Татьяна Антонова
Будет вам теперь фотосессия, подзаборники! Фото Reuters
В социальных сетях ходит забавная история о школьнике, который написал сочинение на тему «Как я провел лето». Вместо красочного рассказа о поездке на море или, на худой конец, к бабушке в деревню «прокачанный» ребенок выдал примерно следующее: «Как я провел лето – это мое личное дело. И Вас, Марья Ивановна, оно касаться не должно. А если Вы будете и дальше совать нос в мою частную жизнь, мы с Вами встретимся в Европейском суде. Вас туда вызовут повесткой, а я там и так буду по другим делам. А по каким – это мое личное дело».
Стала ли эта невинная шутка прародительницей нового закона о защите частной жизни, неизвестно. Однако с 1 октября писать об элитных квартирах чиновников и заграничных университетах для депутатских дочек, не рискуя попасть в суд, можно разве что на заборе. Новая статья 152.2 Гражданского кодекса запрещает без согласия героя будущей публикации «сбор, хранение, распространение и использование любой информации о его частной жизни, в частности сведений о его происхождении, о месте его пребывания или жительства, о личной и семейной жизни». По сути, депутаты приняли «чугунный устав» для журналистов и блогеров, фактически возвращающий цензуру. Он прошел путь от регистрации в Госдуме до официального опубликования на удивление быстро и легко. Ни в одном чтении увесистый документ не забуксовал. И даже президентская рука не дрогнула, ставя подпись под смертным приговором свободе слова.
Сколько нужно бумаги, чтобы уместить одно-единственное послание государственной элиты: «О нас напишешь – коня потеряешь»? По логике – одна строчка плюс пояснительная записка на лист. Но для замыливания глаз смысл разбросали на 40 страниц машинописного текста и заплели основную идею в такие кружева, что даже эксперты Общественной палаты читали его как поэмы Гомера без перевода. И только рассмотрев законопроект под микроскопом, стало ясно: депутаты хотят запретить публикации на «неудобные» темы о темной стороне жизни представителей государственной власти. Поэтому палата предложила Госдуме одуматься и снять законопроект с рассмотрения, поскольку такие нормы ограничат право журналистов на сбор и распространение информации, а также позволят без внятных оснований изымать целые тиражи изданий. Эксперты отметили, что закону не хватает только права на «трепанацию черепа журналистов». Однако поправки приняли практически единогласно. Пишущему сообществу теперь остается только пить валерьянку да выдумывать, как написать между строк то, что по-хорошему должно бить промеж глаз с первой полосы.
От благих намерений до абсурда
На первый взгляд цель у новой статьи 152.2 Гражданского кодекса самая что ни на есть благая. Когда эта порция законодательного свинца только задумывалась, а проект поправок в самой первой редакции просочился в СМИ, авторы закона оправдывались: мол, журналистика давно больна желтухой, и с этим «гепатитом» надо нещадно бороться. По словам председателя думского комитета по законодательству Павла Крашенинникова, закон должен в первую очередь бить по желтой прессе, для которой заглядывать в чужую замочную скважину или копаться в грязном белье – каждодневная рутинная работа. «Это принцип запрета нейтральной и доброй лжи», – заявлял Крашенинников. В свою очередь, главный редактор портала Life News Ашот Габрилянов утверждал, что граждан нельзя лишать права на получение информации. Пусть даже эта информация не имеет ничего общего с представлениями о нравственности. Тогда же известные актеры и звезды шоу-бизнеса рукоплескали депутатам за заботу о неприкосновенности их «изнанки». Актер Максим Суханов в интервью «Российской газете» заметил, что само узаконивание права на частную жизнь является правильным. Хотя, как во всяком деле, здесь опасно раздувание принципа до размера абсурда. «Если человек не хочет указывать, женат он или нет, где он живет и сколько у него детей, он имеет на это право. У людей надо спрашивать, прежде чем обнародовать их личные данные. Человек должен сам решать, какую информацию о себе он предоставляет», — пояснил один из авторов законопроекта Олег Параскив.
Мотивация, конечно, хорошая. Но почему бы тогда этому закону не родиться лет 10 назад, когда таблоиды вовсю гнобили Александра Абдулова за конфликт с фотографом? Или когда журналисты зарабатывали на десятках версий о том, какая диета погубила Гундареву?
Раньше депутатам хватало статьи ГК о защите чести и достоинства, которая, кстати, по сей день существует и прекрасно работает. Именно эта статья «прошлась» совсем недавно по Евгению Ройзману. В 2012 году пока еще не мэр Екатеринбурга, но известный блогер и борец с наркоманией Ройзман в своем Живом Журнале опубликовал сообщение о том, что следователь Свердловской областной прокуратуры Алексей Карпов и его жена подозреваются в убийстве двух выпускниц. А в году 2013-м новый уральский градоначальник получил от четы Карповых иск о защите чести и достоинства. Суд обязал Ройзмана компенсировать опороченному следователю моральный вред и удалить публикацию с глаз долой. И хотя выплатить мэру придется всего пять тысяч рублей, факт остается фактом: закон работает.
Так что каждый обиженный журналистами ньюсмейкер имеет право подать в суд иск по старинке, описать в красках свое горе и получить солидную компенсацию. Такая форма защиты своих личных прав вполне мирно соседствует с принципом свободы слова и никакого отношения к цензуре не имеет. Но раньше журналист мог предстать перед судом только за то, что кого-то оскорбил или что-то переврал. А за откровенную клевету и вовсе мог угодить под уголовную статью. Ту самую, которую Медведев отменил, а Путин вернул обратно. То есть ядом считалась только ложь. У судей так называемые репутационные споры недоумения тоже не вызывали. Для них это семечки, ведь процедура отработана годами. А если где-то и есть брешь в родном законе, то судья всегда может воспользоваться законом международным, считает адвокат Сергей Жорин, который защищает интересы звезд кино и шоу-бизнеса. В Конвенции по правам человека, которая по статусу стоит даже выше самой Конституции, четко сказано и о вранье, и о «замочных скважинах». А за разбазаривание особо ценных сведений, к примеру, о состоянии здоровья человека, под суд пойдет не только журналист или блогер, но и тот врач, который «слил» в СМИ диагноз своего пациента.
Но после публикаций о «золотых кренделях» «Единой России» и стоимости номера депутата Исаева в заграничном отеле парламентарии как-то особенно остро ощутили ущербность отечественного законодательства. От напечатанного в депутатских животах начались колики, а лекарства-то под рукой и не оказалось. Старый закон не работал: за правду осудить было нельзя. Теперь же любую, даже кристально чистую информацию приравняли к наркотикам, а журналиста – к драг-диллеру. Только вот наркотик в малых дозах может быть использован как лекарство, и поэтому законодатель в тюрьму сажает только за «крупный размер». А информация, по мнению тех же дядек из Госдумы, вредна в любых количествах. Поэтому о коррупции в высших эшелонах теперь можно писать в общем, не называя конкретных имен. Есть, мол, коррупция, а как ее зовут, мы не знаем.
Беспрецедентное право
Новый закон дает гражданину право требовать не только опровержения опубликованной информации, но и изъятия и уничтожения «материальных носителей», при помощи которых распространены сведения о его частной жизни. То есть за газетную статью о двойне Пугачевой, пусть и лишенную доли вымысла, но изданную без разрешения самой Аллы Борисовны, можно остаться не только без тиража, но и без флешки, на которой записана электронная версия текста. А также журналист может потерять компьютер, на клавиатуре которого этот текст набит. С одной стороны, вроде бы все правильно: долой папарацци, дайте людям жить спокойно! Ведь если звезда захочет, она сама напишет свои микромемуары в известном журнале в рубрике «проза звезд». Но если так пойдет, рано или поздно приставы, чего доброго, начнут опечатывать помещения редакций!
Более того, до сих пор непонятно, является ли нарушением закона сам факт того, что на газетной полосе напечатана фраза «двойня Пугачевой»? Надо ли у новоиспеченных родителей испрашивать разрешения на то, чтобы это напечатать? И в какой форме это разрешение должно быть дано, чтобы потом не засудили? Достаточно ли простой расписки «претензий не имею», или же герою статьи с журналистом надо, взявшись за руки, бежать в нотариальную контору? А может, злополучная фраза обидит Галкина за то, что нерадивый газетчик не написал «двойня Пугачевой и Галкина»?
В общем то, что в иные времена воспринималось как бред буйнопомешанного, теперь является новой и интересной работой для судей и адвокатов. Первые уже хватаются за голову: непонятно, как рассматривать такие дела. Тут даже «телефонное право» не поможет: прецеденты есть разве что в библиотеке Верховного суда США… Вторые потирают руки: процессы обещают быть скандальными, гонорары – высокими, а рейтинг подскочит до небес вне зависимости от того, кого из сторон конфликта возьмешься защищать.
Но что если вместо пополнения семейства певицы мы пишем об отмытых доходах губернатора N-ской области, на которые тот купил дачу в элитном поселке?.. Вроде бы дача – это частная территория. Но куплена-то она явно не на трудовые доходы. На этот случай законодатель разрешил журналистам доказывать в суде, что раскопанная ими информация представляет общественную важность, а не является банальной пошлой сплетней. В принципе это нормальная международная практика во взаимоотношениях судов и журналистов-расследователей. Ведь если «археолог общества» раскопал нечто «этакое», суд должен решить, следует ли закопать артефакт обратно или же надлежит его выставить в музейной экспозиции. Во всем мире судья всегда сравнивает риск. В теории правовые нормы о неприкосновенности частной жизни призваны обеспечить возможность частным лицам принимать меры в случае обнародования информации об их личной жизни или предотвращать публикацию такой информации в том случае, если эта публикация не служит общественному интересу. Естественно, понятия «общественный интерес» и «то, что интересует общество» – вовсе не одно и то же. Поэтому журналист, задумывая текст, должен руководствоваться даже не законом своей страны, а скорее категорическим императивом Канта. Так что если мы пишем о пьяном дебоше депутата Исаева в самолете, мы должны писать именно о непотребном поведении народного избранника, не переходя при этом на личности. А судья должен в первую очередь определиться, с какой информацией он имеет дело: с частной или публичной. Однако именно эти понятия эксперты Общественной палаты назвали оценочными и невнятными. Получается, что журналист в каждом конкретном случае должен всецело уповать на адекватность и хорошее настроение судьи. Ведь принцип принятия решения «по внутреннему убеждению» пока никто не отменял.
Даешь плагиат в массы!
Избежать суда можно и еще при одном условии — сведения должны быть «широко известными». То есть можно писать все, что угодно, если до вступления закона в силу эта информация уже публиковалась. Ни о каком творчестве и эксклюзиве здесь и речи быть не может. Для того чтобы не попасть под суд, придется заниматься плагиатом. Или методом «научного копипаста», что суть одно и то же. Газетные полосы запестрят оправдательными формулировками из серии «как ранее писало такое-то издание, у Якунина есть незадекларированная дача». А для полного спокойствия лучше бы указать заодно и дату, когда «такое-то издание» про дачу написало в первый раз, и экземплярчик «того-то издания» в архиве иметь.
Но ведь журналист не будет слово в слово повторять ранее написанное. Да и контекст изменится под стать поводу для новой публикации. Журналисты пользуются не только собственной информацией, но и другими источниками, например сообщениями информагентств. И новая редакция статьи фактически накладывает на журналиста ответственность за нарушение закона со стороны третьих лиц. Поэтому законность ссылок на прежние тексты до сих пор остается под большим вопросом. Из-за контекста новая публикация может стать основанием для предъявления нового иска. Но на данный момент непонятно, кого считать распространителем «вредоносной» информации: того, кто первым распространил сведения, или же того, кто по вездесущим незримым каналам сарафанного радио разнес? По иронии судьбы оба журналиста могут встретиться в одном зале суда.
Сама статья сформулирована так, что невольно закрадывается мысль: неужели в думских кабинетах такая напряженка с бумагой и канцтоварами, что депутаты вынуждены законы писать на воде вилами? Решать, кто виноват в том, что сейчас называют модным словом «репост», в каждом конкретном случае будет судья. Причем решения эти как минимум год, а то и полтора не будут подкреплены судебной практикой и рекомендациями Верховного суда. Да и какими будут эти рекомендации, неизвестно: в Питере ветер дует с четырех сторон, и у судей на фоне акклиматизации тоже может сбой наступить. Так что вполне вероятен и тот жуткий сценарий, когда СМИ будет тем более виновато, чем шире его аудитория. Тогда за каждый «лайк» в соцсетях и перепечатку из электронной версии газеты в личный блог читателя расплачиваться будет издатель. В итоге правосудие будет равнодушно разве что к отраслевым изданиям, если таковые еще есть.
Где же выход?
Как заметил депутат Дмитрий Гудков, закон фактически стал оружием чиновников для борьбы с журналистами и блогерами. Однако пока непонятно, как он будет работать. Но на всякий случай законодатель посоветовал журналистам нести свои разоблачающие рукописи ему. Благо у депутата есть иммунитет. Хотя, по мнению того же Гудкова, каждый «задушенный» исками журналист будет стоить чиновникам шквальной бури на интернет-форумах. Возможно, следующим шагом на пути к неприкосновенности частной жизни госслужащих и народных избранников будет полный запрет Всемирной паутины как таковой и блокирование сайтов, позволяющих любые обсуждения в онлайн-режиме. Ну а журналисты, несмотря на узаконенную дикость, отказываться от расследований не собираются. Главный редактор газеты «Московский комсомолец» Павел Гусев уверен, что безвыходных ситуаций не бывает, хотя то, что сделали депутаты, вносит очень ощутимый вред для всей ситуации в стране, связанной с борьбой с коррупцией. Так что скорее всего журналистика подстроится под новые законы, а на баррикады так никто и не вышел. Свободу слова хоронили в тишине.
