Идентификация родины

Сам того не ведая, бдительный губернатор поднял тему национальной идентичности. Действительно, совсем не совпадаем мы ментально с таджикскими дворниками. Мы не размещаем вторых семей ни в Душанбе, ни в Ханое. Другое дело – недвижимость или счета в банках, но опять же – если речь о Европе или США. Там уж наша идентичность, как говорится, гуляй – не хочу. Особенно если ты идентифицируешь себя не с дворником, а хотя бы с депутатом или генералом.
Ткачев прав – проблема трудовых мигрантов болезненно сложна и требует неотложного решения. Но он обозначил проблему с точки зрения идентичности. И вышло, что не в нашей ментальности – сеять многоженство на Руси. В общем, это нам неидентично. 

По словарям, идентификация – установление тождественности неизвестного объекта известному. На основании совпадения признаков. Этим «опознанием» занимаются отдельные люди, общества и государства. Результаты идентификации разнообразны и непредсказуемы. С их помощью можно и войну развязать, и людей объединить – по самым разным совпадающим признакам.
Сказать, что эта тема в России стала актуальной в последнее время – значит обидеть целые века отечественной истории. 

На Руси идентификация всего и вся вправе считаться старинной народной игрой.
Ах, сколько раз, заняв свое суверенное место в вагоне поезда, я на второй или пятой минуте путешествия наталкивался на пытливый взгляд попутчика и слышал от него такое родное, русское, сакраментальное: «Сам откуда будешь?» 

И это не праздное любопытство, а примерка, сравнение, выявление сходства или различия. Причем чем сложнее и драматичнее история общества, тем неожиданнее бывают результаты идентификации. В этом поиске случайно попавшийся земляк («земеля!!!») может стать ближе, чем кровный брат. Или наоборот – абсолютно неприемлемым попутчиком. 

Социолог и философ Лев Гудков, тщательно изучающий характер и особенности русской национальной идентичности, считает, что до сих пор это одна из самых идеологизированных и даже мифологизированных тем, обсуждаемых интеллектуальным сообществом в России.
Это обсуждение активно началось после 1812 года. Просвещенные российские умы стали трактовать Отечественную войну не просто как победу над Наполеоном. Война стала частью национальной мифологии, в которой утверждался подвиг России, одолевшей французского агрессора. Это закрепило в общественном сознании и другой, более ранний миф о том, что Россия когда-то была оборонительным щитом и с огромными жертвами закрыла беспечную Европу от нашествия диких татаро-монгольских орд. 

Так случилось, что именно два этих мифа положили начало появлению в зарождающемся российском обществе исторического спора западников и славянофилов. Последние заговорили об особой миссии России, ее уникальной идентичности. Западники, как можно догадаться, в ответ на это преклонились перед Западом. 

Спор оказался на редкость живучим. Он пронизывал все этапы последующей отечественной истории. «Противоречивость и двусмысленность «Запада» как фокуса, как важнейшего компонента структуры национальной идентификации,– говорит Гудков, – заключалась в том, что, воплощая, с одной стороны, представление о соблазняющем материальном благополучии или даже изобилии, технологическом прогрессе, военной и индустриальной мощи, присущих европейским странам, Запад одновременно представлялся как угроза потери Россией ее «изначальной самости», как неизбежное разрушение традиционного изоляционизма и состояния благой закрытости, в которой пребывала страна». 

Получалось, что человек мог понимать и признавать многие преимущества и даже пользоваться некоторыми его завоеваниями. Но одновременно его принуждали к участию в борьбе с этим же Западом. Такое раздвоение сознания в конце следующего века назовут плюрализмом в одной, отдельной взятой голове. В годы правления Сталина данный недуг лечили радикально. В истории болезни, оформляемой в виде уголовного дела, могли записать и такое: «Находясь в командировке в Бельгии, был завербован японской разведкой…» или «Был замечен вблизи американского посольства». 

На разных этапах истории «благая закрытость» родины обеспечивалась разными средствами. Как это делалось в годы террора – понятно. Но и тогда над образом и подобием державы работали с выдумкой. Достаточно вспомнить плавание по Беломорканалу парохода с западными писателями на борту. Эту феерическую поездку по просьбе Сталина организовал Максим Горький. Роскошное меню плавучего ресторана и красиво задекорированные лагеря заключенных не дали иностранцам увидеть подлинных строителей социализма. Многие из писателей разразились одами не только в адрес социализма, но и мудрого вождя. 

Но времена менялись и вынуждали менять способы защиты и сохранения этой небывалой в истории российско-советской идентичности. Поэтому на смену прямому террору приходили абсурдные обвинения людей, скажем, в преклонении перед Западом. На этой волне комсомольские дружины занимались тем, что разрезали ножницами узкие брюки стилягам, подражавшим западной моде, а девушкам стригли волосы, чтобы неповадно было косить под голливудских актрис. 

Естественно, что эти меры принимались от бессилия – «иное», «нерусское», «западное», «капиталистическое» «бесчеловечное» проникало в массовое сознание новых поколений со все большим успехом. Поэтому к спасению российской самобытности постоянно привлекались глубокие аналитические умы, сосредоточенные на русской национальной идее. Когда теоретиков великой державной миссии заносило слишком далеко, партия их поправляла. Однако, несмотря на плакаты о пролетарском интернационализме и нерушимой дружбе народов, для руководства КПСС борцы с жидомасонами, «настоящие русские патриоты» были ближе и понятнее. Но молодежь в массе своей все больше тянулась в большой мир, который уже не просто менялся, а становился глобальным. Тут и Интернет сделал свое черное дело, и высокие технологии привели к тому, что наше российское отставание уже было не спрятать. Мы оказались «не в тренде» развитых стран. 

Причем эти страны не кричат – кто не с нами, тот против нас. Им наша исключительность неинтересна. Мы ее строили, что говорится, на свою голову. Так что выбираться придется самим.
А работа предстоит совершенно непривычная. Самоидентификация страны и общества. Сегодня уже должно быть ясно, что без болезненного, смелого самоосознания того, кто мы есть, что делаем, куда идем, в чем ошибались и были не правы – движение вперед невозможно.
Да, врагов у нас вдоволь. Только я уверен, что многие из них внутри нас. Не хочу впадать в беглое перечисление. Знаю, что в этом номере есть более глубокие оценки нынешней российской идентичности, которую можно и нужно изменять. 

Так, например, считает когда-то высланный в Сибирь российский немец, писатель Гуго Густавович Вормсбехер: «Идентичность, как можно заметить, не является чем-то неподвижно-постоянным. К тому же как явление, протяженное во времени, она предстает и субъектом (в действиях, интересах, целях народа, его различных групп и отдельных представителей), и объектом (воздействия различных исторических, политических, экономических процессов и сил), и одновременно сама является непрерывным «четырехмерным» (3D+вектор времени) процессом. Так что говорить о ней – значит говорить о постоянно движущемся-меняющемся субъекте-объекте-процессе. В этом она схожа с летящей стрелой, которая «неподвижна» только в условной отдельно взятой точке своей траектории». 

Так что пока мы лишь в неподвижной точке. Но от того, как она себя поведет, зависит дальнейшая траектория полета.