Александр Рубцов
Хорошо бы, чтоб в Крыму круглый год палило только солнце. Фото с cайта www.krymr.org
После возвращения полуострова в родную гавань (что называется, приплыли, как минимум стилистически) появилось множество сочинений с почти дословно такими, как у данной статьи, названиями. Еще больше расширяется этот массив с учетом круглых столов и «подборок мнений». В основном это рассуждения – более или менее изобретательные и компетентные – из области так называемой геополитики. Обсуждаются новые расклады сил, союзы и противостояния, оси и полюса. В этой литературе мир понимается как набор стран и блоков в политической географии, не более.
Но не менее интересно и новое устройство мира как среды политического обитания – новые графики движений и необычные реакции, действия и противодействия, скорости и ритмы, сдвиги и инерции. Меняется не просто расстановка фигур на доске и даже не только правила игры. Мир меняется не как предмет, но и как переживание, как способ жизни; не только как изделие, создаваемое людьми, но и как проект, замысел. Многое происходит в рамках прежней системы законов, но меняются и сами законы политической динамики.
Музыка победы и масштабы бедствия
Крым в этом рассуждении – нечто условное, своего рода контрольное событие – действие и явление, не столько повлиявшее на дальнейшее развитие, сколько проявившее новые тренды, новые локальные возможности и вселенские риски.
На первый взгляд сдвиги, которые описываются в посткрымской геополитике, – масштабнее некуда. Эксперты вертят планетой, как глобусом. Кажется, от этих сдвигов Земля вот-вот разбалансируется и под грузом новых геополитических «осей» слетит со своей физической оси.
Картины одна другой глобальнее и смелее. Вот Россия объединяет под своими двуглавыми крылами все в мире, что «не Запад». Вот она – эпицентр Евразии. Или она – триггер, запускающий процесс становления принципиально иного, многополярного мира. А вот она уже несущая часть «ЕвроРоссии» – великого образования, получившегося в результате наших усилий по спасению Европы из-под губительного влияния США. И это не все – только самое масштабное и отчаянное. Но особенно смущает резкая ассинхронизация скростей движения политики и обслуживающей ее философии (точнее, идеологии, но с претензией на мировоззрение). Сейчас, после высочайших подмигиваний в сторону Запада, придется ваять новый философический и геополитологический контекст для попыток замирения с недавним врагом, а это значит для самых ярких идеологов и пропагандистов – выставлять себя флюгерами, если не идиотами.
А потом опять неизвестно, куда все повернет завтра. Тут мысль наших идеологов заносит, как зад у пьяной фуры.
История эта давняя. Провал еще даже не начатой модернизации уже поставил под сомнение фронтальную ориентацию на Запад – на его ценности, идеи, институты, практики и стратегии. Если что-то не получается, значит, его нам и не надо. Импотенция в такой подаче оборачивается вековым целомудрием народа, особенно его политического и идейного, духовного руководства.
Но к 2010 году ситуацию резко усугубил резонанс: падение рейтингов власти в стране совпало с парадом цветных революций в окрестностях. Вызванный этим невроз породил внутриполитическую судорогу, зажим и, как следствие, еще большее отторжение западных принципов и установок, а во многом и ранее принятых политических обязательств по обеспечению прав и свобод. Вместе с «общечеловеческими ценностями», трактуемыми теперь как сугубо западными, не так трудно оказалось вымести из родного дома и внутриполитические ограничения. Логика понятная: если для России «Запад умер», то теперь власти в ней все дозволено.
Заскрипели мозги и перья! Прикормленные интеллектуалы из идеологического эскорта власти кинулись писать новую глобальную «философию России» и адаптировать к новым условиям и задачам заветные заготовки. Но в менее публичной сфере идеология антивестернизации готовилась, внедрялась и напитывала начальство разных рангов уже давно. Крым же спустил с цепи целую свору злобных самобытников и ориенталистов. Плюс разлив этого добра в СМИ – массовая индоктринация без наркоза, с оскалом и пеной, но и в сопровождении якобы респектабельного теоретизирования про оборону и внешнюю политику. Понадобилась новая аксиология и даже новая онтология власти. Делается крайне бледно, но с претензиями на прозрение.
Это даже не волна – целый прилив, инерция, казалось бы, огромная. Но события пошли не по плану. Продолжить Крым в Новороссии и в целом русском мире не удалось, хотя с затратами и потерями не считались. Да и сам Крым уже обходится сверх меры – по деньгам (если считать «на круг»), в репутации, в отношениях. К дому прикупили комнатушку, но в результате этой операции скоро сам дом содержать будет не на что. Фискальная политика все больше напоминает сборы ЖКХ на капремонт, запланированный на 2030 год и обсчитанный будто под лозунг: «Каждой коммуналке – по шубохранилищу!»
Организаторы входа в поисках выхода
Страна явно полезла в бутылку. Санкции, положение изгоя, симметричные планы в области обороны. Плюс цена на нефть, а главное – «плохое» изменение системы факторов, ее определяющих. Приближение тупика сначала почувствовали, потом, кажется, осознали. Возникла проблема: можно ли поправить положение и отношения, не ударив лицом в крымскую грязь и руины Донбасса?
На пробные сигналы с нашей стороны приличного ответа не последовало, что оказалось унизительно в квадрате. И тогда, в силу ряда «благоприятных» обстоятельств, трансляцию маленькой победоносной войны удалось перенести в Сирию. Что, естественно, воспринимается наверху как шанс выйти из изоляции, если не снять, то ослабить санкции и создать положение, дающее как минимум картинку разговора на равных с лидерами Запада. Потрясшие человечество террористические атаки картину «наилучшим» образом завершили. Ни про какую смерть нельзя сказать «как нельзя кстати», но, к сожалению, так думают, во всяком случае некоторые.
Если различать тактику и стратегию, а тем более картинку и реальные отношения, придется признать, что изменения в отношениях «после Крыма» в целом рискуют оказаться необратимыми. Еще не было первых санкций, но уже было ясно, что теперь дело даже не в них. Здесь возможны усиления и послабления, но с целом рубеж перейден с самого начала, и с той стороны решение принято: так дальше не пойдет, с этим надо кончать.
Могут быть какие угодно переговоры, даже временные тактические союзы, но от стратегической позиции уже никто не откажется. Состоялся разрыв на уровне ценностей и принципов, глубоко укорененных норм, а это в рамках существующей метафизической схемы необратимо. Когда появился Горбачев, а потом Ельцин, Запад мог в той или иной мере поверить в изменение не только погоды, но и самого политического климата в России, в ее ценностную переориентацию. Теперь какой бы прогрессист и либерал ни пришел после Путина, любые сколь угодно активные телодвижения в сторону «мировых стандартов» будут восприняты как ненадежные и обратимые. Переводя проблему на бытовой язык: тут дело уже не в измене, а в самом качестве, мягко говоря, непостоянства.
Чтобы понять, как это выглядит на перспективу, надо мысленно отойти от нынешней позиции на сколько-нибудь приличное расстояние во времени, хотя бы на несколько лет. Ситуативно эскалация террористической угрозы, казалось бы, все меняет: полной международной изоляции не будет (во всяком случае, пока), Россия «мировому цивилизованному» нужна как партнер и союзник в борьбе, восстанавливаются сидения за одним столом. Вроде бы только что британские ученые признали Россию угрозой, равной запрещенной у нас ИГ, – и вот уже лидеры Запада договариваются с нами о совместном противостоянии ужасному террористическому государству. Все на первый взгляд предельно понятно в рамках достаточно прагматичной и даже циничной real politic, и тем не менее здесь нельзя обойти ряд неудобных вопросов.
А собственно, зачем мы там нужны? Западу не хватает своей интегральной силы (что вряд ли) или им не хватает кого-то, кто был бы готов ради собственных интересов, возможно, даже вполне символических, взять на себя ту часть работы, которую коалиция не хочет делать сама? Мы (или обстоятельства) их вынудили снова сесть с нами за один стол – или это они нас используют вместе со всеми этими «обстоятельствами»? Что нам явлено с той стороны – слабость или голая прагматика, в которой циничный расчет может встать выше амбиций и даже принципов?
Нельзя не задумываться и о том, что будет, если и когда эта террористическая угроза окажется в достаточной мере нейтрализована – хотя бы до снижения нынешнего уровня глобального ЧП. Полностью ликвидировать угрозу нельзя, но можно привести дело к такому состоянию, когда потребность в тактическом альянсе с продолжающей чудить Россией хотя бы на время отпадет. Тогда, похоже, для российской стороны активных ходов может не остаться вовсе. Как бы мы в этой антитеррористической кампании ни отметились, новая эскалация гибридной политики, например в Украине, все равно приведет к симметричному усилению санкций и изоляции – и все это на фоне уже неизбежного экономического кризиса с примерно понятными социальными и трудно предсказуемыми политическими последствиями.
Есть целый ряд особых обстоятельств, в силу которых нового раздела мира, как при Сталине, Рузвельте и Черчилле, не будет: тогда фиксировали географию оккупации, теперь же не видно ничего похожего.
В этой «бутылке» можно по-разному поворачиваться, в том числе более или менее выигрышными своими сторонами, но так просто из нее не вылезти.
Философия риска и логика бифуркаций
 |
| Колеса истории, или крымский пейзаж в цветах российского флага. Фото Reuters |
Можно по-разному квалифицировать нынешний политический режим в России: как авторитарный и жестко персоналистский, как квази- или даже неототалитарный, как модернизированную деспотию или мягкую тиранию – или же как имитационную псевдодемократию. Можно считать, что это подобие классической восточной давлы, интегрируемой асабией, полагать, что это мулк в духе Ибн-Хальдуна, и даже проводить здесь удивительные параллели между властью кочевников и концепцией«стационарного бандита» по Манкуру Олсону. Полезно рассматривать наши реалии через оптику политического у Макиавелли, Гоббса или Шмитта. Можно тестировать нашу реальность на наличие в ней «фюрер-принципа» (в свободной стране тестировать можно что угодно на что угодно). Можно даже договориться до того, что это уже почти «фашизм с человеческим лицом», – отчего бы и не договориться?
Но лучше (проще) всего квалифицировать наш режим как гибридный: это будет современно (постсовременно) и даже модно, в духе новейших веяний в политике и войне, а также в журналистике, пишущей о том и другом. Заодно это будет нечто вполне безопасное методологически, поскольку намекает на то, что здесь может быть все подряд и в любых, сколь угодно фантазийных сочетаниях. Палочка-выручалочка для ленивых, безответственных и поверхностно образованных. Сказать «гибридная политика» – значит сказать все и ничего. И вместе с тем интуитивно понятно, что это такое ценностно и функционально замкнутое на себя ядро, имеющее несчетное количество валентностей, что позволяет адаптироваться ко всему и выдавать что угодно за что угодно в любом камуфляже. В этой жизни, как и тогда в Крыму, условные бойцы политического и идеологического фронтов ходят без погон и шевронов, но во всеоружии и в полной боевой выкладке, а «вежливые люди», даже не передернув затвора, делают направо и налево предложения, от которых нельзя отказаться.
Но можно сначала даже не квалифицировать происходящее, а просто попытаться описать те особенности и качества процесса, которых, условно говоря, вчера не было.
Здесь приходит на ум все тот же персоналистский характер режима, но с акцентом на его особенностях, и прежде всего «количественных», проявляющихся в плане интенсивности. В нашей доброй традиции и едва ли не в культурном коде есть яркое и устоявшееся понятие – самовластие (или, как у Пушкина, самовластье). Или единовластие. Сейчас трудно до конца определенно сказать, насколько наш нынешний случай можно трактовать как абсолютное единовластие. Примерно понятно, как и кем, в каких кругах там обсуждаются и принимаются решения. Труднее определить степень влияния на эти решения со стороны тех или иных групп интересов и соответствующих группировок, насколько субъективные и личностные мотивы могут входить в противоречие с этими интересами и приводить к внутренне напряженным, а значит, к явно или скрыто конфликтным решениям.
Но кто бы что тут ни говорил, блистая осведомленностью и проницательностью, думаю, проблема в том, что характер этих отношений до конца не ясен не только высказывающимся инсайдерам, но и самим участникам этих отношений – на разных уровнях и в самых разных стратификациях.
Эти влияния и конфликты могут быть весьма опосредованными и косвенными, но оттого не менее эффективными. Они могут психологически вытесняться или скрываться из соображений удобства или безопасности. Поэтому степени персональной свободы и латентного, теневого влияния здесь требуют не просто знания (в смысле владения информацией), но и куда более сложного, чем сейчас кажется, анализа, возможно, еще не в полной мере методологически оснащенного. Там многое еще надо вытягивать из подсознания клиентов.
Политический блиц в быстром времени
Гораздо интереснее, что и внешне, и по самой своей сути эта политика выглядит как радикальное, порой просто отчаянное и демонстративное, само себя манифестирующее самовластье, иногда на грани самодурства. При этом не в первую очередь имеются в виду действия именно первого лица (здесь как раз возможны разные оценки – естественно, в рамках неформализованного «самодержавия»).
Речь идет обо всех уровнях вертикали и всех ветвях этих непомерно разросшихся зарослей власти. Хотя общий тренд и понятен, тем не менее исполнение множества ходов в его рамках выглядит труднопредсказуемым и почти хаотическим, слишком подверженным влиянию каприза и случая, иногда просто фантазии уродов. И это при лавинообразно нарастающей активности: такое впечатление, что все во власти с некоторых пор вдруг кинулись властвовать, каждый день изобретая все новые и новые инициативы, странноватые, а сплошь и рядом просто дикие.
Эманация всевластия и «функционального самодержавия» порождает внизу борьбу тысяч маленьких престолов, а катастрофическое снижение в рамках противоестественного отбора уровней компетентности и собственно умственных способностей порождает среду уже неуправляемого и скорее неконтролируемого хаоса. Иногда власть ведет себя просто как капризная и не очень умная дама. Когда-то Думу назвали «взбесившимся принтером». Сейчас деятельность этой инстанции и особенно некоторых наиболее активных персонажей, в публичной сфере как раз и представляющих для общественности «лицо органа», такова, что на ее фоне прошлые всех шокировавшие чудеса парламента кажутся верхом сдержанности и рассудительности.
Что касается собственно макрополитического уровня, то и здесь в глаза бросается прежде всего крайняя степень реактивности и импульсивности решений, их субъективность и непредсказуемость. Отчаянная импровизация напоминает быстрые шахматы или блиц (это разные вещи), когда игроки ставят фигуры на доску с треском и так молотят по кнопкам часов, будто победитель определяется динамометром.
Если не самая распространенная, то, во всяком случае, самая характерная картина последнего времени – немая сцена из финала «Ревизора». Человечество то и дело замирает, открыв рот, не понимая, что происходит и как такое возможно. Исчезают логика и законосообразность, надежность и предсказуемость. Если провести аналогию с дорожным движением, то складывается впечатление, что в мировой политике главной угрозой становятся «слаломисты» – лихачи, которые, соревнуясь друг с другом, носятся между рядами, подрезая обычных водителей, не успевающих даже толком испугаться (что не отменяет общего страха и растущей напряженности на трассах).
Недавно было подмечено, что наш пантеон деятелей советской эпохи, начиная с самого Сталина, по количеству жертв, а в ряде случаев и по совершенно варварской, дикой жестокости оставляет далеко позади лидеров ИГ (если кто не запомнил, запрещенного в России государства). И мы к этому светлому прошлому старательно возвращаемся, что, по совести, должно бы вызывать такой моральный шок, как, скажем, реабилитация Гитлера и его соратников.
Однако еще раз: здесь не менее важно осмыслить сам факт нарастающего сгущения эпохальных и при этом даже в фантастике не прогнозируемых событий, меняющих не только ситуацию в мире, но и сам характер изменения этой ситуации.
Мне всегда казались значимыми параллели и изоморфные процессы в естественных и точных науках, с одной стороны, и в социогуманитарной сфере – с другой стороны, будь то философия, общественные науки или собственно политика как «практическая история». Это, конечно, опасный и рискованный путь, на котором легко свихнуться в поверхностные аналогии и чисто формальные заимствования. И тем не менее в нашем случае также напрашиваются мощные параллели и даже относительно прямые связи между фундаментальными новациями в естественных и точных науках – и изменениями в мире гуманитарного, социального и политического.
В этом смысле Крым с его гибридными политтехнологиями, в которых агрессивно-отвязанная пропаганда сочеталась с «вежливой» угрозой оружием, стал одним из знаковых событий в череде попыток демонтажа сложившегося мирового порядка в самых глубинных его основаниях. Более того, здесь намечается изменение самой «физики» и «биологии» процесса (или его химизма, если кому так больше нравится). И даже математики происходящего.
Не считаю зазорным в который раз повторить, что мы имеем дело с классическими случаями бифуркационных процессов, в которых малые сигналы на входе, проходя через «черный ящик», дают непредсказуемо сильные, несоразмерные эффекты на выходе – вплоть до перехода системы в новое качество под воздействием микрособытий. Сюда же вплотную примыкают смыслообразы из хаотической динамики, развиваемой в новейшей физике, и особенно сюжеты, связанные с «переоткрытием времени» в плане его фундаментальной необратимости.
Здесь работает очень многое, начиная со входа в эпоху необратимости цивилизационных отставаний, предельно ограничивающей возможности догоняющих модернизаций, и заканчивая иллюзиями шансов на «вечное возвращение» в политике, когда люди думают, что этому миру можно бросить вызов – а потом, если не получится, взять его обратно и вернуться в «семью цивилизованных народов», еще и на коне. В этом мире с его новой физикой многое уже не прощается даже при всем обоюдном желании высоких договаривающихся сторон.
