференции 2013 года, мою точку зрения на обсуждаемую тогда «Стратегию» отражал в полной мере.
Из моих аргументов доклада нетрудно было понять, что я, анализируя отношения власти и бизнеса, был на стороне последнего и выступал за ограничение роли государства в развитии предпринимательства, гражданского общества и т.д. Но были в команде и те, кто имел иную позицию. Скажу больше, среди людей, представляющих правительство, тоже были и либералы, и консерваторы. Мы также знали, что среди заказчиков немало людей компетентных, что с ними можно говорить на одном языке.
Конечно, написать начало любой концепции так, чтобы она не вызвала отторжение, как говорится, с порога, – дело сложное, но интересное. И надо сказать, у нас такие «писатели» были. А когда «читатели» уже увлекались ходом повествования, возникала дискуссионная атмосфера, которая всегда важна для разностороннего видения прошлой, нынешней и особенно – завтрашней экономической действительности.
Дальше по ходу сотрудничества могут появляться более радикальные идеи, но заказчики уже тоже вовлечены в эту историю, им хочется узнать, куда движется коллективная мысль, какую картину эта творческая группа (а всего с разными приглашенными специалистами было задействована почти тысяча человек) представит к концу работы.
– Давайте перейдем к вашему личному варианту стратегии.
– Моя позиция была выражена в уже упомянутом докладе 2013 года. Я и тогда был убежден, и сейчас так считаю – стратегия развития России может развиваться по трем сценариям. Первый: все пойдет по такому варианту, который мы реализовывали последние 15 лет. В этом случае мы выходим на некоторые показатели 2050 года. А это примерно 1,5% прироста в год, означающие, что мы идем медленнее, чем движется так называемая технологическая граница.
Потому что, если мы возьмем передовые, развитые в научно-техническом, технологическом отношении страны вроде Германии или США, то увидим, что у них не такие уж высокие темпы экономического роста.
Но движение технологической границы задают именно они. Взять Китай. Он тоже движется быстро, потому что китайцы многое заимствуют. А когда страна с дешевой рабочей силой что-то передовое заимствует, то она идет за лидерами быстрее других. Но потом движение может затормаживаться из-за того, что страна не успела позаимствовать что-то очень передовое. Или потому, что лидеры сделали неожиданный рывок. Это я объясняю, чтобы было понятно, как идет прогрессивное движение. Или, иначе говоря, как происходят институциональные технологические перемены.
И если у вас происходят такие перемены, значит, вы имеете высокий уровень жизни и прочие преимущества передового государства. Но если вы находитесь в роли догоняющего и просто ликвидируете отставание, а в прокладывании маршрута прогресса сами не участвуете, тогда вы не выигрываете.
Поэтому, говоря о своих прогнозах «Стратегии-2020», я думаю так: если мы идем, как шли до сих пор, не считая тех побед, что обеспечивались высокими ценами на нефть, то мы в проигрыше. А это значит, нужно что-то менять, повышать скорость.
– Но у нас после весны 2013 года произошли события, которые наверняка внесли коррекцию в этот проект?
– Да, у нас не было тогда представления о том, как будут развиваться события, связанные с Украиной, Крымом, Сирией... В целом это говорит о том, что глобализация сегодня принимает невиданные ранее формы.
– А это вносит коррективы в логику и результат вашего прогноза?
– Я считаю, что нет. Потому что специально взял в качестве ориентира 2050 год. Такой отдаленный срок исключает события и причины текущего времени. Все равно процесс будет идти описанным образом. Если, конечно, не случится какого-то мирового катаклизма.
 |
| Трудные будни внезапных проверок бизнеса. Фото РИА Новости |
Поэтому, если мы хотим воспользоваться реформами Ельцина и Гайдара для того, чтобы сделать жизнь в нашей стране более интересной, живой и, конечно, более зажиточной, то мы должны воспользоваться уже произошедшими изменениями, которые приблизили нас к рыночной экономике, и продолжить модернизацию.
Если мы так поступим, тогда мы будем догонять передовые страны, с которыми хорошо бы отладить здоровые партнерские отношения. Но если мы довольны тем, что идем в обычном для непередовых стран темпе технологических изменений, то мы выбираем другую участь.
Увы, то, что с нами происходит, начиная с того момента, когда у нас стали снижаться темпы экономического роста, а затем пошли падать цены на нефть, – все это говорит о том, что мы развиваемся темпами, гораздо меньшими, чем это демонстрируют наши бывшие партнеры и тем более соперники.
– При разработке «Стратегии-2020» учитывалось ли то, что мы, по мнению многих историков и политологов, живем в переходном обществе с его отсутствием полагающихся для нормального развития институтов?
– Знаете, я человек в возрасте. Но должен сказать, что мои более молодые коллеги являются сторонниками теории институционализма. Это не просто слово – а такое направление в экономической науке. Но я скажу проще. Начавшиеся, а потом начавшие сворачиваться реформы должны быть продолжены и дать какое-то более высокое качество нашему развитию, чем то, которое мы видели при советском социализме.
Получилось это или нет? Я считаю, что да – получилось. Потому что сегодня в любом регионе Российской Федерации вы войдете в магазин и сможете купить то, что необходимо для того, чтобы не испытывать дефицита в питании, в необходимых товарах. Дефицита нет. Да, цены растут. Но причины роста не в тех, кто сумел сделать так, чтобы стали заполнены прилавки. Рестораны – это тоже что-то качественно отличное от того, что было при советской власти. И люди там работают с более высокой квалификацией, нежели 30 лет назад. Если вы пойдете на предприятия, то увидите там оборудование совсем иного поколения, нежели то, что было при социализме. В этом смысле мы движемся в направлении общего развития мира. С какой скоростью – это другой вопрос. Потому что, как я уже пояснил, Россия в целом все больше начинает отставать от скорости, задаваемой передовыми странами. Но при этом нельзя не признать – мы стали уже другой страной.
– А в чем конкретно это видно вам как экономисту?
– Приведу не столь давний пример. В свое время Высшая школа экономики совместно с журналом «Эксперт» представила доклад, согласно которому два наших параллельных исследования показали, что рост текущего потребления в стране в 2008 году составил 45% по сравнению с 1990-м. А это был очень приличный показатель.
Когда мы стали размышлять над этим, то решили обратиться к другим расчетам, которые были сделаны в нашей же Высшей школе экономики на базе Независимого института социальной политики, которым руководит Лилия Николаевна Овчарова. Так вот по их измерениям получался прирост 27% против наших 45. А все дело оказалось в том, что в советские годы граждане практически никуда не инвестировали свои средства, кроме тех сельских жителей, которые строили свои дома. Практически городское население ничего не инвестировало – ни в образование, ни в здравоохранение, ни в будущую пенсию…
Но если мы переходим в иную эпоху, то в развитие своего дома, семьи, будущего детей и внуков надо хотя бы частично вкладывать средства. В результате мы пришли к цифре роста текущего потребления – 30%. Это все равно существенно. Хотя и было вызвано ростом цен на нефть, но все равно способствовало определенному восстановительному росту.
Это происходило примерно до 2008–2009 годов. Затем годовое замедление и снова еще два года роста (2010–2011). После чего ситуация изменилась. Стало понятно, что те факторы, которые способствовали нашему успешному развитию, перестают действовать. Сейчас темпы значительно ниже, чем это было в приведенные выше годы.
– Какие факторы, на ваш взгляд, наиболее сильно повлияли на замедление темпов?
– Конечно, надо сразу вспомнить мировой экономический кризис, причем начиная с 2007 года, когда в Америке начался бум ипотечного кредитования жилищного строительства. Потом у нас начались колебания по годам – то мы ликвидировали замедление, то оно возвращалось снова. Короче говоря, с 2013 года мы вошли в кризис, который нас не покидает до сих пор.
Что для этого преодоления надо делать – тут мнения расходятся. Я убежден: наша сегодняшняя слабость связана с тем, что мы не закончили реформы, о которых я говорил выше. Вместо этого мы имеем режим, который обеспечивает устойчивое существование и прочную власть определенной элиты. Но он не обеспечивает более высоких темпов экономического роста, которые могли быть достигнуты за счет более энергичного развития предпринимательства, тех новых стимулов, которые может предоставить лишь рыночная экономика. И это не обязательно такие факторы роста, которые относятся непосредственно к экономике. Я назову только два других фактора.
Первый – это верховенство права, разрешающее любую ситуацию всегда в пользу соблюдения законности. И никогда – в пользу чьих-то указаний или неких действий в нарушение этого важнейшего юридического принципа. Увы, в России верховенства права я не припоминаю ни на одном этапе нашей истории.
– И хотите, чтобы это у нас получилось сегодня, когда страна практически находится на ручном управлении и многие считают эту форму власти эффективной и единственно необходимой?
– В этом все равно есть какая-то относительность. Просто мы должны ясно понимать, что верховенство права в свое время стало главным фактором того способа производства, которое установилось после Великой промышленной революции в Европе. Без этого те исторические изменения, которые произошли в ходе развития капитализма, были бы невозможны.
Второе, что нам не менее необходимо, – политическая конкуренция, которая представляет собой своего рода механизм, принуждающий следовать принципу верховенства права. То, что мы называем демократией, вроде бы впрямую не участвует в развитии экономики. Но при наличии и действенности демократических процедур конкуренция всегда имеет возможность остановить неправые решения и даже сменить того, кто их принимает.
В помощь к такому механизму крайне важно иметь надежную систему местного самоуправления, при которой те же губернаторы не назначаются сверху, а выбираются на честных, свободных, прозрачных выборах. Точно так же, как городские советы, мэры и т.д.
Развитие системы самоуправления впрямую связано с необходимостью активизации гражданского общества. Издавна в России инициатором перемен выступает государство, власть, вокруг которой возникают элитные круги, нередко вступающие в конкуренцию между собой за возможность быть ближе к «самым верхам».
Широкие же массы всегда оказывались исполнителями решений. А те, кто был с указаниями не согласен, пробовали выступать в роли критиков. Что властью тоже не одобрялось.
Как показывает опыт демократических стран, гражданские общества характеризуются многоплановыми взаимодействиями множества субъектов, каждый из которых отличается высокой самостоятельностью и серьезной ответственностью. Для них, как правило, не свойственно ни пустое критиканство по отношению к властям, ни бездумная солидарность с любыми решениями руководства. Скорее это социально детерминированные люди, мотивированные на позитивную самостоятельную деятельность.
Я говорю известные истины, но что делать, если все эти вещи у нас до сих находятся в зачаточном состоянии. Поэтому, когда нам была поручена «Стратегия-2020», мы еще раз написали об этих условиях и факторах, столь необходимых для развития экономики.
– Это понятно. Кто же сегодня, кроме вас, либералов, может на этом настаивать? Но есть еще один очень важный фактор – общественное сознание народа, его восприятие реальности и принятие или непринятие тех или иных ценностей и соответственно стратегии дальнейшей жизни. Как быть с мнением широких масс?
– Широким массам придется понять, что они живут в условиях масштабного кризиса, который в полной мере еще не раскрылся. Поэтому у нас всех есть возможность еще раз задуматься над причинами того, что происходит. А затем либо добиваться изменения политики в сторону эффективной экономики, либо дожидаться, когда ситуация станет настолько трудной, что нам придется идти на экстремальные меры, дабы остановить дальнейшее сползание в кризисную яму. И это будет нам стоить еще больших потерь.
Но сегодня есть особый риск ускорения этого сползания. На фоне международной напряженности и различных нерешенных внутренних проблем власти может показаться, что чем жестче она будет себя вести, ужесточая дисциплину и контроль, тем сильнее станет страна. Но это будет лишь повторением тех мер, которые у нас предпринимались в начале 2000-х годов. Опыт показывает, что затягивание гаек ничего ощутимого уже не приносит.
Поэтому создание условий для трансформации, улучшение бизнес-климата, поиск инвестиций – все это лежит на пути демократизации, либерализации и других подобных спасительных для экономики процессов.
 |
| Кто повыше сел, у того и верховенство права. Фото Fotolia/PhotoXPress.ru |
– В этом смысле чему и кого может научить сегодня история с дальнобойщиками?
– Мне кажется, решения должны быть так обоснованы, чтобы они научили чему-то все стороны этого конфликта. Нужно сделать так, чтобы не валить все на дальнобойщиков или, наоборот, – на власть. От платы за пользование дорогами нам не уйти. Другое дело, что необходима продуманная система этих вложений. Это нужно обсуждать и добиваться приемлемых решений. Это можно осуществлять либо через платежи, либо через повышение налога, либо еще через что-то более разумное. Но затраты нужны. Если мы посмотрим уже сегодня на состояние некоторых дорог, то увидим определенное улучшение.
Я в прошлом году был в Пермском крае, где посетил очень красивый и ухоженный городок Чердынь, с замечательной историей, интересными памятниками, самобытными народными промыслами. Так вот от Перми до Чердыни мы ехали 500 км по очень хорошей дороге. А переехав в Псковскую область, тоже почувствовали под собой вполне комфортную трассу. Так что улучшать дороги можно и нужно. Только хорошо бы, чтобы средства на это не зависели от цен на нефть.
– А еще в России всегда на уровне обыденного сознания вырабатывались народные рецепты развития экономики. Сегодня в социальных сетях одни граждане взывают к Путину, чтобы он убрал из правительства затаившихся там либералов. Другие предлагают президенту не слушать Глазьева и иже с ним всех консерваторов. И такой раздрай, мне кажется, существует в головах на всех этажах общества. Как тут говорить о трансформации?
– Чтобы произошли позитивные прояснения в умах, надо, чтобы в обществе произошли институциональные изменения. А это значит, что другими должны стать правила игры. Тогда не будет иметь значения, кто конкретно занимает то или иное место во власти. Сама процедура будет опираться на такие процедуры отбора специалистов, как открытые конкурсы, прозрачные выборы, наглядное проявление компетенций и т.д. С другой стороны, такие правила и законы закроют путь протекционизму, кумовству, семейственности, коррупционности и т.д.
– Это логично. Но сегодня налицо еще упадок образованности, культуры. Помню даже, как вашу «Стратегию-2020» упрекали в том, что в ней нет раздела «Культура»...
– Я отвечу на это как экономист. Когда вы говорите на языке Дугласа Норта про институциональную теорию, вы в это время изъясняетесь на языке культуры. Просто в различных науках придумали разные определения культурных проявлений. Рациональная совокупность институтов – это и есть культура. Если вы меняете институт, вы меняете культуру. А значит, начинаете жить по-другому, обретаете иное мышление и понимание реальности.
Это нетрудно представить на примере нашей нынешней жизни. У нас в последние десятилетия культура тоже менялась весьма значительно. И это происходило независимо от того, что там планировало руководство.
Если у людей уже нет страха перед голодом, дефицитом продуктов и товаров, значит, они могут жить с желанием добиться более высокого образования, интеллектуального развития, стремиться сделать карьеру, стать значимым человеком в своей среде. Конечно, эти проявления не всегда заканчиваются успехом, потому что власти на самых разных уровнях далеко не всегда видят в такой самостоятельности граждан пользу. Традиционная настороженность на проявление активности – отличительная черта власти, выстроенной по вертикали. В такую модель всегда закладываются предохранители от излишней активности, бесконтрольной свободы и т.д. Как только активность растет, так сразу включается ограничитель возможностей для наиболее ярких нарушителей уклада.
Пример тому – реакция на выступление на Московском экономическом форуме бизнесмена Дмитрия Потапенко, поставившего перед аудиторией, а значит и перед властью, немало острых вопросов. Тут же он был обвинен наиболее лояльными к власти участниками форума в том, что является оппозиционером. Вот вам реакция на малейшее отклонение от некой нормы, которой якобы должен соответствовать предприниматель в России. Разве это не тревожный сигнал об истинном положении частного бизнеса?
Конечно, такое отношение имеет свою короткую, но уже историю. Дело в том, что сегодняшняя модель госуправления, выстроенная на идее вертикали власти, изначально предполагала дистанцирование правительства от бизнеса, перераспределение властных полномочий в пользу федерального Центра. Понять такую мотивацию нетрудно. Это была реакция Москвы на децентрализацию 90-х годов. И даже странный образ «лихие 90-е» несет в себе важную идеологическую оценку, показывающую отношение к свободам тех лет как к чему-то ужасному.
По-своему это было оправданно. Потому что риски децентрализации были, и «вертикализация» власти сыграла свою роль в «восстановлении государства» в начале 2000-х годов. И эта работа нашла поддержку большинства предпринимателей, потому что кроме вертикали вольно или невольно восстанавливалось единое экономическое пространство.
Задачи повышения качества управления потребовали кадрового укрепления госслужбы. Это, в свою очередь, привело, например, не просто к повышению собираемости налогов, но и к налоговой реформе, которую на Западе назвали налоговой революцией. А сборы налогов в условиях властной вертикали позволили федеральному Центру собрать в Москве средства для крупных социальных и инфраструктурных проектов. Это все плюсы.
Но с другой стороны, централизация привела к значительному росту госаппарата, расширила его функции и полномочия, а вместе с этим расширением не могла не вырасти коррупционная составляющая такой модели управления.
– Как вы думаете, в связи с чем премьер-министр Дмитрий Медведев вдруг задумался над «Стратегией-2030»?
– Трудно сказать. «Стратегия-2020» была подготовлена весьма квалифицированными людьми, обладающими соответствующими знаниями. Правительство эту программу получило. Но она не реализовывалась так, как была написана. Потому что в ней содержались вещи, которые выходили за рамки представлений о том, как лучше всего управлять страной. Поэтому в эти представления не вошли идеи серьезного развития рыночных отношений, усиление власти закона. Поэтому страна и сегодня продолжает двигаться в привычном для себя режиме. Возможно, премьер решил попробовать что-то изменить.
– А вот что говорит сегодня Владимир Мау: «Стратегия-2020» не замышлялась как государственный документ. Она была экспертной работой, в рамках которой предлагались варианты решений серьезных национальных проблем, которые стояли перед страной и которые можно было решить до 2020 года». Вы с этим согласны?
– Согласен.
– То есть получается, что разработка этой стратегии была чем-то вроде ролевой игры?
– Насчет игры не могу согласиться. Действительно, проводилась большая экспертная работа, часть результатов которой была использована теми или иными структурами. Мы сделали все, что считали важным и крайне необходимым. Но пока наши замыслы, скажем мягко, властью отложены в сторону. Я уже не раз напоминал известное высказывание: «В России за 20 лет меняется все, а за 200 лет – ничего».
Правда, за 200 лет все же происходят изменения, просто они требуют больше времени. Если многие люди меняются не сразу, то что говорить о развитии институтов?
Мне самому потребовалось больше 20 лет после начала нынешних реформ и развития начавшихся процессов, чтобы начать улавливать всю глубину переживаемых нами изменений.
Но уже исходя из сегодняшнего понимания хочу предупредить, что чем дольше будет длиться кризис, тем дальше будут откладываться перемены для того, чтобы выйти из него. А значит, тем больше будет продолжительность и глубина кризиса, тем трудней будет из него выходить. И кризис этот не циклический. Он все равно потребует смены политики, а затем настойчивого и в то же время вдумчивого проведения нового курса.
Дарья Гармоненко