Когда наступит полный «забобон»

Таким ребятам ничего нельзя доверить (поговорка древних шумеров). Фото Reuters

Блог некоего Артема Кречетникова я нашел на сайте Русской службы Би-би-си. Он там, оказывается, выступает и продюсером и колумнистом. Наверное, в контексте нашей сегодняшней массовой бдительности этот парень просто патентованный «иностранный агент». Я его заметил, потому что один из текстов Кречетникова назывался как-то странно: «Наша реликвия – свобода». Подумал, заработался человек  на вражеском радио. Правильно надо писать «Наша религия – свобода». Решил прочесть.

Начало было о скандале и трагедии вокруг  карикатур из журнала Charlie Hebdo. Кречетников пишет, что расправу над журналистами учинили воинствующие радикалы. Это убийство вызвало «разгром  христианских церквей  в некоторых странах Западной Африки, где, говорят, до сих пор считают, что засуху насылают колдуны. А вот массовых акций протеста европейских мусульман не отмечено. Видимо, им если и неприятно, то не настолько, чтобы стулья ломать. Пожили в свободных странах и набрались толерантности. Демаршей со стороны официальных властей исламских государств тоже не было».

Артем не возвращается к деталям случившегося. По его логике,  водораздел и непонимание пролегают не между верующими и не верующими в Создателя или мусульманами и остальным человечеством, а между приверженцами свободы и несвободы.

«Карл Маркс говорил, что лозунг его жизни  «Подвергай все сомнению», – продолжает автор. – Его последователи об этом забыли и плохо кончили. Неограниченная свобода критики – непременное условие всякого развития... В русском языке есть слово «запрет». В украинском ему соответствуют два близких, но не тождественных понятия «заборона» и «забобон». «Заборона» – запрет разумный. «Заборонено» – превышать скорость на шоссе. А «забобон» – запрет нелогичный, просто потому, что кому-то так хочется.

Для либералов права человека – не прихоть. Чтобы было понятно, это их религия. Ну, вера у них такая! Как сказал герой советского исторического боевика «Священная реликвия»: «Наша реликвия – свобода!»

Вот откуда у Кречетникова заголовок, показавшийся мне нелепым. В несвободном государстве свобода – действительно реликвия. Ее будут хранить и поминать. Но воскрешать – никогда. 

Хотя борцы за такое воскрешения были, есть и будут. Мне, например, всегда симпатичен психолог Александр Асмолов, который во всех своих статьях и выступлениях никогда не забывает долбить в одну точку – свободу человеку надо прививать с детства, со школы, которая пока слабо поддается реформированию, потому как являет собой один из самых консервативных институтов общества. 

Но вот захожу на сайт газеты «Вести образования», и там  в небольшом интервью источает свой оптимизм профессор Асмолов: «Мы должны четко видеть целый ряд устойчивых, конструктивных и позитивных шагов в образовании, которые могут все-таки повлиять в перспективе на развитие социокультурной системы. Повлиять вопреки росту политических установок клерикального патриотизма, которые все более и более проявляются в массовом сознании и политике, в том числе образовательной».

Где Александр Григорьевич увидел эти шаги – мне как неспециалисту понять трудно. Но зато я всецело одобряю «первый и ключевой» асмоловский шаг – поддержку им таких программ развития образования, где отражалась бы философия свободы: «Эта идеология – смысловой стержень, пронизывающий все стандарты образования школы. Я говорю об этих вещах, потому что вопреки несвободе, растущей в обществе, здесь строятся алгоритмы, задающие возможность свободы».

 Что же касается рисков, грозящих провалом замыслам Асмолова, то самая страшная опасность для него и всех нас – деиндивидуализация образования, политические попытки уничтожить идеи многообразия, спекулируя самыми разными лозунгами. 

«За этими рисками развилка, – предупреждает ученый, –  либо общество пойдет по тоталитарному пути (этот тренд все более и более нарастает), и тогда мы будем одевать детей в одну форму, давать им один учебник и выращивать поколение безликих зомбированных людей, которые живут по формуле «чего изволите». Либо же мы через понимание этой ситуации будем все равно развивать программу свободного открытого вариативного образования». 

Косвенным продолжением мировоззренческой темы мне кажется интервью, которое дала «Газете.ру»  Валерия Касамара, заведующая лабораторией политических исследований НИУ ВШЭ. На вопрос корреспондента, что же ее удивило в исследованиях, которые она ведет с коллегами начиная с 2008 года, последовал ответ: «Мы изначально ставили для себя задачу разобраться, какие группы внутри нашего общества могут быть локомотивами, тащить нас вперед, отличаться от остальной массы населения. Но в ходе многолетней работы приходим к выводу, что российское общество слишком гомогенно. И сегодня такой референтной группы – будь то политическая элита или студенческая молодежь – просто нет».

Как говорится, приехали. 

И это с учетом, что последние опросы касались студентов таких вузов, как МГИМО, МГУ, НИУ ВШЭ. 

Например, был  вопрос про гордость и стыд за свою страну, который был задан еще и студентам Принстона. Так вот типичные ответы наших: «Я  патриот своей страны, поэтому мне стыдиться не за что». А вот у американцев есть за что стыдиться. Они стыдятся, что в их стране было рабство, что индейцев притесняли. Сегодня им стыдно, что США в  Афганистане воюют, за Вьетнамскую войну, за бомбежки Ирака. То есть все вокруг нарушений прав человека. 

Оказалось, что нашим студентам все-таки стыдно за сталинские репрессии – таких было 20%. Зато гордость за победу в войне составила 60%. Расстрела царской семьи устыдились всего 6%. Это понятно – давняя трагедия.

Многое проясняют ответы на вопрос, какой им видится Россия через 10–15 лет. Образовалось три группы ответов. Две – с крайними взглядами, и одна – склонная к размышлениям типа «если мы слезем с нефтяной иглы, то может быть такой ход истории, если не слезем – возможен такой сценарий». А вот две крайности, если огрубить, выглядят так.

1. Мы подчиним себе весь мир. Европа развалится и начнет мигрировать к нам. Вместе с Китаем мы начнем помогать всем несчастным странам. Наша мощь – военный потенциал и ядерное оружие. Вот ход мыслей одного из студентов: «Россия довольно развита в военном плане, ну это касается и военной индустрии, и военной подготовки, и даже ядерной защиты, и всего в ядерном плане. Я думаю, что даже если начнутся какие-то военные действия, то страны-соперники нашей стране вряд ли смогут что-либо противопоставить такое, сильно превышающее потенциал нашей страны». 

При этом России придется взять на себя роль «эталона справедливости в мире», чтобы регулировать сложные международные отношения и противостоять Америке с ее агрессивной политикой: «Мы будем лидирующей страной. То есть силы добра – это Россия, а силы зла –  Америка. И за этим будет очень интересно наблюдать. Мы уже начинаем возвышаться, и  возвысимся окончательно». 

2. «Россия пойдет по пути СССР»: студенты-пессимисты опасаются, что наша страна перестанет существовать в своих нынешних границах. Что Китай может так или иначе забрать Дальний Восток и Сибирь. Эти пораженцы считают, что сегодня в России нет компетентной политической элиты, которая могла бы взять на себя ответственность за судьбу страны и предложить эффективную стратегию по выходу из кризиса: «Все, что происходит сейчас, – это просто крах. Политика, которая сейчас проводится нашими властями, – это не то, что поднимает Россию, она, наоборот, опускает ее все ниже и ниже». 

Но что изумляет – лишь 3 человека  из тех 136, с кем эксперты  провели глубинные интервью, сказали: через 15 лет мое (наше) поколение будет определять жизнь в стране, и мы постараемся сделать ее лучше. Все остальные говорят: все зависит от нового лидера, который придет на смену Путину.

Валерия Касамара делает печальный вывод:

– Это «путинское поколение» научилось потреблять, научилось брать, но совершенно не готово отдавать, вкладывать, брать на себя ответственность или даже как-то рисковать. Я не вижу у них никакой мощной мотивации. Первое постперестроечное поколение, когда символами достатка были джинсы и магнитофон, очень хотело жить, как на Западе, и ездить за границу, и красиво одеваться. И когда это вдруг стало возможным, были мощные стимулы наесться, накататься, насмотреться. А это поколение, особенно наши респонденты из престижных столичных вузов, – преимущественно дети из благополучных семей. Родители их и накормили, и одели, и по миру повозили, и развлекли, и в вуз отправили. У них, мне кажется, даже и желаний-то немного, не говоря о жажде хвататься за жизнь зубами и брать от нее все. Сейчас родители хотят чего-либо для своих детей даже больше, чем сами дети. И в этом повальном инфантилизме я вижу очень большую проблему.

Такие вот у нас горизонты. Где там психолог Асмолов видит поколения свободы – не знаю...