Нужна ли России футурология

Любят казаки системные методы прогнозирования! Но всегда сверяют их точность с надежным источником. Фото Reuters

О роли социального прогнозирования в настоящем и будущем страны ответственный редактор приложения «НГ-сценарии» Юрий СОЛОМОНОВ беседует с Сергеем МОСКАЛЕВЫМ, директором портала Furtura.ru, созданного группой энтузиастов, которая за время своей работы обрела значительный опыт написания сценариев будущего для частных и государственных организаций, в том числе для Совета Федерации РФ.

– Сергей Эдуардович, что, на ваш взгляд, случилось, если футурология, именуемая в иные времена чуждой буржуазной наукой, вдруг стала в России модной и даже востребованной?

– Надо просто вспомнить, что с определенного исторического момента наша страна стала жить, как говорится, с колес. Как известно, в течение многих десятилетий она развивалась и функционировала на плановой основе. Слово «Госплан» имело в сознании людей, трудовых коллективов большое значение. Отсюда пятилетки, ударное выполнение утвержденных планов, поощрение передовиков, критика отстающих и т.д.

Поэтому, когда Советский Союз закончился, стал развиваться своего рода каскадный кризис, который закладывался еще на исходе прежнего политического строя. Взять хотя бы доставшийся по наследству внешний долг страны, да и другие отрицательные факторы, которые дали о себе знать.

А главное, произошел некий психологический слом. В середине 90-х годов наша группа принимала участие в работе Отдела стратегического планирования при Совете Федерации, и мы нередко слышали: «Да ладно вам, какое еще перспективное планирование, какие там три года вперед! Вы лучше скажите, что завтра будет...»

Но футурология не оперирует конкретным «завтра», она работает как минимум годами, десятилетиями и т.д. По разным направлениям она выявляет те или иные тенденции, риск, угрозы, варианты роста или, наоборот, падения показателей для того, чтобы вся эта сумма факторов учитывалась теми, кто будет принимать решение, разрабатывать стратегию развития.

– Когда-то Григорий Явлинский очень точно охарактеризовал бесперспективное управление – «Это власть, которой некогда смотреть вперед – ей же поручено сидеть на хозяйстве...»

– Это еще связано с тем, что долгое время футурологию у нас действительно не признавали, считая ее выдумкой хитрого Запада. Поэтому мы оперировали чем-то вроде научного прогнозирования. 

В 1915 году академиком Владимиром Вернадским была создана Комиссия по изучению естественных производственных сил России (КЕПС). Ее задача состояла в том, чтобы посчитать, какими ресурсами обладает Россия. Это было особенно важно в условиях Первой мировой войны, когда выяснилось, что власть мало что знает о стратегическом сырье для выпуска современного вооружения. Стране требовались вольфрам, молибден, серный колчедан, сера, свинец, селитра и пр. Но Вернадский смотрел на идею более масштабно, и не только с точки зрения идущей войны. К естественным силам, или к  «произведениям живой природы» он относил плодородие почвы, лесные массивы, животный мир, продукты растительности, рыбные богатства и т.д. Сюда же входили ресурсы подземных недр – руда, горючие газы, нефть, уголь. И наконец, естественные источники энергии – водопады, реки, ветра, морские приливы и отливы. В итоге КЕПС установила, что у нас особенно много гидроресурсов.

Так родился самый передовой способ производства электричества – с помощью гидроэлектростанций. Поэтому знаменитым планом ГОЭЛРО страна обязана энергетическому отделу КЕПС, которая провела исключительно футурологическое исследование, сопряженное с активным участием ученых во многих изыскательских экспедициях.

А план ГОЭЛРО до сих пор служит образцом даже для западных стран. Его, в частности, вспомнили американские эксперты, когда не так давно в США произошло несколько аварийных отключений энергосистемы.

– Гражданская война, разруха и такая прозорливость... Выходит, Герберт Уэлс, сам будучи фантастом, верно определил Ленина «кремлевским мечтателем»?

– Дело не в Ленине. Его, как известно, больше занимали разного рода враги, классовая борьба, а из футурологии – разве что мировая революция. А то, о чем я говорю, предвидели и делали иные люди – российские технократы западного толка. Да, многие из них были революционерами. Но, кроме этого, они подолгу жили в Европе, впитывая в себя самые разные технические, технологические идеи и знания. А вернувшись на родину, давшую им классическое российское образование, они сумели синтезировать свой интеллектуальный ресурс и направить на социальное прогнозирование и глобальные задачи развития страны.

– Но сегодня проблема в том, что наши талантливые технократы часто предпочитают Запад...

– Мне кажется, что более яркий феномен мы наблюдаем на примере нынешней Украины. Там сегодня очень много, образно говоря, парубков, играющих на бандурах, и певучих девушек в вышиванках.

А вот с технократами в Киеве не густо. Страна, где надо сегодня уметь рассчитывать прочность мостов, дорог, зданий, практически потеряла институты технического образования.

Прогресс циничен и груб. Он сам уничтожает то, чем еще вчера так гордился.

Зато белорусы не потеряли. У них как было организовано производство инженеров, программистов и прочих специалистов, так оно и функционирует.

Я вам удивительную историю из моей родословной приведу. Мой прадед Захар Семенович Жадаев работал в Совнаркоме. Он занимался финансами в Астрахани, а в 1923 году был переведен в Москву. Когда я стал изучать справочники за годы, когда он там работал, был просто потрясен. Технократы того времени выстроили совершенно новую систему управления, состоящую из комитетов, отделов, подотделов и т.д. Причем все это, создаваемое во время войны, голода и разрухи, работало!

Думаю, источником их энергии, преодолевающей все, была вера именно в будущее. Их созидание было пронизано футурологией.

– Но все-таки они строили не летательный аппарат будущего. А бюрократический...

– Это да. Но я сейчас про одухотворенность будущим. Что-то похожее нам продемонстрировали люди, стоявшие у истоков Интернета. У нас принята версия, что все это делали чуть ли ни генералы Пентагона. А меж тем в знаменитом исследовательском агентстве ARPA были собраны прежде всего свободные университетские умы.

–  Меня больше всего поразило, что руководить этой работой президент Эйзенхауэр уговорил некоего Нейла Макэлроя, главу компании Procter & Gamble. Его же он попросил  возглавить Пентагон. Отсюда и легенда об авторстве военных. А Макэлрой, как только проект был осуществлен, вернулся в свою компанию, где занимался продвижением брендов. Он же первым в мире придумал вставлять в телесериалы для домохозяек рекламу своей продукции.

– Такие истории всегда впечатляют и вдохновляют. Но в той же футурологии много и прозаического. Нельзя начинать строить гидроэлектростанцию, не прописав все условия и возможности для доставки на объект необходимого объема материалов, обеспечения людскими ресурсами и многим другим из того, что всегда требует гигантский проект.

Конечно, это нам подсказывает и советский опыт масштабных строек. Но если продолжить сравнение с СССР, то чего сейчас, к сожалению, мы не наблюдаем, так это стратегического целеполагания. Разумеется, цель может оказаться и ошибочной. Но гораздо хуже, когда цели вообще нет.

Цель может быть такой, что в итоге окажется недосягаемой. Но в процессе стремления к этой цели происходит оживление многих сфер общественной жизни, научной и технологической деятельности, происходят открытия, растет уровень образования и пр.

Захватывающая цель, идея оказываются важнее, чем конечный результат.

– Но тогда вернемся к сотрудничеству вашей группы с Советом Федерации. У них-то были свои стратегические замыслы?

– В то время, а это был 1997 год, Сергей Глазьев, ныне академик РАН, возглавлял Отдел стратегического планирования. Он приглашал различных экспертов или целые группы, но обязательно со стороны. Потому что понимал главный принцип нашей профессии: футурологов на зарплате не бывает.

– А это могло быть некой имитацией творческого подхода? Сегодня есть самые разные модные формы инновационной деятельности. Каждая структура норовит создать у себя свою «фабрику мысли», провести краудсорсинг и пр. В чем выражался в вашем случае результат?

– На первое заседание мы собрались в 1995 году. Интернет в то время в Москве был примерно у тысячи человек. Но уже в следующем году нами была представлена записка о необходимости создания цифрового общества. И уже тогда, говоря о неотвратимости интернетизации страны, мы предупреждали, что никоим образом нельзя этому процессу препятствовать на государственном уровне. А спустя годы мы можем констатировать, что на государственном уровне действительно не было принципиального противодействия. Никто не вводил цензуру, не пытался национализировать сетевой бизнес. Таким образом мы в числе некоторых аналитиков способствовали осознанию властью того, что за Интернетом будущее.

Были и другие примеры того, как наши идеи и выводы находили отражение в документах Совета Федерации. Но говорить о том, что футурология это какая-то теневая управляющая структура, в принципе неверно.

Наша группа Futura.ru занималась сценариопланингом. Это такое направление в футурологии, которое описывает будущее в виде веера сценариев. Допустим, речь идет о каком-то возможном событии. Можно, например, гадать – произойдет оно или нет. А можно изучить вопрос с помощью сценариопланинга. Эта работа напоминает штабные военные учения, где рассматриваются разные варианты поведения возможного противника. Что, например, будет, если враг прорвется с юга, какие меры надо предпринять, что отменить и как избежать тяжелых потерь? А как действовать в случае захода противника в наш тыл? Это маловероятно? Давайте прикинем вероятность. Если такие шансы у врага есть, каковы наши действия в таком случае?

Таким образом рассматривается веер сценариев или, по-другому, веер возможностей. И даже если выбирается один сценарий, то все остальные обязательно ложатся в документ. И когда что-то происходит, мы, имея дело с многомерной ситуацией, располагаем набором многомерных ответов, учитывающих возможные изменения хода событий.

Но все решения принимают не футурологи, которые лишь описывают многомерные события, а те, кто располагает ресурсами и полномочиями на тот или иной выбор.

– Это мы с вами обсуждаем, по сути, негативные сценарии – война, катастрофа, неурожай... А вот то же освоение Марса. Позитивная затея, но это какой же веер сценариев нам потребуется, если учесть, что нужны будут такие ресурсы, материалы и уровень человеческих возможностей, о которых сегодня даже мало что известно...

– Такие большие тренды требуют и глобального к ним подхода. Начинать можно и сегодня. Просто, как я считаю, надо при этом учитывать основные силы развития мира. А таких сил определено пять. Это общественные, политические, экономические, технологические и природные силы, их отношения и взаимосвязи. На каждом этапе развития какие-то из этих сил начинают преобладать. Например, политические силы могут спровоцировать войну. А природные – голод. Общественные отношения могут вызвать цивилизационный конфликт, микромодель которого мы можем представить по нынешним событиям, в частности, во Франции и в Европе в целом. Это выражается в попытках установить некую мембрану, отделяющую существование одной исторической цивилизации от другой. И все попытки происходят на фоне глобализации мира, что делает ситуацию практически неразрешимой мирным путем.

Об этой неразрешимости социологи, демографы говорили давно. И эта тревога понятна. Если в европейской семье рождается в среднем один ребенок, а в африканской, переехавшей в Европу, их появляется пять, нетрудно представить, к чему это приведет. Достаточно взять калькулятор, чтобы узнать, к какому году Франция станет по преимуществу африканской или мусульманской страной.

В одних странах на этот счет царит благодушие: дескать, пройдут годы и все понаехавшие забудут о своих корнях и впитают ценности мультикультурализма и даже космополитизма. В других странах, напротив, поднимают голову ксенофобия и расизм.

Но я рассуждаю сейчас об этом как футуролог, которого вы спросили о глобальном освоении Марса. Мне кажется, такие проекты не могут не учитывать тех пяти движущих сил мира, о которых я говорил выше. Эти силы могут быть, как мы уже понимаем, и движущими и тормозящими.

Но футуролог – это человек, сидящий в бочке на мачте плывущего корабля. Конечно, в разных странах к нему разное отношение. Наиболее внимательное, например, в Голландии или Швеции, где влияние футурологии на 

Роботизация на марше. «Если это Винни-Пух, то какой тогда Кощей Бессмертный?» Фото Reuters

внешнюю и внутреннюю политику весьма заметное. Чего не скажешь о Франции или Италии. То есть связь между властью и футурологией в разных странах имеет разный уровень продуктивности или эффективности.

– А нет ли в этом выводе, рожденном личным для вас опытом, некоего неизбывного драматизма. Вот вы с несколькими коллегами написали компьютерную программу, которая называется Punto Switcher. Благодаря ей мы можем работать на компьютере, забыв о переключении раскладки. Но не чудо ли, которым вы как своим результатом можете гордиться! И что на этом фоне какая-то футурология со своими туманными сценариями? В чем вы находите удовлетворение?

– Попробую ответить иносказательно. Однажды американский инженер, сотрудник Космического агентства, допустил просчет и страшно боялся признаться в этом начальству. Пересилив страх, он пришел к начальнику и заявил о решении уволиться, так как чувствовал вину и ответственность за ошибку. Но генерал сказал: «Если бы ты ошибался в половине предсказаний, я бы заменил твою работу гаданием на монетке. Но поскольку нет людей, не совершающих ошибок, меня устраивают твои даже 52% правильных предсказаний». Не знаю, ответил ли...

– Пожалуй, да. Если учесть, что над вами нет генерала. А с чего, собственно, все началось, как вы объединились в группу Futura.ru?

– У меня был круг друзей, в основном технократов, которые занимались компьютерами. Примерно в 1984–1985 годах был на Новослободской такой подвал, в котором были музыкальная и инженерная студии. Туда входили Сергей Пацюк, Владимир Босник, Сергей Радченко. Это были люди, создавшие один из первых клонов английского компьютера Sinqlair, и потом на советской элементной базе была сделана копия этого компьютера. У Сергея Пацюка в каком-то детском радиоклубе была, например, трехметрового диаметра антенна, которую он установил в центре Москвы для тайного просмотра спутникового телевидения. Просто он тогда был демобилизованным офицером войск космической связи.

Казалось бы, какая-то группа энтузиастов в каком-то подвале что-то придумывает. Тогда еще Интернетом и не пахло. Но как-то этот круговорот людей и идей продолжал жить в таком режиме, который все время что-то генерировал и всем своим содержанием был обращен в будущее. Кто-то же из древних ответил на вопрос, как отличить мудрого человека от глупого: «Предсказания мудрого сбываются».

Был еще клуб Гарри Каспарова, который купил для этого интеллектуального заведения компьютеры на свои деньги. Туда ходили братья Пачиковы. Один из них, Степан, стал известнейшим предпринимателем, создателем популярного во всем мире сервиса Evernote.

В общем, в ту пору различные подвальные энтузиасты сделали немало интересного и полезного как для себя, так и для общества. Тот же «Яндекс», созданный у нас. Оказалось, что создание поисковых машин под силу далеко не каждой стране. Такие успешные страны можно пересчитать по пальцам.

– А как лично вы обрастали знаниями в сфере высоких технологий?

– У меня это началось еще в техникуме книжной торговли, куда я отправился учиться на букиниста. Там было такое интересное направление, связанное с классификаторами, рубрикаторами, библиографиями, то есть работа с большим объемом информации. Обычно этим мало кто интересовался, больше привлекала торговля. А меня вот туда повело, несмотря на то что ПК тогда еще не было.

Кроме того, у меня была большая любовь к энциклопедиям. Я вырос на Арбате. Мой дядя Сергей Семенович Жадаев был директором «Гипрокаучука». Номенклатурный был человек. Благодаря ему у нас дома были полные собрания Граната и Брокгауза, в которых я вычитывал даже то, что простому советскому человеку знать не полагалось. В окружении этих золоченых корешков книг можно было найти ответы на многие вопросы.

Но при этом я только недавно узнал, что в доме Льва Николаевича Толстого была традиция: если при семейном чтении попадался неизвестный термин, посылали человека за нужным томом энциклопедии и зачитывали статью вслух. Короче, хорошая энциклопедия была тогда своего рода поисковой машиной.

– А ваше увлечение эзотерикой, мистикой, о котором я прочел, оно носит энциклопедический или какой-то иной характер? Вы даже составили «Словарь эзотерического сленга».

– Интерес к эзотерике, для меня она как наука, это прежде всего интерес к непознанному. Это не мистический туман, а стремление понять, что происходит с человеком в результате такой практики.

– А как родился словарь?

– Это даже не словарь, а своего рода воспоминания о том, как люди, имеющие отношение к духовной практике, общались, вырабатывали свой язык, словарь, свои линии взаимопонимания. Это же интересно применительно к любой общности людей, глубоко увлеченных чем бы то ни было.

– Я затронул ваш интерес к эзотерике, чтобы затем спросить: а чем вы считаете футурологию? В ней существуют элементы непознанного или необъяснимого? Возьмите феномены художественного предвидения. Поэт-футурист Велимир Хлебников в стихотворении «Радио будущего», по сути, описывает Интернет. И это в 20-х годах прошлого века.

– На этот счет есть блистательный пример Артура Кларка, который был ученым и одновременно писателем-фантастом. Сколько же всего предсказал этот человек… Конечно, художественное мышление обладает совершенно неожиданными свойствами видения будущего.

– Так что же такое футурология – наука или искусство?

– На высочайшем уровне компетенции, когда речь идет о признанных всем миром авторитетах, таких, как Кэвин Келли, Петер Шварц Элвин Тоффлер, тогда это и наука и искусство. Не зря же Шварц, размышляя об этом, говорит: «На практике сценарий напоминает некую цепочку рассказов, написанных или рассказанных, построенных по тщательно сконструированным сюжетам. Рассказы или истории, проще говоря, являются старым проверенным способом организации знания… Рассказы или истории могут выражать множество перспектив развития сложных событий, сценарии же придают этим событиям значение».

– Но сегодня в связи с развитием средств массовой коммуникации носителями сюжетов, рассказчиками или пересказчиками становятся обычные люди. Их якобы эксклюзивная информация часто носит характер страшных пророчеств, которые вызывают у людей разную реакцию…

– Вроде такой, когда бабушка, услышав жуткие предсказания, пьет валерьянку, отец бежит менять последние пять тысяч рублей на евро, а внук объявляет о решении покинуть страну… Но если серьезно, вы затронули очень важную проблему, связанную с особенностями информационного общества. В последнее время появилось даже понятие –  «эхокомната». На студиях звукозаписи раньше действительно были такие комнаты, куда заводились разные звуки, которые потом обрабатывались таким образом, чтобы создавалось впечатление, что это происходит в разной среде – в зале, коридоре, в пещере, в машине и пр., то есть можно было создать почти бесконечное эхо.

Так вот современные коммуникации при участии в них огромного количества людей производит эффект такой эхокомнаты, в которой слушатель не может выделить нужного звука, правильной ноты, важной для него лично тональности. Этот информационный шум подавляет личностное восприятие. Человек уже не может отличить слух от факта, информацию от вымысла, провокацию от сигнала тревоги… Когда человек остается один на один с любым информатором или оппонентом, у него всегда есть возможность либо согласиться с полученными сведениями, либо сказать, что у него другое отношение к сообщению или прогнозу. Но когда возникает информационный хаос, это уже сигнал большой угрозы. Как психическому состоянию личности, так и стабильности социума.

Единственный выход из этой ситуации – тщательный выбор авторитетных для конкретного человека источников сведений и мнений. Ограничения числа СМИ, которым он может смело доверять, и т.д. Других мер защиты я не знаю.

– Вернемся к футурологии. Что мешает серьезному ее развитию в России?

– Мне приходилось общаться с серьезными западными футурологами, представляющими университетские круги. Там с человеком, чей уровень компетентности признается научным сообществом, делятся всем, что его интересует. Тебе будут рассказывать, помогать советами, присылать ссылки на публикации и т.д.

Речь идет о солидарной, доброжелательной среде. Там, если человек берется за какой-то проект, он может тут же пригласить тех, кто мог бы в этом тоже эффективно участвовать. У нас же такой счастливец, как правило, не будет никого приглашать, заявив заказчику исследования, что именно он – самый компетентный и крутой футуролог отечества, поэтому в одиночку способен освоить все выделенные на работу средства.

От этого у нас возникают многие проблемы, связанные с качеством исследований. Образовалась не конкурентная в хорошем смысле, а скорее недружественная среда, в которой нормально не развиваются ни наука, ни коммерция.

– Что ж, в отсутствие солидарности задаю вопрос вам как отдельному футурологу. Что лично вы предсказали точно в последнее время?

– То, что стало затем фольклорным выражением «Крым наш». В январе 2014 года, когда в Киеве еще сидел Янукович, я выразил мнение своих коллег из futura.ru в интервью для «Вечерней Москвы»: «Один из сценариев развития событий на Украине для кого-то пугающий, а для кого-то вдохновляющий – это разделение страны на две части. Подчеркиваю, именно на две, а не на три, поскольку некоторые политологи всерьез рассуждают о создании татарской республики на территории Крымского полуострова. Однако процентов татарского населения в Крыму по отношению к русскоговорящему населению явно недостаточно для того, чтобы создать на полуострове независимую крымско-татарскую республику. Идеальное, благоприятное развитие событий для России – это возвращение нам Крыма как части Российской Федерации, что вполне возможно».

– Выходит, сбылось. Правда, сегодня уже все больше озабоченности тем, не станет ли Крым в международном, экономическом и ином отношении нашей долгой и неразрешимой проблемой.

– Это тот случай, когда как раз нужен сценариопланинг...