О философии сохранения человека

Гонки по вертикали власти? Фото Reuters

Как ни странно, но сегодня общественно-политическая мысль все чаще стала обращаться к тематике гуманизма. Рост интереса к этому феномену связан не только с крупными научными достижениями в археологии, палеонтологии, генетике, астрономии, побуждающими думающих людей переосмысливать казавшиеся незыблемыми представления о происхождении человека, его месте и роли в истории.

Интерес к потенциальным ресурсам гуманизма в неменьшей мере вызван наметившимся переходом человеческой цивилизации к инновационному типу развития (ИТР).

Такое инновационное развитие может быть названо «большим переформатированием социума». Глубина и масштабы перемен беспрецедентны. Неудивительно, что они оказывают шоковое воздействие на устоявшиеся стереотипы общественного сознания. Когда-то Гегель определил философию как «эпоху, постигнутую в мышлении». Мы с каждым годом все острее ощущаем, что эпоха «большого переформатирования» нуждается в своей гуманистической философии.

Чтобы понять, почему гуманизм объективно необходим сегодня, надо прежде всего разобраться в том, что такое инновационный тип развития в сравнении с уже известными формами общественного прогресса.

ИТР означает качественный перелом в производительных силах общества. Их главным двигателем становится живое творчество разума, черпающее энергию в аккумулированных наукой знаниях и волевых усилиях осмысленного ее применения. Конечно, и раньше именно человеческий разум одухотворял вещественные компоненты производительных сил. Но масштабы воздействия и целей были крайне ограниченны в силу того, что материальные факторы деятельности человека в мире обладали гигантским перевесом над факторами духовными. «Живое творчество» человеческого разума и воли было сковано цепями жесткой зависимости (вплоть до физического выживания) от природной среды, от материальных предметов и орудий труда.

Выдающиеся мыслители прошлого, особенно в XIX–XX веках, предвидели, что на этом пути предстоит перейти Рубикон, за которым человеческая цивилизация окажется в принципиально иной ситуации.

Поэтому ИТР нуждается в многомерном человеке разносторонних знаний и способностей, человеке-созидателе, свободно и творчески мыслящем и действующем в сети солидарных связей с другими людьми, нравственно и политически ответственными за общие дела и поступки. Между тем сложившиеся механизмы освоения открывающихся возможностей используются преимущественно для того, чтобы втиснуть субъекты общественных процессов и плоды их деятельности в прокрустово ложе исторически изживших себя форм социального общежития и взаимодействия.

В результате в развитии социума доминируют процессы дегуманизации, обедняющие творческий потенциал человека.

Социум сопротивляется

Пагубная тенденция к дегуманизации в развитом индустриальном обществе была замечена и подвергнута суровой критике еще философами франкфуртской школы. Один из представителей младшего поколения этого течения социальной мысли, кумир леворадикальной молодежи 60-х годов прошлого века Герберт Маркузе в книге с характерным названием «Одномерный человек» показал, как потребительский образ жизни, культивируемый в индустриально развитых странах, «восстает против качественного изменения. В итоге возникает форма одномерной мысли и поведения, в которых идеи, стремления и цели, выходящие по содержанию за пределы установленного порядка рассуждений и действий, либо изгоняются, либо сводятся к условиям того же самого порядка».

С помощью рекламы и других средств манипулирования сознанием людям навязывается жажда обладания и потребления нескончаемого потока поступающих на рынок товаров. Страсть к приобретательству становится своего рода биологической потребностью, определяющей круг интересов и кругозор человека. 

Тотальная зависимость от рынка порождает равнодушие к духовным ценностям и политический конформизм. «Репрессивные потребности», отмечал Герберт Маркузе, культивируемые индустриально-потребительской системой, «представляют собой, таким образом, в высшей степени стабилизирующие, консервативные потребности: контрреволюция бросает якорь в самой структуре инстинктов».

На дегуманизацию современного общества в результате растворения индивидуальностей в безликой массе усредненных, или «массовых», людей обращал внимание и видный испанский социальный философ Хосе Ортега-и-Гассет. Он видел в этом трагедию человека, который не поспевает за быстрыми темпами развития своей цивилизации. Испанский мыслитель сетовал, что о новой концепции существования человека, которая могла бы стать ответом на опасный вызов, говорят лишь «вскользь и вполголоса», и предсказывал, что об этом «скоро, быть может, придется кричать».

Что касается России, то дегуманизация общественных отношений здесь достигла такой степени, что угрожает самому содержанию и демократическим целям российской реформации. В постперестроечный период Россия движется по вязкой колее обесчеловеченного прагматизма. Человек, не замкнутый на мотивацию выгоды, по логике доморощенных рыночных фундаменталистов, превращается в тяжкое «обременение» экономики, подрывающее ее эффективность.

Эпоха веселого «деграданса»

Состояние гуманитарной среды в нынешней России внушает большие опасения, динамика же ее просто угрожающая. Чем это объясняется? Исторически алгоритм становления и развития российской политической культуры – это конфронтация (расколы, противостояния, идеологическая нетерпимость). В XX веке России суждено было пройти «все круги ада»: кровь, ненависть, насилие, страх (три революции, жестокая гражданская война – брат на брата, две мировые войны с многомиллионными человеческими потерями, большой террор и ГУЛАГ). Все это запечатлелось в исторической памяти народа, вошло в социальный генетический код российского общества.

Вектор, заданный «лихими 90-ми», начиная с авторитарного правления и кончая избыточным социальным неравенством и глубоким расслоением общества, также противоречит сути гуманистического обновления, ведет к разрушению гуманитарной среды. В России дегуманизация общества – едва ли не ведущий тренд развития. Это проявляется в самых разнообразных формах: флюсы «рентной экономики», деградация целых отраслей производства и регионов страны, вопиющее социальное неравенство, культ золотого тельца, всепроникающая коррупция и произвол бюрократии, подрыв трудовой этики, разрушение систем образования и здравоохранения, падение морали, ожесточение межчеловеческих отношений, духовное опустошение.

Тотальная коммерциализация общественной жизни под предлогом эффективности производства и управления выхолащивает из нее именно гуманистическую составляющую. Идеалы, благородные устремления, вообще одухотворенность как высшая ценность человеческой культуры улетучиваются из социума.

В общественной жизни превалирует тенденция к тому, чтобы все отношения между людьми загнать в один гипертрофированный рынок, которому нет никаких противовесов. Творческий индивид в таком социуме не востребован, он задыхается. Нормативы общественного поведения кроятся правящей элитой по лекалам индивидуальной и групповой выгоды для богатых и сильных. Гуманистические мотивы в поведении людей, в их отношении к социальной политике клеймятся как проявление патернализма и иждивенчества, несовместимые с рыночными принципами.

В условиях нарастающей угрозы одичания, варварства, духовной деградации, которая преграждает дорогу инновационной модернизации, творческая прослойка общества обязана встать на защиту культуры и нравственности, за сохранение гуманитарной среды, за развертывание по всем городам и весям массовой просветительской деятельности, ориентированной на очеловечение социума.

Наше общество перед дилеммой. Или удастся переломить ситуацию в русле инновационной модернизации; или нас ждет духовное обнищание, и тогда, перефразируя Евгения Замятина, придется сказать: у российской культуры нет иного будущего, кроме ее прошлого. Очевидно, что при нынешнем состоянии российского социума общественное сознание не готово к вызовам инновационного развития.

Если гуманисты XV–XVI веков заложили идейные основы освобождения личности, востребованного нарождающимся индустриальным обществом и ставшего условием его становления, то миссия нового гуманизма шире и сложнее. Она в том, чтобы установить более высокие стандарты, критерии свободы и креативности человека и социума, которые позволили бы реализовать объективно назревшие задачи перехода цивилизации к ИТР.

...Пока на рубеже двух тысячелетий видны лишь первые, не всегда ясные проблески зарождающейся модели гуманистической политики. И они проявляются, в частности, в сетевых социальных движениях (ССД), нацеленных на достижение более высокой гуманности в отношениях между людьми. По мнению испанского социолога М. Кастельса, эти движения преследуют цель «изменения ценностей общества», и поэтому в системе координат существующей модели политики они выглядят неадекватными, непрактичными и не могут реализовать свой протестный потенциал в рамках этой модели. Для их успеха необходима «трансформация властных отношений, которая стартует в сознании народов и получает развитие в форме сетей, создаваемых проектами новых акторов, выдвигающихся на роль субъектов вновь творимой истории».

Иначе говоря, капитальная трансформация социума, направление которой пунктирно намечено практикой ССД, потребует целой исторической эпохи продвижения по «неизведанной дороге создания новых форм общения», выработки «фундаментальной культурной матрицы современных обществ», освоения новых ценностей и смыслов общественной жизнедеятельности, «поиска нового социального контракта».

Слабости ССД по стандартам нынешней модели политики (отсутствие единой политической программы, общепризнанных лидеров, приоритет горизонтальных связей над вертикальными) оборачиваются преимуществами в перспективе поиска новой, гуманистической модели политики. Горизонталь, опирающаяся на электронные технологии коммуникации, разрушает лимиты участия граждан в политическом процессе, неизбежно возникающие в любой вертикальной иерархии нынешних типов власти. Сетевые горизонтальные связи в политике ведут к изменению конфигурации властного поля, закладывая предпосылки для преодоления извечного отчуждения власти от общества, фатального доминирования в политической сфере наиболее сильных групп частных интересов.

«А в моторную часть закинем пельмешки!» Фото Reuters

Плюрализм идей и монолит государства

Современный социум чрезвычайно многообразен и многолик по самым различным признакам, начиная с географических и национально-этнических особенностей и кончая экономическими, культурными, политическими условиями. Вследствие этих обстоятельств, характеризуя состояние общественного сознания в социуме, нельзя игнорировать широкий диапазон идеологических различий.

Плюрализм проявляется не только в классических идеологиях – таких как либерализм, консерватизм, социализм или национализм. Он обнаруживает себя и в воззрениях небольших групп, сообществ и отдельных личностей, социальный опыт которых выходит за рамки существующих идеологических течений и абсорбируется в каких-то особых, иногда экстравагантных представлениях или понятиях.

Итак, идеологический плюрализм – это данность, порожденная многообразием социума. Однако эта данность вступает в противоречие с другой тенденцией развития современного мира – стремлением к единству, консолидации. Конечно, трудно переоценить значение идеологических и духовно-ценностных скреп в консолидирующей деятельности государства. Есть немало причин, когда стремление к единству становится нераздельной частью государственной политики.

Однако на этой почве у рьяных «государственников» возникает искушение урезать идеологический плюрализм и упаковать идеологию общества в универсальную государственную оболочку, попутно очистив ее от «еретических» и «оппозиционных» идей, разрушающих идиллию нерушимого единства. Исторический опыт недвусмысленно предостерегает от того, чтобы опрометчиво поддаться «искушению государственной идеологии», которое несет в себе не меньшие риски, нежели «безбрежный идеологический плюрализм». Нельзя забывать и о факте, что «единая государственная идеология» – один из главных атрибутов авторитарных обществ.

Исследуя истоки тоталитаризма, немецкий социальный мыслитель Ханна Арендт указывала на три авторитарных свойства всякого идеологического мышления: 1) склонность объяснять не то, что есть, а то, что нарождается или отмирает (на логику истории); 2) освобождение тотальной мысли от опыта и реальности; 3) абсолютизация дедукции как логической процедуры для аргументации и доказательства.

«Самообуздывающую силу абсолютной логичности пускают в ход, чтобы никто никогда даже не начал по-настоящему мыслить, ибо мышление как самый свободный и чистый вид человеческой деятельности есть прямая противоположность автоматически-принудительному процессу дедукции». Поэтому демократическое понимание идеологии предполагает «свободу в качестве политической реальности», которая «тождественна существованию некоторого пространства между людьми для их самочинного движения». Так писала в своей книге Арендт.

Общественно-политическую реальность во всей ее сложности и полноте люди не могут воспринять через свой собственный неизбежно ограниченный опыт. Из-за этого и возникает потребность в идеологических концепциях, сублимирующих многообразие социального опыта социума. Но этот опыт не должен быть воспринят на веру как совокупность догматов, которым надо слепо следовать, он должен быть пропущен через «самочинный» опыт, осмыслен на базе собственного опыта.

Иначе идеология превращается в орудие авторитарного правления обществом. «Тоталитарные партии, – справедливо замечает Юрий Давыдов в послесловии к русскому изданию книги Ханны Арендт, – как и тоталитарные режимы, возникающие в «век масс», обойтись без нее не могут».

Это относится и к государственной идеологии советского периода российской истории. Граничившее с религиозным фанатизмом навязывание обществу в качестве официальной государственной доктрины упрощенной и примитивизированной версии марксизма-ленинизма нанесло колоссальный ущерб духовным ценностям и духовному развитию российского социума. Извлекая уроки из этого опыта, Конституция РФ наложила вето на создание государственной идеологии. «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной», – сказано в Конституции РФ.

Тем не менее авторитарные тенденции в функционировании и развитии политической системы России служат постоянно действующим источником запроса на государственную идеологию. В среде правящей элиты бытует мнение, что такое решение могло бы нейтрализовать негативные последствия для консолидации общества того глубокого социального расслоения, которое произошло в ходе российской реформации.

Что же касается гегемонии государства в духовной сфере, то авторитарные государства всегда стремились осуществлять ее в «мягкой» или «жесткой» форме. И всегда это приводило к прагматической политизации идеологии, ограничивавшей свободное развитие культуры, что в конечном счете обедняло ее духовно-нравственное содержание.

Между «государственной идеологией» и «идеологическим плюрализмом», естественно, возникает противоречие. Всякое государство (даже самое демократическое), выполняя функцию политической консолидации общества, лимитирует идеологический плюрализм. Вот почему идеология не может быть отдана на откуп государству. В своем естественном стремлении поставить идейно-политическое многообразие в определенные правовые рамки государство, особенно если ему присущи авторитарные черты, может зайти слишком далеко. Чтобы этого не произошло, демократическая практика разработала инструментарий сдержек и противовесов, используемый организациями гражданского общества, социальными движениями и политическими партиями в целях защиты интересов представляемых ими граждан, а также различных общественных слоев и групп. Для выполнения этой роли они нуждаются в независимых идеях, аккумулирующих интересы и опыт представляемых ими слоев и групп.

Эти идеологические концепции и доктрины, отличающиеся от идеологии правящей элиты, а нередко и оппозиционные ей, служат идейно-теоретическим обоснованием соответствующих программ политических действий. С этой точки зрения единая государственная идеология могла бы возникнуть в таком обществе, где базовые интересы и ценности разделяются по крайней мере большинством населения.

В современной России при демократическом векторе развития государственная идеология просто невозможна. Трансформирующееся общество при нынешнем уровне социального неравенства расколото. Оно расколото и по восприятию реальности – больше трети россиян считают неоправданным нынешний уровень дифференциации доходов, а доля согласных с этим уровнем тоже близка к трети.

Расколото российское общество и по ценностным ориентациям: более трети граждан хотели бы жить в обществе индивидуальной свободы, в то время как две трети населения предпочли бы общество социального равенства.

При подобном раскладе, принимая также во внимание национально-этническое и социокультурное многообразие России, духовно-идеологическая среда нынешнего российского общества не может не быть плюралистичной. Установление здесь обязательной государственной идеологии положило бы конец демократическому развитию страны и закрепило бы авторитарный выбор политической элиты со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вышесказанное не означает, что государство должно оставаться индифферентным по отношению к идеологии. В качестве института власти и управления государство возникает и развивается как органическая составная часть гетерогенных территориальных и национально-этнических сообществ. Общность исторической судьбы населения этих сообществ, не устраняя глубоких различий социальных интересов и воззрений (а значит, идеологического плюрализма), порождает объединяющие всех интересы, обычаи и традиции совместного проживания и взаимодействия, общее видение своего места в истории и своего предназначения. Собственно благодаря этой не всегда определенной, раздираемой внутренними противоречиями общности возникает сама возможность объединиться в одном государстве.

Второе пришествие интеллигенции?

Казалось бы, если ядро гуманистического мировосприятия – морально-нравственные ценности – главный атрибут интеллигенции, то именно она, по определению, должна выступить застрельщиком и ведущей силой гуманизации российского общества, так сказать, знаменосцем нового гуманизма. Увы, это далеко не так. В советский период, а затем в годы радикально либеральных реформ с российской интеллигенцией произошли большие метаморфозы, подорвавшие ее моральный авторитет в обществе. 

Показательны в этом отношении данные о восприятии понятия «интеллигентность» пользователями интернет-сети, полученные с помощью когнитометрии – технологии анализа смыслов употребления слов в многочисленных индивидуальных актах коммуникации в Cети. Вот что на этот счет пишет автор статьи на данную тему Георгий Любарский: «Комплекс описаний интеллигентности еще недавно обладал ценностным значением, имелся список обязательных свойств, кодекс интеллигентности. Теперь он все чаще не воспринимается всерьез, а над отвергнутыми святынями – смеются. Это и есть акт разрушения ценности – смех. То, что только эти слова несут нормативный аспект значения, и именно они чаще употребляются в ироническом ключе, указывает на уходящую в прошлое, разрушающуюся, отвергаемую, но все еще живую систему ценностей». 

Когнитометрия беспристрастно зафиксировала фактическое положение дел: морально-этический кодекс интеллигентности – главный стержень формирования из образованных граждан особой социальной прослойки, способной по убеждению противостоять безнравственности и несправедливости, – разрушается в процессе дегуманизации российского общества. Научные знания и высокая культура человечности – самое действенное оружие интеллигенции в противоборстве с невежеством, фундаментализмом и мракобесием – нынешние адепты рыночной и криминальной дегуманизации общества пытаются нейтрализовать повсеместным насаждением субкультуры обывательского примитивизма и низкопробной развлекательности.

Интересные соображения по этому поводу высказывает философ и публицист Владимир Пастухов: «…Если в обществе есть огромный избыток денежной массы, появление которой является не следствием развития реальных производительных сил, а результатом эксплуатации природной ренты, то это как ничто другое способствует развитию паразитической субкультуры и приводит к деградации более сложных субкультур – например городской. Присущие последней способность к рефлексии, гибкость и сложность мышления оказываются в условиях «рентной экономики» совершенно бесполезными и даже обременительными, не помогают, а мешают приспособиться к простым реалиям варварского общества. Такая субкультура пребывает в состоянии постоянной подавленности и деградирует. Но если матрица изменится, социальная структура общества усложнится, появятся ограничения на применение насилия, у городской субкультуры появляются шансы. Для сложного общества нужны сложные люди. Городская культура может воспрянуть и загнать примитивную культуру люмпена в резервацию».

Паразитическая культура примитивизма и дилетантства – черная дыра, неотвратимо поглощающая духовные ценности общества и лишающая его перспективы. Она-то и поглощает интеллигенцию, выталкивая ее на обочину общественно-политической жизни. Однако этой пагубной для России тенденции противостоит другая, расширяющая возможности изменить матрицу развития российского общества. Это, как уже отмечалось, нарастающая потребность государства и общества перейти на инновационный путь социально-экономического развития.

Эта тенденция представляет собой мощную пружину реформаторского прессинга на существующий политический режим, на правящую элиту, на общество в целом. Можно надеяться, что следствием подобного прессинга станет возникновение новых и новых очагов напряжения во власти, в элите, в обществе. От них при каждом общественном повороте с возрастающей силой будут исходить импульсы, побуждающие к большим реформам инновационного характера,  появятся дополнительные рычаги воздействия на публичную политику и т.д.

Для той, смеем сказать лучшей, части интеллигенции, которая в годы лихолетья и произвола со стороны «богатых и сильных» сохранила верность принципам кодекса интеллигентности, нет иного выбора, кроме как действовать в унисон с этой дающей надежду тенденцией. Возможно, в этой решимости поступать как должно – ключ к возрождению российской интеллигенции, ее авторитета и влияния. Ведь программа инновационной модернизации российского общества (настоящей, демократической, общенациональной, а не «оранжерейно-сколковской») выдвигает великую цель.