Человек в мире эпидемий

Все умрут, а вы останетесь? Ну, это вряд ли... Кадр из фильма «Безумцы». 2010

О том, насколько могут быть опасны человечеству в ХХI веке микробы, вирусы и даже сами люди, ответственный редактор приложения «НГ-сценарии» Юрий СОЛОМОНОВ беседует с известным ученым, доктором химических наук Львом ФЕДОРОВЫМ.

– Лев Александрович, а как вам, специалисту по органической химии, вдруг пришло в голову заниматься историей подготовки нашей страны начиная с 20-х годов прошлого столетия к биологическим войнам?

– Можно сказать, случайно. В 1995 году ко мне домой пришел некто Валентин Витальевич Бойцов, кадровый военный, и показал черновики своей работы по истории создания советского бактериологического оружия. Я честно признался, что могу проконсультировать его разве что по химическому оружию, которым тогда занимался. Но гостя это ничуть не смутило: «Все-таки пусть это у вас лежит. На всякий случай».

Теперь-то я с грустью понимаю, почему Бойцов, участник ликвидации чернобыльской катастрофы, принял такое решение. В том же году он умер. А через некоторое время появился еще один энтузиаст, уже штатский, Алексей Евгеньевич Лобастов из Кирова. Он имел непосредственное отношение к разработкам биооружия. Потому что когда в декабре 1933 года в Москве погиб человек от боевой формы сибирской язвы, то военное учреждение, где эту страшную болезнь готовили к биологической войне, перевели – после серии перемещений и преобразований – в Киров. И уже в Кирове в 1953 году случилось ЧП: слив штамма сибирской язвы попал в канализацию. Обошлось без жертв. Но в течение трех лет пришлось отлавливать в подземных стоках крыс – носителей инфекции. Кстати, за это время штамм стал более боевым.

– В таких ситуациях не знаешь, что лучше – работать с такими инфекциями или делать все, чтобы они просто никогда не могли вернуться...

– Да, но жизнь идет, и часто прошлые рукотворные угрозы заявляют о себе так, что мало никому не покажется. Та же сибирская язва, как известно, существует в трех вариантах. Кожная, которая поражает скот. А вот легочная и кишечная представляют собой так называемые боевые формы бактерий, которые могут быть использованы в военных действиях. Эта болезнь упоминается еще в «Илиаде» Гомера.

Российское название в отличие от международного термина «антракс» связано с сибирской эпидемией в XVIII веке. Тогда же в России появилось и первое серьезное описание болезни. Вот лишь некоторые «невинные» симптомы в современном описании: «Начальные проявления болезни — заложенный нос, слабые боли в суставах, быстрая утомляемость, слабость и сухой, навязчивый кашель — аналогичны симптомам небольшой простуды или гриппа. Для большинства людей подобные недомогания считаются достаточно обычными и не заставляют их немедленно обращаться к врачу».

Про сибирскую язву можно сказать, что она живет практически вечно. Даже при полном сжигании трупов животных зараза в виде спор остается. Поэтому после вспышек или научных опытов возникали могильники для захоронения. По неофициальным данным, в СССР таких могильников было около 50 тыс., из которых 35 тыс. – на территории нынешней России, остальные – в бывших союзных республиках. Карта таких захоронений имеется у московских вирусологов.

Разумеется, вы меня засмеете, если я скажу, что местные органы власти России знают обо всех этих могильниках и даже следят за их безопасностью. На самом деле, и дачи над этими могильниками строят, и скважины бурят, и детские сады рядом размещают. Помнится, во время очередных выборов политику Борису Немцову показали опасный источник заразы на берегах водохранилища – основного источника питьевого водоснабжения для Москвы, и он заострил на нем внимание общественности. Конечно, на это политика подвигла предвыборная кампания. Гораздо важнее в таких ситуациях реакция исполнительной власти, которая не только должна знать такие места, информировать о них население, но и предпринимать меры по ликвидации очагов беды. А уж если в таких местах начинается строительство – где искать виноватых в таком «неведении»?

Поэтому в моральном смысле настойчивость Алексея Лобастова, предлагавшего мне вместе с ним написать книгу-расследование об опасности подготовки страны к биологическим битвам, вполне понятна. Но и этот человек вскоре умер! Я не сторонник теории заговоров. Не исключаю, что его смерти способствовали слишком частые вакцинации – все-таки он работал в рискованной среде испытательных лабораторий, где требовались регулярные прививки.

Сьерра-Леоне. В зоне эпидемии не бывает похоронных церемоний. Фото Reuters

После такого жизненного пролога к еще не написанной книге я уже не мог не начать над ней работать. Причем мне казалось, что уж я-то с ходу пойму в этой теме многое. Потому, что первыми создавать советское биологическое оружие начали химики. Это потом уже работы выделились в отдельную систему. Однако система оказалась куда как более закрытой, чем химическое оружие.

– А почему?

– Дело в том, что химоружие уже было испытано на полях Первой мировой войны, и результаты испытаний на людях не могли не вызвать тревоги международной общественности. И то, что мы такое оружие начали разрабатывать, было ясно.

Бактериологические опыты были куда более закрытыми. Когда я начал поиски, никто точно не мог сказать мне даже о том, в каком году они начались. Открытые источники, в частности газеты, указывали на 1946 год. И даже один из найденных мной участников работ над биологическим оружием тоже говорил про 40-е годы. Затем поиск принес некоторые сведения об экспериментах 30-х годов. Я же считаю и приведу на этот счет немало подтверждений, что в действительности все началось намного раньше. Примерно с 1923 года.

Точно известно, что 6 февраля 1925 года лечебно-санитарная секция Химкома уже обсуждала такой практический вопрос, как «возможность патогенной бактерии сибирской язвы выживать в присутствии отравляющего вещества хлорпикрина». А через две недели та же секция изучала документ, полученный из Реввоенсовета страны. Было приказано обсудить «Предложение гр. Ляпидовского о применении бактерий для целей войны». Секция решила «признать вопрос о возможности боевого применения бактерий представляющим большой интерес».

В 1926 году появилось ВОХИМУ (Военно-химическое управление Красной армии), которое занялось созданием «средств биологического нападения». Сразу же после образования управление выбрало два пути для повышения боевой мощи страны – военно-химический и военно-биологический. Оба направления трактовались как вынужденный ответ на «агрессивные происки империалистических держав». Во всяком случае, это следует из документа, выпущенного ВОХИМУ в марте 1931 года, где говорилось: «Применение бактерий в качестве оружия против нас весьма вероятно, что подтверждается некоторыми данными IV Управления штаба РККА».

Музей зверств  «Отряда 731». Инсталляция смертельных опытов. Фото Reuters

Тогда же Иван Михайлович Великанов, называвший себя бактериологом – членом ВКП(б), написал в секретном письме «наверх»: «Необходимо добиться в Реввоенсовете осознания реальности бактериологической войны и необходимости реальных мер по подготовке к ней».

Потом военный биолог Великанов первым возглавит Биотехнический институт РККА. А в 1938-м вместе с женой будет репрессирован по «делу Тухачевского». И по трагической иронии им будет предъявлено обвинение, связанное именно с бактериологическими диверсиями.

– Возможно, тревога была не такой уж напрасной? Нас же тогда уже многие страны серьезно побаивались...

– Дело не в этом. А в том, что в других странах специалисты смотрели на эту проблему совершенно иначе. Когда в 1930 году президент комитета здравоохранения при Лиге Наций доктор Торвальд Мадсен выступал в Париже на Международном конгрессе микробиологов, он заявил, что не считает нужным заниматься изучением способов защиты против бактериологической войны. Такая война, на его взгляд, невозможна уже лишь потому, что может принести одинаковый ущерб обеим враждующим сторонам.

Да и сам тогдашний начальник ВОХИМУ Яков Фишман, кстати, бывший эсер, можно сказать, радикал, даже в августе 1933 года писал начальству, что в полученных разведывательных материалах «нет конкретных данных» о намерениях врагов прибегнуть к биологическому оружию.

Сегодня есть уже немало исследований, позволяющих определенно утверждать, что передовые в биологических разработках страны мира ни в 1920-х, ни в начале 1930-х годов работ по созданию наступательного биологического оружия не вели. Даже в конце ХХ века исторический анализ проблемы не выявил для молодой советской власти времен 1920–1930-х годов никаких угроз, связанных с возможностью биологической атаки с чьей-либо стороны.

Интересное замечание о гитлеровской Германии сделал в свое время генерал Владимир Евстигнеев, возглавлявший 15-е Главное управление Генерального штаба Вооруженных сил СССР, занимавшееся проблемами биологических войн: «Гитлер был бактериофобом, очень боялся лично заразиться каким-нибудь вирусом, биологическая программа Третьего рейха так и не вышла из стен научных лабораторий».

В общем, развернутая в 20-е годы подготовка Советского Союза к наступательной биологической войне не могла быть ответом на угрозу с Запада. Это могло быть только попыткой либо запугать Запад, либо, что еще хуже – застать врасплох.

– А может быть, это набирала силу идея мировой революции, своего рода биологический троцкизм? Если еще вывести бактерии, уничтожающие исключительно буржуев, то эффект может быть ошеломляющим...

– У меня версия куда проще. Взялись это делать на всякий случай, держа в памяти Антанту. Короче, чтобы больше не лезли.

– Но тогда почему оружие наступательное? Одно дело производить неприкосновенный запас, а другое идти с этим оружием вперед...

– Конечно, идти! Это же большевики. Но уникальность этого оружия в том, что оно почти всегда палка о двух концах – нашлешь его на врага, а оно, глядишь, выкосит у тебя передовые отряды. А то и весь тыл. Поэтому требовалось оружие дальнего действия. И я в своих работах писал, какие средства доставки бактериологических снарядов врагу тогда требовались. В те годы прежде всего мощные авиационные бомбы. В более же близкие к нам времена – это боеголовки стратегических ракет. Так что большевики меньше всего мечтали погибнуть от своего же оружия. Поэтому мечтали, чтобы оно уносило заразу как можно дальше от строительства социализма.

– Но был же известный протокол, подписанный летом 1925 года в Женеве, запрещающий применение как химического, так и бактериологического оружия...

– Конечно, был. «Протокол о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств». Его подписали 38 стран. Но это же был запрет на применение! Может, поэтому СССР присоединился к этому документу лишь в конце 1927 года, когда, по сути, была завершена внутренняя подготовка к биологической войне. Отсюда понятно, почему должны были соблюдаться условия строжайшей секретности.

В течение всей советской эпохи при работах над военно-биологическими проектами секретность требовалась еще и для того, чтобы скрывать тайные операции по исторической линии спецслужб – ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. Причем их интерес был не только охранительный, но и содержательный. Начиная с 1920-х годов в ГПУ работала секретная группа, созданная для подготовки и проведения террористических актов за границей с использованием ядов, наркотиков и иных биологических средств. Она располагала для этого специальной лабораторией и подчинялась напрямую главе ведомства.

Хочу подчеркнуть, что эта эпидемия секретности вообще в нашей стране носит характер хронической и неизлечимой болезни. Мы уже говорили о том, что общественность не знает как точных мест захоронения той же сибирской язвы, так и ответов на многие другие вопросы, касающиеся жизни и здоровья многих поколений страны.

– Эта секретность сильно мешала вашей работе?

– Естественно. О биологическом оружии нам с вами до сих пор нельзя читать необходимые исторические документы. Даже данные о довоенных работах на эту тему в архивах получить нельзя. Фонды по химическому оружию я нашел, по Генштабу – тоже. А вот по военно-биологическому направлению ничего нет. Поэтому я, зная, как уже сказал, что у истоков биологического оружия стояли химики, в их архивах стал находить какие-то концы. Ну и были в архивах разного рода переписки, в которых можно было выйти на копии ряда документов.

– А реальные наблюдения, так сказать, работы в поле?

– Наиболее характерным в этом смысле была свердловская эпидемия сибирской язвы в 1979 году, когда военные упустили на беззащитный город облако боевой формы сибирской язвы, в результате чего были огромные жертвы. Конечно, о ней было написано много, хотя армия так и не отчиталась перед страной об этом своем «упущении». Но мне спустя годы пришлось много раз туда ездить и собирать все по крупицам. Таким образом, это была реставрация событий, встречи с очевидцами и участниками через много лет. Многие из них могли в своих рассказах что-то упустить, забыть или преувеличить. Но основная тенденция просматривалась четко – власть сделала все, чтобы истинные размеры эпидемии не были представлены обществу. И это для нашей страны и ее регионов, можно сказать, универсальное поведение властной бюрократии.

– Вы часто пользуетесь публикациями прессы на эти темы?

– Да, но при этом все равно проверяю ту или иную информацию. В качестве примера могу вам рассказать, как геморрагическая лихорадка Ласса попала в нашу страну. Это была разведработа одного из торгпредов нашей страны в Западной Африке. Дело в том, что в США есть такая народная примета: как только в любой части света возникает какая-то новая эпидемия, в ее эпицентре тут же появляется американский госпиталь. Возьмем даже бомбардировку Хиросимы и Нагасаки. Вскоре после ядерных взрывов там появились американские медики – исследовать действие радиации. Это выглядит цинично, но так было. Американцы лечили пострадавших, но при этом изучали лучевую болезнь.

Так было и в африканской деревушке Ласса, куда после вспышки болезни и прибытия американского госпиталя приехал российский торговый представитель, он же резидент разведки Анатолий Баронин, чтобы узнать – не там ли потенциальный противник изучает кандидата на новое биологическое оружие. Дальше описавшая эту историю известная газета приводит комментарий самого героя этой операции: «Нам нужна была кровь еще не умершего больного. Мы бы никогда ее не получили, если бы не оказались в местном кабачке за одним столом с аборигенами – работниками американской лаборатории. Они с нами выпили, а потом на спор вынесли нам колбочку, к которой им строго-настрого запрещали прикасаться госпитальные врачи… В посольство мы возвращались с черепашьей скоростью, боялись: выплеснется «добыча» — конец шпиону. Еще несколько дней ждали в напряжении транспорт, чтобы отправить добычу в Москву». Примерно такая же история была связана и с вирусом Эбола.

– Не так давно я читал о подвигах Баронина на одном сайте. Материал назывался «Легенда украинской разведки». Но он не перебежчик. Как сам пояснил – еще при распаде СССР выбрал Украину...

– Это его право.

– Но вернемся к американскому госпиталю. Трудно поверить, что нам вирус нужен для военных целей, а нашим неиссякаемым «потенциальным противникам» – исключительно для целительных препаратов.

– Это интересное подозрение. Давайте задумаемся, почему американцы годами, десятилетиями не разрабатывали многих видов биологического оружия? Потому что у них был цивилизованный подход: сначала создается вакцина, а уж потом делается оружие. Потому что если начать с оружия, то нет гарантии, что при этом не начнут гибнуть свои люди. И тут за горе-разработчиков возьмутся сенаторы, пресса – все демократические структуры.

Почему Исии Сиро, японский микробиолог, генерал-лейтенант Императорской армии Японии, начал изучать возможности биологического оружия примерно в 1925–1926 годах, а за практическое воплощение принялся после 1932 года? Потому что Япония затеяла войну с Китаем, а до этого он не мог себе позволить на территории своих островков эти чертовы болезни испытывать, то есть проверять, как они действуют на живого человека. Нет, он не был гуманистом – однозначно. Но своих, японских граждан губить не хотел. Когда же оказался в Китае, то сразу организовал «Отряд 731» и приступил к испытаниям на чужих людях – китайцах, русских, немцах…

– Тогда попутный вопрос. Как вы относитесь к созданию этнического оружия, работающего избирательно на определенную национальность или этническую группу?

– Это полная ерунда. Допустим, вы изобрели такое средство для избавления от евреев. Но евреи, они семиты, точно так же как и арабы. Вот вам и вся избирательность. И, конечно же, за этим намерением стоит нацистская логика. Как и у «Отряда 731». Поэтому не зря после войны был суд над теми, кто входил в это подразделение. Правда, Исии Сиро процесса избежал, оказался на Западе. А вот Великобритания пошла иным путем. Когда Вторая мировая война закончилась, англичане просто решили больше не разрабатывать и не испытывать химического оружия. Причина проста – размеры островной страны не позволяют проводить такие эксперименты, не подвергая опасности население. А у нас страна хоть и большая, однако мы химическое оружие можем уничтожать, например, прямо на одной из станций Транссиба. Комментарии, как говорится, излишни.

Я каждый раз, когда начинаю о таких вещах говорить, в ответ слышу: вы, экологи, такие скандальные, упертые и пр. Но я не эколог, а химик, ученый. Поэтому экологическую опасность химического и биологического оружия я всегда пытаюсь вначале оценивать научно, и только потом каким-то образом могу солидаризоваться с экологической общественностью или с правозащитниками.

– А как вы относитесь к принципу, который всегда любят озвучивать все, кто осваивает в своей стране военный бюджет? Они уверяют общество в том, что чем сильнее развиваются военные разработки, тем больше новых технологий, препаратов, неожиданных изобретений получает общество. Лично я почему-то не представляю, что хорошего нам можно ждать от новых боевых форм сибирской язвы...

– Помнится, еще Хрущев – эмоционально и безуспешно – требовал от наших военных отдавать в народное хозяйство разработки двойного назначения. Поэтому я коснусь лишь примера с вирусом Эбола. Думаю, мы украли его у тех, кто им занимался еще на рубеже 70–80-х. И у нас сразу стали над Эболой работать в военном направлении. Его же надо было научиться культивировать, размножать и при этом не заразиться. Научились. Потом он должен был стать очень-очень заразным. Не знаю, слышали ли вы об эпидемии в СССР холеры Эль-Тор в конце 60-х годов. Но любой специалист скажет вам, что она отличается от той холеры, которая косила людей в Средние века. Эта наша холера – тьфу по сравнению с той напастью. Так вот, наши военные научили вирус Эбола быть очень заразным, то есть пригодным для биологического нападения, а вот вакцину против него так и не создали.

– И что же, будем заряжать им ракеты?

– Да нет. Страна изменилась. Законы уже не позволяют разрабатывать наступательное биологическое оружие. Нам надо думать о том, чего мы не смогли сделать. Дело в том, что американцы, изучая этот вирус в Африке, не сумели создать вакцину против него. За десятки лет не смогли. Не создали ее и мы. И вдруг в 1995 году я вижу по телевизору короткое сообщение, что Военно-биологический институт в Сергиевом Посаде (Загорске) будто бы разработал вакцину от вируса Эбола. А через пять лет даже появился телефильм «о сенсационном открытии», в котором говорилось, что в начальной стадии болезни это средство «полностью защищает человека от смертоносного вируса». Ну а потом военным биологам пришлось признавать, что на самом деле речь шла лишь о «создании единственного в мире иммуноглобулина для профилактики лихорадки», неспособного излечивать само заболевание. Ну а жизнь меж тем продолжалась. И в 1996 и 2004 годах в двух институтах биологической войны – Сергиевом Посаде и Кольцове (возле Новосибирска) от вируса Эбола погибли еще два ученых.

– Какие эпидемиологические угрозы видятся вам самыми опасными для россиян?

– Не думаю, что это Эболы. Скорее всего это скрытые опасности, которые накоплены нами же при подготовке к наступательной биологической и химической войне. Например, нашим военным даже в голову не приходит сообщить обществу, где они по всей стране закопали отходы от работ с биологическим оружием. А между тем весной 1998 года в Свердловске в процессе проливных дождей в реку смыло ту самую обычную городскую свалку, где были складированы опаснейшие отходы после очистки улиц во время вспышки сибирской язвы 1979 года. Но население-то об этом не знало! То же самое относится и к химическому оружию: гигантские количества вредной «химии» закопаны в сотнях мест страны – местах производства, испытания и хранения химического оружия.

– А население вообще-то должно знать? Не будет ли такое знание не только источником печали, но и причиной массовой паники?

– Население должно иметь право знать. Например, в стране за океаном армия после окончания отдельных эпизодов, связанных с работами с оружием массового поражения (например, во время войны во Вьетнаме), представляет обществу отчеты об этом. А у нас власти страны пока не осознали необходимости таких отчетов, хотя без подобной отчетности армии перед страной бессмысленно вести речь о демократии и создании гражданского общества. Между тем чем демократичнее будет страна, тем лучше она будет развиваться. Тем сильнее станет ее иммунитет – как перед вирусными, бактериологическими, так и перед социальными эпидемиями. Но это уже другая тема.