Жестокие уроки школьного детства

 
– Потому что до недавнего времени такие проявления насилия укладывались в категорию агрессивного поведения и анализировались как проявление зачатков садизма. Однако наши исследования, а также работы историков и культурологов показывают, что такое поведение наблюдается в обществах с четко выраженной иерархией, а это уже требует иного исследования и понимания.   

Но начать разговор стоит, наверное, с международного термина «буллинг», что в переводе означает «запугивать, задирать, изводить».   

Буллинг подразумевает физическое, словесное или психологическое воздействие на жертву с целью нанести ей вред, запугать ее, ввести в состояние стресса. 

 
– Но это же может стать результатом любого агрессивного действия? 

 
– Может. Но важной особенностью буллинга является разница статусов агрессора и жертвы, она и вызывает сознательные действия доминантной личности против более подчиненной. Это первое. Кроме того, буллинг отличает регулярность агрессивных действий во времени.
Но главное, как мне кажется, объектом травли становятся в первую очередь дети, не похожие на большинство одноклассников – своей внешностью (антропологические особенности, акцент или дефекты речи, отличия в одежде или поведении), слабые и не способные за себя постоять
Неверно было бы думать, что буллинг – явление наших дней, характерное лишь для современного общества (хотя именно здесь оно достигает невиданного размаха). Типичная травля многократно описана в научной и художественной литературе. Известны примеры издевательств хозяина над рабами (Древний Рим) или крепостными (Россия XVIII–XIX вв.), свекрови над невесткой или падчерицей (Китай, Корея, Россия, Япония, арабские страны). Травля младших школьников старшеклассниками была распространена в японских школах первой половины XX века. И, по всей вероятности, существует и в наши дни. Одна из моих коллег несколько лет провела в Японии с дочкой-школьницей. Девочка в деталях рассказывала о различных изощренных издевательствах со стороны одноклассников-японцев.

Единственной причиной, породившей такого рода агрессивное поведение, была непохожесть ребенка, его внешнее отличие от всех и слабое владение японским языком. 

 
– Значит, буллинг не знает ни исторических, ни географических, ни национальных исключений. Но я, например, не могу представить себе подобную «дедовщину», скажем, в Царскосельском лицее времен Пушкина. 

 
– Не скажите! В Царскосельском лицее были весьма распространенными не самые приятные прозвища, шутки, насмешки над внешностью или характером. Кюхельбекер, друг Пушкина, писал, что в лицее все ему не мило, что нет ни друзей, ни дел. Однажды от насмешек Кюхля кинется топиться в пруду, о чем писал в наше время Натан Эйдельман.   

Нечто подобное повествуется в трилогии Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль...» Рассказ идет от лица девочки, жившей перед революцией в еврейской семье небольшого прибалтийского городка.   

Большая часть книги связана с учебой героини в женской гимназии, где царит жестокое обращение со стороны преподавателей к отдельным ученикам, обрисованы конфликты на социальной и этнической почве. Героиня признается: «Я поняла далеко не все. Лишь много лет спустя я пойму, что это был только первый шаг Дрыгалки к тому, чтобы согнуть, искалечить меня так, как когда-то, вероятно, согнули, искалечили в такой же школе ее саму».   

Если обобщать, то нам надо признаться, что серьезных научных исследований буллинга на данный момент нет.   

Об актуальности этой проблемы для России одним из первых заговорил Игорь Кон в статье «Что такое буллинг и как с ним бороться». Несколько позднее детальный анализ этого феномена в российской школе по воспоминаниям бывших «агрессоров» и «жертв» был представлен мной и  Вишневской.   

Мы попытались доказать, что наиболее распространенный возраст жертвы для школьников обоего пола – 13–14 лет. Но у мальчиков высокий уровень травли сохраняется до 16 лет. У девочек к этому возрасту степень насилия падает. 

 
– Так все-таки буллинг – это некая латентная форма насилия? 

 
– Я бы ответила так: буллинг в значительной части случаев ближе к косвенной, чем к прямой форме насилия. Вероятно, поэтому он так долго ускользал из поля зрения исследователей агрессии. Любая прямая атака видна всем, она социально осуждаема, и ею занимаются соответствующие органы.   

Результаты же косвенной агрессии жертве не всегда удается доказать – обидчики могут ее отрицать, выдавать за что-то другое, скрывать свою причастность к ней. Буллинг всегда направляется на личные, наиболее уязвимые места жертвы. Например, агрессор, обладая соответствующей информацией, может испортить недорогую, но индивидуально значимую для жертвы вещь или придумать с виду не слишком оскорбительное прозвище, которое будет больно задевать именно конкретного человека. Если третируемый пожалуется старшим, ему скорее всего скажут: «Не обращай внимания, это такие мелочи».   

Но если жертва решит объяснить, почему эти задирания были так значимы, она расскажет о себе нечто интимное, то есть еще раз пострадает. И это усложняет, драматизирует ситуацию. 

 
– Такое насилие распространено именно в детстве? 

 
– Нет, оно может встречаться в группах людей любого возраста. Травля отдельных членов взрослых коллективов получила в западной психологии название «буллинг на рабочем месте». Анализ производственной атмосферы на норвежских предприятиях, проведенный Ларсом Хейге с коллегами, помог выделить основные факторы, провоцирующие производственный буллинг. К ним можно отнести жесткий деструктивный стиль руководства, невмешательство непосредственного начальника в конфликты подчиненных, плохую общую организацию труда и постоянные стрессы.   

Есть такой фильм «Страх и трепет» режиссера Алена Корно по одноименному автобиографическому роману Амели Нотомб. Так вот, в нем очень ярко и убедительно показано это явление на примере иерархии в трудовом коллективе одной из японских фирм. Этот эффект достигается тем, что история показывается глазами европейской девушки-переводчицы.
Специфические особенности буллинга поражают отсутствием явных причин для конфликта и тем, что он предполагает длительность, периодичность, можно сказать, системность преследования, изощренность выбираемых средств, а также сокрытие агрессором или группой этих действий от общественных органов, способных вмешаться в ситуацию. Поэтому нетрудно догадаться, что наиболее тяжелые и жестокие формы буллинга отмечаются в местах лишения свободы, армейских формированиях, закрытых интернатах. 

 

Красота  парковой культуры.      Фото Дениса Медведева PhotoXPress.ru

– Но иногда не очень понятна мотивация агрессора. Все-таки систематическое преследование – это же работа, требующая усилий, времени, сокрытия действий… 

 
– С сокрытием сложнее. Буллинг наглых, «толстокожих» членов группы по отношению к астеничным, ранимым – легкий и безопасный способ агрессора привлечь к себе внимание, подчеркнуть свою власть. А значит – повысить свой статус в группе, начать доминировать с помощью силы. Буллинг ординарных людей против неординарных призван дискредитировать интересных личностей, удалить их из центра внимания.   

Кроме того, такие действия как бы поддерживают нормативный порядок внутри группы, повышают ее сплоченность. Буллинг – еще и путь достижения успеха в конкуренции за привлекательного партнера или за ценные ресурсы. К нему прибегают личности, обладающие выраженным макиавеллиевским интеллектом, направленным на прямолинейных и честных членов группы.   

Важно отметить, что жертвами буллинга чаще становятся одиночки, не имеющие в группе близких друзей и поддержки более сильных и статусных членов коллектива.   

Здесь одна из причин того, что буллинг получил широкое распространение там, где социальные объединения формируются из неродственных индивидов. В этих условиях жертва не может покинуть группу (тюрьму, армейскую часть, интернат, школу). 

 
– Что при этом происходит с психикой жертвы? 

 
– Травмирующее воздействие на нее очевидно. Эта боль усиливается, если травля остается незамеченной учителями и родителями, а жертва ощущает свою беззащитность.
Дальше начинается эмоциональная дестабилизация и деморализация личности. При этом включаются защитные механизмы поведения, отвлекающие жертву от основной деятельности (учебы, работы, построения отношений). Хронический стресс ослабляет человека как реального или потенциального конкурента. Это все происходит на фоне группового остракизма, лишения жертвы любой поддержки, а в итоге «изгнания из племени», что в эволюционном прошлом человека было практически равносильно смерти. 

 
– Но что в таком случае представляет собой процесс формирования агрессора? Человек, он что – рождается потенциальным буллером? 

 
– Несомненно, что здесь регулятором развития тех или иных черт выступает семья и та психологическая атмосфера, в которой находится ребенок. Отсутствие отца, депрессивное состояние матери, насилие в семье – вот факторы риска, влияющие на то, что дети привыкают вести себя агрессивно в направлении более слабых, наблюдая повседневную жизнь своей семьи. Часто буллерами становятся ребята, которых родители сами учат вести себя доминантно, подавлять других, отстаивая свои интересы. Дети, страдающие от родительской жестокости и психопатии, брошенные, лишенные материнского тепла и ласки, также часто становятся агрессорами. Вот что пишет об этом ведущий специалист по буллингу Дан Ольвеус: «Маленький мальчик, не получавший любви от матери, но имеющий большую свободу вести себя так, как ему пожелается, не обремененный ясными представлениями о нормах и правилах применения агрессивного поведения, имеет большие шансы превратиться в агрессивного подростка». 

 
Семейственность как панацея 

 
Одна из причин широкого распространения буллинга в нынешних школах – резкое падение рождаемости. Сегодня в среднем на семью приходится по двое и менее детей. Что, в свою очередь, приводит к автономизация малочисленной семьи в рамках общества.
А вот в обществах, отмеченных высокой рождаемостью, возникает сеть родственных связей, при которых в пределах одной школы часто обучаются близкие и дальние родственники разного возраста. Поэтому издевательство над одним из них становится крайне затруднительным, поскольку за жертву тут же вступается вся родня. 

 
– Это понятно. Но ждать в России демографического взрыва как средства снижения детского насилия, по-моему, несколько утопично. Что обещает и может сделать в этом плане наука? 

 
– Первая национальная программа по предотвращению и нейтрализации буллинга была разработана и применена в Норвегии 30 лет назад. На ее основе позже была создана усовершенствованная, более эффективная программа. После обучения школьников приемам вмешательства в травлю буллинг сократился наполовину. В этот же период антибуллинговые программы стали разрабатываться и в других странах мира (преимущественно в Европе).

Результаты тренингов, проводившихся в английских школах Хелен Куви с соавторами, свидетельствуют – когда у жертвы обнаруживается защитник среди одноклассников, травля практически прекращается. К таким же выводам пришли и мы.   

Кроме этого, нам удалось установить, что все дети 8–10 лет умеют пользоваться средствами буллинга. Но настоящими буллерами выступают лишь около 13% из них. Наибольшее распространение среди них (около 40%) имеют словесные издевательства как наиболее безопасные и остающиеся для буллера безнаказанными. На втором месте (около 20%) стоят физическая агрессия и моральное подавление. На последнем (около 15%) – запреты и остракизм, требующие для своей реализации коллективных согласованных действий.   

Проявление буллинга в группах среднего и старшего подросткового возраста более объяснимо. В это время у детей происходит переориентация на поведение и мнения и начинается снижение авторитета взрослых – семьи, педагогов.   

Однако буллинг наблюдается и в дошкольном, и в младшем школьном возрасте. В возрасте 5–7 лет дети уже умело практикуют стратегии агрессии, примирения, вмешательства в агрессию на стороне агрессора или жертвы, а также манипулируют поведением сверстников. Это, видимо, связано с формированием социальной иерархии в детском саду в процессе конкуренции за лучшие игрушки, игровое место и выгодную роль в игре. А в младшей школе – за помощь в учебной деятельности, симпатии учителей и популярных ровесников, атрибуты обмена и дележа. 

 
– А как реально выглядят такие исследования? 

 
– Сложность изучения феномена буллинга состоит в том, что дети явно не желают участвовать в таких процедурах. Ведь даже самые маленькие из них понимают, что обижать других – плохо. Поэтому мы предлагали ребятам рассказывать об их агрессивных действиях как о способах постоять за себя, наказать «плохого» и выразить свою антипатию. Такая форма опроса не вызывала тревогу разоблачения, а наоборот – предоставляла возможность выразить свою агрессивность и даже похвастаться ею.   

Анкета под названием «Вопросы по умению дружить и постоять за себя» имела два блока по 16 пунктов. Общий вопрос к первому блоку: «Как ты можешь отблагодарить ученика, который тебе нравится и ведет себя хорошо?» предполагал, что ребенок отметит те пункты, которые обычно приходят в голову в такой ситуации: «подарить понравившуюся ему вещь», «угостить шоколадкой», «одолжить денег», «помочь с уроками», «пригласить погулять после уроков» и т.д. 

 
– Просто не дети, а ангелы. 

 
– Да, но эта часть анкеты не обрабатывалась, так как имела маскировочное положительное влияние. Важна была вторая часть, в которой был вопрос: «Что ты можешь сделать ученику, который тебе не нравится, ведет себя плохо?» Дальше шли варианты ответов – от «придумаю дразнилку или кличку» до «побью» и «не дам ему общаться с другими детьми».   

Эти 16 пунктов образовывали 4 общих категории буллинга: вербальные издевательства (дразнилки, клички, шутки, «приколы»); физические действия (удары, плевки, порча вещей, избиение); моральное подавление (насмешки, розыгрыши, издевательства, критика); запреты и игнорирование (бойкотирование, запрещение общаться с собой и другими, исключение из игр).
Таким образом, выявлялся групповой и индивидуальный выбор используемых средств буллинга. Все дети отметили, что применяют хотя бы один из предложенных способов травли.

Максимально школьники отмечали для себя до 8 разных проявлений буллинга, то есть половину из перечисленных. Мы предполагаем, что чем более разнообразен у исследуемого арсенал используемых средств, тем чаще он их применяет. Потому что владение таким оружием требует практики – не каждый может с ходу придумать кличку, насмешку, не всякий способен ударить, плюнуть и т.п. 

Прямой вопрос ребенку, как часто он пользуется этими приемами, наводит его  на подозрение о возможном наказании, и он ответа не дает. Поэтому о степени его увлечения буллингом можно судить лишь косвенно. 

Арсеналы средств травли оказались в исследованной группе распределенными неравномерно. Значительная часть детей (36,7%) отметила у себя какой-то один из видов буллинга (эту категорию детей мы отнесли к неагрессивным), 3,3% детей выбрали арсенал из 3–4 видов буллинга («слабоагрессивные»), по 13,3% учеников использовали 5 и 8 видов («средне-» и «высокоагрессивные»).   

Таким образом, хотя общая картина выглядит в целом позитивно, все же около 13% детей способны активно заниматься буллингом для достижения своих целей.   

Анализ показывает наибольшую распространенность словесных издевательств и наименьшую – запретов и остракизма. Словесный буллинг превалирует, по-видимому, как наиболее безопасный и соответственно безнаказанный. А запреты и игнорирование менее привлекательны, так как требуют усилий для организации поддержки группы. Возможно, запреты и бойкоты приобретают большее значение в старшем возрасте. 

 
Пока учитель отвернулся к доске 

Не дал значимого результата поиск связи между собственной оценкой учениками приемлемости применения насилия и оценкой поведения конкретного ребенка классным руководителем. Это можно понимать как доказательство незнания воспитателем группы – какие из ее членов на самом деле являются активными буллерами. Данные могут также указывать на преимущественно скрытый характер буллинга как вида агрессивного поведения. По нашим наблюдениям, агрессоры предпочитали действовать в момент, когда их не видно учителю, если тот отворачивался к доске или погружался в свои записи, тем самым провоцируя жертву на ответные действия, которые уже могут быть видны учителю. В результате разыгрывалось нарушение дисциплины якобы жертвой, и именно она могла быть наказана учителем. Кстати, жертвы буллинга часто и сами были не склонны сообщать классному руководителю или родителям о направленной на них травле. Потому что агрессор начинает запугивать жертву, напоминая о позорности быть «ябедой», «крысой», «стукачом» и т.д.   

Еще не драка, но уже не игра.      Фото PhotoXpress.ru

Наш интерес также вызвала связь между склонностью к буллингу и тревожностью самого буллера. Ее можно объяснить исходя из представлений об агрессивно-защитном поведении, при котором субъект, ощущающий угрозу для себя лично и своей жизненной ситуации, переадресует тревожность в форме агрессии на другого, более слабого и беззащитного. У ребенка такая тревожность может порождаться неблагоприятной семейной ситуацией, так как именно семья в самом раннем периоде развития обеспечивает базовый уровень доверия к миру. Так, например, известный психолог Анна Михайловна Прихожан в исследовании тревожности у детей и подростков выявила, что тревожность может надевать маски агрессивности, зависимости, апатии, чрезмерной мечтательности, лживости и лени.
Автор отмечает, что агрессивно-тревожный тип может демонстрировать как прямую, так и косвенную агрессию. В частности, у девочек была замечена сомнительная похвала, при которой, например, подругу как бы искренне хвалят, а реально похвала является порицанием, формой унижения и т.п. Более того, с нашей точки зрения, представленная методика исследования школьной тревожности фиксирует не только чистую тревогу, но и общий негативный эмоциональный фон ребенка.   

Школьная тревожность отдельных учеников может порождаться неуспехами в учебе и завистью к более успешным ученикам, которые могут создавать угрозу для статуса доминантных, но недостаточно интеллектуально развитых детей. В таких случаях, унижая более одаренных и не-
ординарных учеников, агрессоры уменьшают угрозу своему статусу, хотя бы потому, что нередко из-за невыносимых психологических условий родители часто переводят жертв буллинга в другой класс или школу, что может устранить тревогу агрессоров. 

 
– В вашем рассказе, Марина Львовна, маловозрастные буллеры выглядят людьми, лишенными слабостей. 

– Слабости есть. Та же тревожность может возникать у агрессора, например, в связи с собственной семьей и ее проблемами. Мы проверили зависимость между особенностями семейной ситуации и склонностью к буллингу. И такая связь обнаружилась: ребенок по каким-то причинам беспокоится о своей семье, своем положении в ней, ее стабильности и надежности. Это может быть связано с семейным неблагополучием разного рода. Традиционные социологические факторы, вызывающие агрессивное поведение, – это родительское насилие, бедность, пьянство, наркомания.   

Однако мы не обнаружили прямой связи между нечестностью младших школьников и их склонностью к буллингу. Выходило, если личность склонна к хитрости и лжи в ситуации, когда использование обмана приносит ей какие-либо выгоды без вреда для других, то она не обязательно способна к издевательствам над другими. А это значит, что для применения насилия первичной личностной предпосылкой является сама агрессивность.   

Теперь еще об одном важном исследовании. Мы проводили его среди студентов московских вузов (МГУ, РГГУ, МГИМО). Исходная выборка составила 200 человек, из них – 98 мужчин и 102 женщины. Подавляющее большинство родителей респондентов (83%) имели высшее образование. Поскольку речь шла о студентах ведущих московских вузов, то круг опрашиваемых состоял из людей, выросших в благополучных семьях, представляющих собой российский средний класс.
В этническом отношении выборка оказалась достаточно однородной. Информанты были в основном русские (97%). Забегая вперед, скажу: этническая принадлежность и доход семьи оказали минимальное влияние на результаты исследования.   

Так вот что было установлено. Студенты, вспоминая школу, связывали случаи насилия над собой прежде всего с действиями преподавателей и школьного персонала (медсестра, охранник, буфетчица) и лишь затем – с другими учащимися. Данные показывают, что в 72 случаях в качестве агрессора выступал учитель, в 11 – завуч, в 9 – директор, в 8 – конкретно учитель физкультуры, в 3 – буфетчица, а в 2 – медсестра. То, что студенты об этом сразу вспомнили, косвенно подтверждает – в школе они более болезненно воспринимали травлю со стороны учителя.   

Отсюда следует, что нередко сам преподаватель создает неблагоприятную атмосферу в классе, выделяя среди школьников любимчиков и нелюбимчиков, и таким образом натравливает одних детей на других. Меньше половины (88 человек) связывали неприятные воспоминания о школе с другими учащимися. 

 
– Мне кажется, тут школа выступает как институт, впитавший в себя все тоталитарные приметы нашей истории… 

 
– Представьте себе, что большинство опрошенных (186 человек) указали в качестве места, где произошел неприятный случай, государственную школу, и лишь 10 человек – частную.
По нашим данным, наиболее распространенный возраст жертвы 13–14 лет (67 человек). Возможно, это связано с переходным подростковым периодом, когда человек наиболее болезненно воспринимает происходящее и еще не научился адекватно реагировать на социальные проблемы. 

 
Боль воспоминаний 

 
Некоторые студенты описывали травматические события следующим образом: «На линейке в 9-м классе, которая была в конце учебного года, я забыла слова стихотворения. Из-за этого на меня очень сильно накричала моя одноклассница. И когда я спускалась по лестнице, она и ее подруга толкнули меня и пинали мой рюкзак ногами» (14 лет); «Меня дразнил и доставал один парень» (13 лет); «Я перешел из православной гимназии в государственный лицей. Там в классе существовала жесткая иерархия, я не сошелся с лидерами, оказался в самом низу. В итоге весь класс объявил мне бойкот с сентября по март» (14 лет).   

28 человек указали в качестве наиболее тяжелого периода возраст 16 лет. Возможно, это каким-то образом отражало нарастание негативного отношения со стороны учителей перед окончанием школы. Для периода учебы в выпускном классе, по воспоминаниям респондентов, были характерны занижение оценок, рост оскорблений, издевательств, касавшихся умственных способностей ученика, а также его неспособности поступить в какое-либо учебное заведение после окончания школы. Такое психологическое давление создавало у жертвы чувства неполноценности и тревоги. Информанты описывали подобные случаи так: «Мне на уроке истории преподавательница сказала, что я не получу высшей оценки, что бы я ни делала»; «Мои оценки на экзамене не соответствовали моим заслугам – мне поставили тройку вместо четверки. Когда я спросила об этом учителя, она отвела глаза…»; «Мой преподаватель пытался настроить некоторых одноклассников против меня, так как ей казалось, что меня они слушают больше, чем ее».   

Около 20 человек связывают свой наиболее неприятный жизненный опыт с начальной школой, когда им было 7–11 лет. Пик приходится на 8 лет – период, когда детская агрессия возрастает. Из воспоминаний респондентов: «Мне устроили бойкот, когда мы все пошли на обед. Я немного задержалась, пришла позже. Придя в столовую, я обнаружила в каждом из моих блюд по плевку»
(о 8-летнем возрасте); «Меня крепко держали несколько девочек из класса, и я не могла ничего сделать, так как не было сил» (о 8-летнем возрасте).   

А вот еще более травмировавшие воспоминания: «Медсестра мне делала укол перед всем классом» (о 10-летнем возрасте); «Перед всем классом унижала учительница, когда я не смогла выполнить задание» (14 лет); «Меня игнорировала учительница. Всячески принижала меня, при том что это была учительница начальных классов, когда ребенок ко всему очень чувствителен» (8 лет); «Я неправильно решила задачку по математике на продленке во втором классе, и учительница на глазах у всех и у меня разорвала мою тетрадку… Я так плакала, долго не могла успокоиться… Для меня это было потрясение, до сих пор помню, как будто это было вчера» (8 лет).   

Результаты анкетирования показали, что больше половины студентов (129 человек) написали о том, что они были сильно огорчены и подавлены в связи с травлей в школе. Негативные эмоции, связанные с такого рода эпизодами, были в равной мере характерны как для мальчиков, так и для девочек.   

Как показывают наши данные, проблема травли в российских школах реально существует. Замалчивание проблемы таит в себе реальные негативные последствия для общества в целом. В современном российском обществе наблюдается еще больший всплеск социальной напряженности в школе. Появление значительного количества детей мигрантов делает классы в этническом отношении менее однородными, и это множит конфликты. Дети мигрантов часто отличаются от одноклассников внешним обликом, одеждой и незнанием русского языка. 

 
– Так эта ситуация не только в школе. На улицах, в городах, в стране. Какая-то полная безнадега, Марина Львовна. Вы видите выход или хотя бы причину, из-за которой мы так бессильны? 

 
– Игорь Кон одним из первых в нашей стране заговорил о буллинге. Я вам только кусочек из его размышлений приведу. «На мой взгляд, за этим стоит не столько социальная неустроенность России, сколько всеобщая рабская «притерпелость» к произволу и насилию. Мы не привыкли уважать ни свое, ни чужое человеческое достоинство. Ребенок для нас не самоценный субъект, а частица чего-то безличного, что в советское время называли «человеческим фактором», а теперь именуют «демографической проблемой». Если детей нужно рожать ради того, чтобы не ослабла мощь государства и его природные богатства не достались другим народам (именно эти аргументы педалирует официальная пропаганда), кому какое дело до буллинга? Это всего лишь нормальный способ воспитать в ребенке умение постоять за себя. Неважно, кто его бьет, лишь бы он научился давать сдачи, а еще лучше – бить первым. На философии «добро должно быть с кулаками» гуманное общество не построишь. И с христианством она ничего общего не имеет».
Проще всего сказать, надо, чтобы к этому прислушалась власть. К сожалению, такой оптимистический сценарий, по моему мнению, в ближайшее время маловероятен.