Человек массы в реалиях XXI века

Август Ландмессер был единственным рабочим гамбургской верфи, не вскинувшим руку в нацистском приветствии при спуске на воду судна «Хорст Вессель». Фото 1936 года

Когда средство массовой информации, в нашем случае – газета, берется за тему массового человека и массового общества, это может показаться сеансом садомазохизма. Кто, как не СМИ, имеет прямое отношение к обозначенным феноменам, явлениям и проблемам, о которых пойдет речь? Роль журналистики как социального института в «массовизации» общественного сознания, формировании массовой культуры трудно переоценить.

Оправдаться здесь можно лишь двумя доводами.

Первый: если иметь в виду не пропаганду, а СМИ, то они – лишь отражение того, что происходит в реальности. Второй: деление людей на высокую элиту и усредненную массу возникло и стало вечной проблемой задолго до известного изобретения господина Гуттенберга, не говоря уже о появлении радио, телевидения, Интернета.

Знать и чернь, аристократия и охлократия – это идет еще от Аристотеля, описывающего, например, как правила Афинами чернь, когда знать уклонялась от руководства. При охлократии доходило до того, что назначение на должность при большом числе желающих определяла жеребьевка.

Но если вернуться, скажем, в конец XIX – начало XX века нашей эры, то можно легко понять, как обеспокоенность Аристотеля отношениями верхов и низов, черни и знати овладевала многими критически мыслящими европейскими умами. В их числе были выдающиеся люди.

Кто правил Афинами

Всемирно известный философ Фридрих Ницше, к примеру, считал, что всяким обществом должно править аристократическое меньшинство, потому как воля человеческой массы к власти выявляется через три силы: «инстинкт стада против сильных и независимых; инстинкт страждущих и неудачников против счастливых; инстинкт посредственности против исключительности».

Объяснял он это так: «Инстинкт стада видит в середине и среднем нечто высшее и наиболее ценное: это то положение, которое занимает большинство. Стадо ощущает исключение, стоящее как над ним, так и под ним, как нечто ему враждебное и вредное».

Из-за этой «аристократической» концепции немецкого философа, умершего в 1900 году, позже сделают теоретиком фашизма, книгами которого якобы зачитывался Гитлер.

На самом же деле у этого мифа есть неожиданный автор. Речь идет о сестре философа, которая в свое время привела в ярость Фридриха тем, что вышла замуж за клинического антисемита, и которая просто была не в силах понять, чем это братца не устраивают широкие народные массы.

Это она не могла не извратить духовное наследие Ницше в своем желании попасть в близкий круг Муссолини, которого объявила замечательным поклонником работы Ницше «Так говорил Заратустра». Старание сестрички Элизабет сделать покойного брата предтечей национал-социализма привели к тому, что сам Гитлер навестил неиссякаемую женщину в ее веймарском доме. Все это можно прочесть в предисловии Натальи Ширяевой к книге Куртис Кейт «Фридрих Ницше. Биография».

Философ в понятие сверхчеловека вкладывал совершенно иное – такую внутреннюю работу, которая приподнимала бы личность выше массового сознания, потому что не толпы прокладывают обществу дорогу в будущее, а выдающиеся представители общества, носители прогрессивного сознания. Гитлер же «тащился» от площадей и стадионов, на которых толпы оболваненных немцев приветствовали его. Михаил Ромм это прекрасно обозначил в документальном «Обыкновенном фашизме».

Что так напугало Европу

Но Ницше видеть зарождения фашизма не мог. Этот процесс застал другой знаменитый философ, Освальд Шпенглер, который, будучи школьным учителем, защитил диссертацию о древнегреческом мыслителе Гераклите, чтобы получить право преподавать в старших классах. Так бы и преподавал, если бы в 1923 году, когда Освальду было уже 43, не вышел первый том его главного труда – «Закат Европы».

Вероятно, он хотел стать знаменитым, но не настолько, как это получилось: работа, предназначенная для узкого круга специалистов, стала бестселлером. В ней Шпенглер предрекал крах европейской и американской цивилизации, после которого начнется «эпоха цезаризма».

Но при столь невеселом для европейцев прогнозе в реальности на выборах в рейхстаг 1932 и 1933 годов Шпенглер, не боясь «цезаризма», голосовал за национал-социалистов. А на президентских выборах в марте 32-го предпочел кандидатуру Гитлера, объяснив, правда, это так: «Гитлер – болван, но движение следует поддержать».

Однако через год, когда министр пропаганды Геббельс предложил ему выступить по радио с пронацистской речью, он отказался. Затем в книге «Годы решений» его и вовсе прорвало: «К власти пришли люди, опьяненные властью и стремящиеся увековечить свое положение, но это иллюзия, потому что даже правильные идеи губятся этими фанатиками. Они обещали нам величие, но этот фарс закончится трагедией».

В этой книге Шпенглер жестко критиковал демократию за то, что она позволила человеку массы, плебсу захватить все сферы жизни – это привело к падению культуры, морали, утрате аристократизма и т.д. Огромный тираж книги разошелся очень быстро. Национал-социалисты, поняв, что речь идет о них, вначале устроили философу травлю, а потом вообще запретили упоминание его имени в печати.

Шпенглер умер в 1936 году, не увидев, чем закончил гений толп Гитлер.

Что касается самих толп, или масс, то Шпенглер считал это явление порождением «мировых столиц» или огромных городов.

По Шпенглеру, если люди попадают в каменные джунгли, которые поглощают некогда деревенских жителей, то они никогда не могут оттуда вырваться, потому как будут не способны жить нигде, кроме как в массе мегаполиса, становятся универсальным безличностным социумом.

Масса чрезвычайно опасна, она откровенно враждебна всему немассовому. Поскольку она находится за пределами любой культуры, она отвергает культуру с ее зрелыми формами. Это безликая, бесформенная толпа, ненавидящая все духовные и культурные ценности, стремящаяся к их уничтожению.

Шпенглер называл массу четвертым сословием, принципиально отвергающим культуру с ее органическими формами: «Масса – это конец, радикальное ничто».

Кому не нравились толпы

Еще одним выдающимся мыслителем, исследовавшим массовое общество и массового человека, был философ и писатель, номинант на Нобелевскую премию по литературе, испанец Хосе Ортега-и-Гассет.

«Масса – это посредственность, и, поверь она в свою одаренность, имел бы место не социальный сдвиг, а всего-навсего самообман. Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду. Как говорят американцы, отличаться – неприлично. Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать отверженным. И ясно, что «все» – это еще не все. Мир обычно был неоднородным единством массы и независимых меньшинств. Сегодня весь мир становится массой.

Такова жестокая реальность наших дней, и такой я вижу ее, не закрывая глаз на жестокость».

Ортега считал, что отношение массового человека к государству проливает свет на многое. Такой человек гордится государством и знает, что именно оно гарантирует ему жизнь, но не сознает, что это творение человеческих рук, что оно создано определенными людьми и держится на определенных человеческих ценностях, которые сегодня есть, а завтра могут улетучиться.

С другой стороны, массовый человек видит в государстве безликую силу, а поскольку и себя ощущает безликим, то считает его своим. И если в жизни страны возникнут какие-либо трудности, конфликты, проблемы, массовый человек постарается, чтобы власти немедленно вмешались и взяли заботу на себя, употребив на это все свои безотказные и неограниченные средства.

Здесь-то и подстерегает цивилизацию главная опасность – полностью огосударствленная жизнь, экспансия власти, поглощение государством всякой социальной самостоятельности – словом, удушение творческих начал истории, которыми в конечном счете держатся, питаются и движутся людские судьбы... Но массовый человек уверен, что он-то и есть государство. «Особенность нашего времени в том, – пояснял в своем «Восстании масс» Ортега-и-Гассет, – что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду».

Ортега обращал внимание на то, что у среднего человека самые неукоснительные представления обо всем, что творится и должно твориться во вселенной. Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самом себе? Нет никакого смысла выслушивать, и, напротив, куда естественнее судить, решать, изрекать приговор. Не осталось такой общественной проблемы, куда бы он не встревал, повсюду оставаясь глухим и слепым и всюду навязывая свои взгляды.

«Самоподавление личности во имя ложно понятых коллективистских ценностей приводит к вырождению нации».

Взгляд в прошлое лидеры постиндустриализма будут бросать нечасто. Кадр из фильма «007: Координаты «Скайфолл». 2012

Когда в Испании началась гражданская война, Ортега-и-Гассет не поддержал ни одну из сражавшихся сторон. Коммунисты, социалисты и анархисты, оказавшиеся среди воюющих республиканцев, были ему не близки точно так же, как и фалангисты, поддерживающие Франко. И тех и других он считал частью массового общества, против которого так яростно выступал. А когда он был вынужден уехать из страны, то на Западе вовсю критиковал здешних интеллектуалов, которые поддерживали Народный фронт. Испанский философ считал, что они не знают ни истории его страны, ни современных реалий того времени.

Когда в 1948 году он вернулся на родину, то вместе с Хулианом Мариасом открыл Гуманитарный институт, где учил студентов, оставаясь беспощадным критиком как франкизма так и коммунизма.

Надо сказать, что всех трех философов объединяет высокий радикализм в оценке элиты и массы, в резком противопоставлении этих двух групп, как правило, существующих в одном социуме. Поэтому в личном моральном или политическом выборе тот же Ортега поступал действительно радикально.

Но вот как понимает феномен «человека массы», введенного в обиход испанским философом, российский культуролог Г. Чернов: «У Ортеги речь идет об определенном типе человека, а не об общественном классе. Он делает специальную оговорку, что деление общества на массы и избранное меньшинство – это деление не на социальные классы, а на типы людей, это совсем не иерархическое различие «высших» и «низших»: в каждом классе можно найти и «массу», и настоящее «избранное меньшинство». Массовый тип, «чернь», псевдоинтеллектуалы преобладают ныне даже в традиционно элитарных группах, и, наоборот, среди рабочих, считавшихся раньше типичной «массой», нередко встречаются характеры исключительных качеств».

Этот акцент очень важен в дискуссиях с оппонентами, которые рассматривают любое общество как исключительно классовую структуру со всеми вытекающими отсюда теориями «верхов» и «низов», «хозяев» и «рабов».

Это Россия уже проходила.

Кто собрал «сумасбродов революции»

Если говорить о национальной элите и массовом обществе, которые стали формироваться в России после 1917 года, то надо признать всю специфику развития страны в условиях гигантского исторического эксперимента. Та же взятая в практику революции «диктатура пролетариата», осуществляемая большевиками, могла ввести в смятение не один светлый европейский ум. Куда им до нас со своими буржуазными революциями! Можно было, конечно, кое-что перенять насчет террора, девизов, лозунгов и пр. Но в целом господствовало знаменитое ленинское (или приписанное ему биографами): «Мы пойдем другим путем!» И действительно пошли.

Ленин вернулся из эмиграции в апреле 1917 года. Французский посол в Петрограде Морис Палеолог 21 апреля записал: «Авторитет Ленина, кажется, наоборот, очень вырос в последнее время. Что не подлежит сомнению, так это то, что он собрал вокруг себя и под своим начальством всех сумасбродов революции; он уже теперь оказывается опасным вождем… Утопист и фанатик, пророк и метафизик, чуждый представлению о невозможном и абсурдном, не доступный никакому чувству справедливости и жалости, жестокий и коварный, безумно гордый, Ленин отдает на службу своим мессианистическим мечтам смелую и холодную волю, неумолимую логику, необыкновенную силу убеждения и умение повелевать…»

Что касается «сумасбродов революции», которых собрал вокруг себя Ильич, то тут все неоднозначно. Спустя годы кто-то из советских историков напишет, что после Октябрьской революции в России было самое образованное в мире правительство. Другой же источник гласит: «Анализ образовательного, возрастного, социального и национального состава делегатов съездов РСДРП(б) и большевистской фракции Учредительного собрания показывает относительно низкий уровень образования, средний возраст большевиков в 1917 году составлял 30–35 лет, по национальному составу русские представляли собой около 50% партии, евреи – около 20–25%, также насчитывалось значительное количество латышей, поляков, грузин и т.д.».

Я привожу эти точки зрения, чтобы понять, какого социального статуса люди взяли власть в октябре 1917-го. Думаю, что самым правильным будет «революционная элита», потому что Ленин с соратниками с первых дней правления стали внедрять свои социально-политические определения: «революционная масса», «пролетарская масса», «партийная масса». Такая терминология сразу давала понять, что где-то над массами есть руководящая сила.

В некоторых источниках говорится, что это Антонио Грамши, разрабатывая теорию партий, включил в их структуру следующие элементы: «социальная группа, партийная масса, партийная бюрократия и генеральный штаб партии». Правда, наивный Антонио что-то там писал еще и о роли гражданского общества. Такового не появилось.

Зато в России определилась формула власти и ее политический лексикон. Вот архивный пример, описывающий процесс становления однопартийной системы власти: «Беспартийные массы уверены, что единственный коллектив, который все знает и все решает, – это партийная масса. Последняя, в свою очередь, убеждена, что только партийное руководство все знает и принимает решения...»

Но постепенно все заработало, как и было задумано.

«Партия – рука миллионнопалая, сжатая в один громящий кулак. Единица – вздор, единица – ноль, один – даже если очень важный – не подымет простое пятивершковое бревно, тем более дом пятиэтажный».

Маяковского, очевидно, вдохновил на эти строки результат внедрения принципа демократического централизма. Благодаря этому принципу как раз и возникла пирамида партийной власти, пронизывающая партийную массу с вершины до основания. С обязательным подчинением нижестоящих вышестоящим и прочими цементирующими задумками. Они хорошо известны, эти инструменты: партийные чистки, борьба с ревизионизмом, фракционностью, поиск внутренних врагов, проникших в партию и пр.

И конечно же, все это проводилось с помощью духоподьемной мобилизации партийной массы на самые разные подвиги и дела.

В книге Александра Елисеева «Правда о 1937 годе» есть знаменательные слова: «Кто развязал большой террор? Партийная масса? Но она покорно следовала за вождями. Что бы они ни сказали, в то бы эти самые массы и поверили».

А партийные вожди? Были ли они мудрой и самоотверженной элитой, определяющей трудный, но благодатный путь? Увы...

Но элита в стране, несмотря на репрессивную страсть вождей, была. Писатели, ученые, конструкторы, инженеры... Они делали свое дело, несмотря на партийную бюрократию, населявшую пирамиду власти.

И вот пирамида рухнула. Не от ударов извне и не от того, что цены на нефть подвели. Время кончилось. Пружина часов, заведенная в 1917-м, потеряла силу. Заводить ее снова может только сумасшедший. В мире наступило постиндустриальное время. И не только со своими новыми часами, но и со своей элитой и своим массовым обществом.

Есть ли в «Глобальной деревне» сельсовет

Размышлять о постиндустриальной эпохе после Дэниела Белла, Элвина Тофлера, Маршала Маклюэна и других идеологов нового мирового устройства по меньшей мере нелепо. Ограничимся все тем же массовым человеком просто в новых исторических, технологических и прочих координатах.

Что поменялось в отношениях элиты и массы? И кто теперь знать, а кто – чернь?

Это непростые вопросы.

Когда почтенному руководителю известного государства помощники сообщают, что его служебная и частная переписка стала достоянием какого-то хакера и завтра она уже появится в ряде влиятельных газет, первая реакция человека, чью уверенность в закрытости отправляемых писем укрепляли лучшие фельдъегеря ХХ века, выразится в крике: «Достать негодяя!»

Но проблема в том, как же виновника твоих бед заполучить. Он сидит где-нибудь в пригороде Сиднея или в центре Кинешмы за своим навороченным компьютером и тихо хихикает.

Вот и скажите, кто в этом мерзком случае правящая элита, а кто беззащитный человек массы?

Растерянные лица Ангелы Меркель и Хиллари Клинтон, пострадавших от кибератак, делают этот вопрос неоднозначным. Особенно если вскрытая почта выявляет неприглядные стороны политической деятельности того или иного лица, грозящие ему крахом карьеры.

Больше того, люди, сумевшие проникнуть в чужие тайны, в нашем безжалостном мире становятся в глазах широких масс героями. У них хотят взять интервью, они становятся главными персонажами фильмов и книг. Их привечают противники политических лидеров, уличенных в безобразиях. Но завтра, возможно, те, кто сегодня радуется чужому позору, сами будут плакать, обнаружив и свои секреты в социальной сети.

Виртуальный мир все больше и скрупулезнее повторяет мир реальный, становится его отражением. Но это не зеркало, а зазеркалье. Все там происходит вроде бы так, но все равно иначе.

Подозреваемого, обвиняемого в преступлении трудно или невозможно поймать. Пример тому – кумиры постиндустриального общества Сноуден и Ассанж.

Нанятый работник не поддается прежним правилам эксплуатации и контроля трудовой дисциплины. Может оказаться, что вы и не с человеком заключили договор, а с программой, роботом.

С деньгами тоже беда. Они стали совсем не осязаемыми. Как и древнейшая пирамида «Власть – массовое общество». Возможно, ее вообще уже нет. Где прежние порядки, правила, субординация, наконец?

Возможно, где-то застрявшее аристократическое самосознание тешит себя неким автономным положением в том пространстве, что названо глобальной деревней. Но это «высокое положение» не в состоянии выдержать свой статус в самой демократической среде, какая существует на сегодня в мире, в такой системе, где невозможно вознестись в цари, вожди или цензоры.

Кибернетические игры для удовлетворения своих властных инстинктов – это пожалуйста. Но и сию забаву вам подарило свободное распространение информации в бесконечном сетевом пространстве. Вредить этой свободе и этому равенству можно только извне. Что и делают в некоторых странах, не осознав всей силы и всех перспектив постиндустриального общества, которое найдет ответы на любые подобные помехи. Недаром один из основателей Интернета изящно заметил: «Цензура – это лишь повреждение в Сети».

Такую демократию миру еще предстоит осознать и освоить. Другого выбора нет. Как для элиты, так и для человека массы.