Алексей Кара-Мурза
Так они были сплочены и счастливы с приходом вождя. Фото 1933 года
Когда в начале 1930-х годов в Германии набирал силу, а потом и пришел к власти гитлеровский национал-социализм, в русской эмиграции не было двух других таких признанных знатоков немецкой культуры и политики, как Петр Бернгардович Струве и Иван Александрович Ильин. Это и неудивительно – оба были воспитаны в русско-немецких семьях, долгие годы жили и учились в Германии, знали язык в совершенстве.
Семья Струве (отец – из уважаемого обрусевшего рода выходцев из Шлезвига; мать – из прибалтийских немцев) почти каждый год ездила в Германию. Юный Петр несколько лет ходил в немецкую школу в Штутгарте, столице Вюртенберга. Когда в 1902 году русские либералы-диссиденты решили выпускать за границей неподцензурный журнал «Освобождение» и редактором был намечен Струве, местом издания был, разумеется, выбран «родной» Штутгарт. В России Струве окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета – его приоритетом были немецкая политическая философия, социология, экономика; за границей он учился в основном в Австрии, слушая в Граце лекции на немецком языке выдающегося польско-еврейского социолога Людвига Гумпловича.
Менее известен тот факт, что и мать Ивана Ильина, Каролина Швейкерт, выросла в немецкой лютеранской семье (православие приняла в замужестве). Иван с юности занимался профессиональными переводами с немецкого; после окончания юридического факультета Московского университета поработал в ведущих философских центрах Германии: в Гейдельберге – у Вильгельма Виндельбанда, в Геттингене – у Эдмунда Гуссерля, в Берлине – у Георга Зиммеля.
Петр Струве, действительный член Российской академии наук (с лета 1917 года), один из лидеров белой борьбы, ушел с белыми на Запад. Некоторое время жил в Париже и Берлине; в 1930–1940-х годах жил, работал и преподавал в основном в Белграде. Весной 1941-го 70-летний Струве был арестован гестапо, три месяца просидел в фашистской тюрьме в Граце (том самом городе, где юношей учился социологии); в тюрьме тяжело заболел. Потом перебрался к сыновьям в Париж, где в конце февраля 1944 года, не увидев конца мировой войны, скончался и был похоронен на православном кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Иван Ильин был выслан из большевистской России осенью 1922 года печально известным «философским пароходом» «Обербургомистр Хакен» вместе с Николаем Бердяевым, Семеном Франком, Борисом Вышеславцевым и др. Жил в Германии, в основном в Берлине, своими глазами видел приход Гитлера к власти. Одно время пытался сотрудничать с нацистами на почве борьбы с коммунизмом: когда в 1934 году гитлеровцы отстранили от руководства «Русским институтом» в Берлине Семена Франка (как еврея), на его место утвердили Ильина – в русской эмиграции было много пересудов на эту тему.
В 1938 году начались проблемы с новыми властями и у Ильина; он перебрался в Швейцарию, где в городке Цолликон под Цюрихом прожил всю войну; там же и скончался в 1954-м.
10 лет назад, в октябре 2005 года, останки Ивана и Натальи Ильиных (талантливого историка и искусствоведа) перевезли в Москву, где с почестями перезахоронили в некрополе Донского монастыря.
Добавлю, что Струве и Ильин долгое время были близкими соратниками: оба входили в ближайшее окружение генерала Петра Врангеля, были лидерами правого крыла русской политической эмиграции. Когда в 1926 году Струве председательствовал на Зарубежном эмигрантском съезде в Париже, его опорой в русской делегации из Германии был именно Ильин. Часто писал Ильин и в парижскую газету «Возрождение», редактируемую Струве. Но в 1927 году издатель и спонсор газеты Гукасов отправил редактора Струве в отставку – интеллигентская, аналитическая манера немолодого уже академика начала его тяготить. Струве вскоре уехал в Белград, где стал издавать новую газету «Россия и славянство». Парижское же «Возрождение» с его уходом стало еще более правым, Ильин продолжал там активно печататься – вот тогда постепенно и наметилась трещина в отношениях давних соратников.
 |
| Так они были растеряны и несчастны, когда нацизм был сметен.
Фото 1945 года |
«Инобытие» тоталитаризма
Как известно, летом 1932 года Национал-социалистическая (нацистская) партия Германии взяла на выборах в рейхстаг 38% (первое место); полгода спустя рейхс-президент Гинденбург назначил Гитлера рейхс-канцлером. 27 февраля 1933 года подожгли рейхстаг – правительство развязало репрессии против коммунистов и социал-демократов. На этой волне в начале марта проходят новые выборы в рейхстаг: нацисты берут уже 43%, левые далеко отстают, и Гитлер с помощью чрезвычайных мер добивает коммунистов, социалистов, профсоюзы и устанавливает однопартийную диктатуру…
А что же наши интеллектуалы-эмигранты? Увы, и Струве, и Ильин в тот момент лишь с удовлетворением констатируют успех «национально-патриотических сил»: как они полагают, коммунисты-космополиты и «мировой Интернационал» уже, слава богу, не овладеют Германией – ради этого можно потерпеть и брутально-эксцентричного Гитлера… Но весной 1933 года по всей Германии начинаются поощряемые сверху этнические погромы, и вот здесь позиции Струве и Ильина сильно расходятся…
1 мая 1933 года Петр Струве пишет в своем «Дневнике политика», который затем печатается на страницах «России и славянства»: «Противоеврейские меры правительства неприемлемы для моего правосознания… Расовое обоснование этих мер совершенно не укладывается в мое религиозное сознание, противореча и духовным, морально метафизическим основам, и историческому душевному опыту христианства… Противоеврейское движение в Германии, как в образе общественно-народной волны, так и в образе правительственной политики, представляется мне не только с морально-правовой и религиозно-метафизической точки зрения, но и политически ошибочным и вредным». Струве тогда одним из первых социальных теоретиков понял, что гитлеровское Gleichschtaltung («насильственное приобщение к господствующей идеологии») является просто другой разновидностью, «инобытием» тоталитаризма, ранее известного ему в большевистском, ленинско-сталинском варианте, – эта точка зрения широко распространилась в среде русской эмиграции.
Либерально-демократический гипноз сброшен!
Как реакция на эту позицию, в парижском «Возрождении» от 17 мая 1933 года появляется решительно-прямолинейная статья Ивана Ильина (о которой он, возможно, позднее не раз жалел) под характерным названием «Национал-социализм. Новый дух». В ней живущий в нацистском Берлине Ильин писал: «Европа не понимает национал-социалистического движения. Не понимает и боится. И от страха не понимает еще больше… Леворадикальные публицисты чуть ли не всех европейских наций пугают друг друга из-за угла национал-социализмом… К сожалению, и русская зарубежная печать начинает постепенно втягиваться в эту перекличку; европейские страсти начинают передаваться эмиграции и мутить ее взор» (прямой намек на последние статьи Струве, недавнего соратника, здесь для меня очевиден. – А.К.). Ильин далее пишет: «Я категорически отказываюсь расценивать события последних трех месяцев в Германии с точки зрения немецких евреев… То, что происходит в Германии, есть огромный политический и социальный переворот… Что cделал Гитлер? Он остановил процесс большевизации в Германии и оказал этим величайшую услугу всей Европе… Сброшен либерально-демократический гипноз непротивленчества. Пока Муссолини ведет Италию, а Гитлер ведет Германию – европейской культуре дается отсрочка».
Концовка статьи увлекшегося апологета нацизма особенно характерна: «Германцам удалось выйти из демократического тупика… То, что совершается, есть великое социальное переслоение; но не имущественное, а государственно-политическое и культурно-водительское… Ведущий слой обновляется последовательно и радикально… По признаку нового умонастроения… Удаляются те, кому явно неприемлем «новый дух»… Этот дух составляет как бы субстанцию всего движения; у всякого искреннего национал-социалиста он горит в сердце, напрягает его мускулы, звучит в его словах и сверкает в глазах… Несправедливое очернение и оклеветание его мешает верному пониманию, грешит против истины и вредит всему человечеству».
Согласимся, что это уже не просто «антикоммунизм» или инерция белой борьбы с большевиками; перед нами – прямое обоснование фашистской модели государства, да еще с привлечением таких высоких понятий, как «истина», «человечество» и т.п. Налицо, таким образом, две разные философии – Петра Струве и Ивана Ильина. И эти «философии», в свою очередь, определили различное последующее поведение наших героев.
Сын Петра Струве, Глеб, вспоминал в своих мемуарах, что когда его отец в 1938 году должен был из Белграда ехать в Париж, то специально выбрал дальний кружной путь, ибо «не хотел даже проездом ступить на территорию гитлеровской Германии». А когда один из близких друзей Струве, математик и публицист Владимир Даватц, вступил в 1941 году в создаваемые гитлеровцами «русские части» и явился перед отправкой на фронт попрощаться, Струве в панике убежал в другую комнату, не в силах видеть друга в немецкой военной форме. Даватц позднее погиб в Югославии, воюя против «красных партизан» Тито.
В начале 1944 года, незадолго до кончины Струве в Париже, его пришел навестить эмигрантский журналист Борис Кадомцев и в разговоре имел неосторожность бросить несколько слов о «заслугах» Гитлера в «налаживании немецкой экономики». Неожиданно, Струве «буквально взвился»: «Сатанинский строй должен быть до фундамента разрушен. Все наци должны быть до единого уничтожены. Они враги всего человечества. Они убили самое ценное в человеческой жизни – свободу. Этого им никто не простит и не забудет. Когда придут союзники, я первый впереди всех выйду на улицу и буду приветствовать свободу…»
До освобождения Парижа Струве, как известно, не дожил. Но нельзя не согласиться с оценкой его ближайшего на всю жизнь друга, русского философа Семена Людвиговича Франка, о том, что с момента нападения Германии на СССР Струве «без колебания, без малейшего смущения осознал себя духовным участником Великой Отечественной войны, которую Россия, хотя и возглавляемая тем же гибельным, ненавистным ему большевизмом, вынуждена вести против своего грозного врага».
Завещание русским националистам
 |
| Карандашные портреты Ильина (слева) и Струве работы Михаила Хрисогонова (1934, 1937 гг.). Из семейного архива Алексея Кара-Мурзы |
Иной была позиция Ивана Ильина. Всю войну он, как известно, прожил в нейтральной Швейцарии, поддерживая тесную (хотя и конспиративную) связь с руководителями «Русского корпуса», части которого воевали с коммунистами на многих фронтах, в том числе и Восточном. В октябре 1941 года, когда Гитлер изготовился к решающему броску на Москву, по советской столице ходили слухи (подтвержденные различными свидетелями), что «уже составлены списки профашистского русского правительства» и «во главе его значится знакомый москвичам профессор И.А. Ильин, в свое время высланный в Германию». Впрочем, нынешние поклонники Ильина утверждают, что это фальшивка (или речь вообще идет о «другом Ильине»), но их оппоненты им резонно возражают: «Зачем немцам были нужны тогда какие-то фальшивки, если они через неделю всерьез собирались быть в Кремле?» Справедливости ради надо отметить, что когда в 1943 году германские власти действительно обратились к Ильину с предложением возглавить «русское сопротивление Сталину» под патронатом нацистов (это факт абсолютно достоверный), тот ответил отказом.
Однако отказ от военного сотрудничества с Гитлером (в котором Ильин наконец увидел не меньшего врага «исторической России», чем ленинско-сталинский большевизм) не изменил политических убеждений философа. Уже после войны, в декабре 1948 года, Ильин написал в Швейцарии еще одну знаменитую статью под названием «О фашизме», которая позднее вошла в известный сборник «Наши задачи». Здесь автор, анализируя исторические метаморфозы и уроки «фашизма», подчеркнул, что «фашизм есть явление сложное, многостороннее и, исторически говоря, далеко еще не изжитое»: «В нем есть здоровое и больное, старое и новое, государственно-охранительное и разрушительное. Поэтому в оценке его нужны спокойствие и справедливость». И далее: «Фашизм возник как реакция на большевизм, как концентрация государственно-охранительных сил направо. Во время наступления левого хаоса и левого тоталитаризма – это было явлением здоровым, необходимым и неизбежным…» Однако исторические ошибки фашизма, согласно Ильину, дискредитировали само название: «Поэтому для будущих социальных и политических движений подобного рода надо избирать другое наименование… Франко и Салазар поняли это и стараются избежать указанных ошибок. Они не называют своего режима «фашистским». Концовка статьи Ильина особенно симптоматична: «Будем надеяться, что и русские патриоты продумают ошибки фашизма и национал-социализма до конца и не повторят их».
Когда в середине нулевых появились планы перевезти на родину прах генерала Деникина из Америки и философа Ильина из Швейцарии, автор этой статьи открыто поддержал идею. Ну, во-первых, Деникин во время войны вел себя безупречно: осудил Гитлера, поддержал Россию… Но ведь и Ильин тоже – несомненный русский патриот, хотя временами трагически ошибавшийся. Кстати, истинные поклонники Ильина, ортодоксальные «белые националисты», как раз осудили перезахоронение праха Ивана Ильина в Москве. Так, нынешнее руководство «Российского общевоинского союза» (РОВС по-прежнему существует) приняло специальное заявление с характерным названием – «Белую идею не похороните!». Читаем (это октябрь 2005 года): «Очевидно, что существующий в Российской Федерации антинациональный режим постоянно нуждается в идеологическом прикрытии своих преступлений – как прошлых, так и нынешних. Одновременно наследникам ленинской банды необходимо заблаговременно нейтрализовать и потенциальную опасность возобновления борьбы против нее под знаменами и лозунгами Русского белого движения: сегодня Белая идея является исключительно актуальной и потенциально весьма опасной для путинского и аналогичных ему режимов… Символическое перезахоронение властями Российской Федерации праха бывшего главнокомандующего ВСЮР ген. Деникина и крупнейшего белого идеолога профессора И.А. Ильина как раз и призвано служить этим грязным политическим целям профессиональных фальсификаторов с Лубянки…»
Настоящий патриотизм беспартиен
Закончить статью о судьбе Петра Струве и Ивана Ильина – двух выдающихся русских мыслителей и политиков – я бы хотел небольшим «философским рассуждением», которое в год празднования 70-летия Победы кажется особенно уместным. «Что такое русский патриотизм?» – на этот вопрос Струве и Ильин отвечали по-разному. Ильин написал на эту тему десятки работ – и все они изданы. А вот у Струве, человека при жизни совсем не пафосного, обобщающей работы на эту тему долгое время не находили – то ли сознательно, то ли по невнимательности.
Тем не менее такая работа у Петра Струве есть, и эта маленькая статья стоит иных томов на тему о русском патриотизме. Опубликована она в мае 1933 года в белградской газете «Россия и славянство», задолго до войны, и в ней проводится неожиданное, но, как оказывается, принципиальное разделение между «партийным патриотизмом» и просто «патриотизмом»; между «партийной любовью к Отечеству» и просто «любовью к Отечеству». Струве пишет: «Для патриота Отечество – цель, для партийных монархиста, республиканца, демократа, социалиста и т.д. и т.д. Это иногда только как бы любимое поле для засева его определенными, еще более дорогими для них, семенами. Пусть и любя его, но они (то есть партийцы. – А.К.) подходят к Отечеству как бы с идейным, заранее обдуманным намерением… Есть пафос монархии, есть пафос республики, но есть и отдельный пафос Отечества… Если вдохновлять на борьбу может только конкретная идея монархии или республики, то спрашивается: за что сражались Минин и Пожарский, не предрешавшие вопроса и кандидатуры монарха, стоявшие на позиции: сперва освобождение, а потом избрание?»
Обращается Струве и к примерам из не столь давней отечественной истории: «За что так героически сражались и умирали русские офицеры (и монархисты, и республиканцы) во время белой борьбы? Они героически сражались и умирали не за монархию или республику, а за отечество, за Россию, за Россию без прилагательных. И все эти герои были верны тому принципу верховенства идеи Отечества, который не раз провозглашали и русские монархи: великий Петр, когда говорил: «Была бы жива Россия», Александр I в своем манифесте во время Отечественной войны и, наконец, Николай II, желавший успеха Временному правительству в его борьбе с немцами!» Струве завершает свою статью словами: «Спор о монархии или республике, как бы глубоко он ни затрагивал спорящих, есть все же сейчас «партийный» спор, спор «мелководный» и производный… Является ли родина целью или средством? И это и есть основной водораздел…»
Да, Иван Александрович Ильин был, конечно, патриотом России; но он был патриотом «своей» России, своей «партийной России». Петр Струве был патриотом России как таковой, патриотом Отечества.
