Никита Елизаров
Высокий полет над реальностью. Фото Владлена Варламова
«Почему люди ненавидят хипстеров?» – спрашивает Guardian. В заметке, опубликованной под этим вопросом, ответа нет, так как прежде чем его давать, нужно было разъяснить, кто это собственно такие. В итоге получился впечатляющий перечень безуспешных попыток это сделать. Казалось бы, вывод о том, что хипстеров на самом деле не существует, напросился автору сам собой. Однако это интеллектуальная трусость. Ведь в статье также был приведен и не менее впечатляющий список блогов, изданий и клипов на YouTube, иллюстрирующих всю существующую ненависть к якобы несуществующим хипстерам. Очевидно, что у авторов всех этих медиа никаких проблем с идентификацией хипстеров нет. Хипстеры – это не они.
Вообще, отрицание как философская категория является ключом к пониманию феномена хипстеров. В юности все так или иначе сталкиваются с проблемой самоидентификации. Примкнуть к какой-либо молодежной субкультуре – это самое простое и банальное ее решение. Менее очевидное решение – это идентифицировать себя посредством отказа от идентификации.
Я вспоминаю, как лет десять назад работал в одном журнале, главред которого уговаривал меня с другом, чтобы мы сдали ему наших героев по жизни, хотел поставить их на обложку. А у нас их попросту не было. Я и сейчас презираю людей, которые на кого-то равняются всего лишь чуть меньше, чем тех, кто равняется на Бога. Быть на кого-то похожим мне казалось унизительным и, выбирая, что читать и что слушать, я взвешивал не только свой субъективный интерес, но и то, насколько это непопулярно. Я даже обиделся на замглавреда, когда он назвал меня «модным парнем». И не потому, что я не был модным, а потому, что сам факт применения ко мне любого определения был мне отвратителен.
В то время хипстеров в Москве еще не было, а мы с другом – были, как и наши друзья. И здесь нет никакого парадокса, потому что хипстер – это категория внешняя по отношению к самим хипстерам. Мы растворялись в массах, наш удельный культурный вес был настолько мал, что не вызывал в обществе иммунной реакции. Но все изменилось, когда сама идея идентификации через отрицание идентификации стала популярной.
Каждый отдельно взятый хипстер – личность максимально нетолерантная. Его самый страшный кошмар – это оказаться на вечеринке, где кто-то еще одет точно так же, как он. Сами по себе хипстеры не могут сегрегироваться – они обречены бесконечно меняться, стремясь ускользнуть от любых аналогий. Но именно из-за этого отсутствия внутренней сегрегации при взгляде извне мистеры в своей непохожести становятся гомогенной массой. Это позволяет остальному обществу, состоящему из людей, которым, наоборот, идентификация необходима, сегрегироваться вокруг мистеров и идентифицировать их по отношению к себе как нечто инородное. Таким образом, мистер – это чужой.
Любые описания хипстеров неизбежно превращаются в фарс. Сама попытка привести к набору стереотипов тех, кто делает все, чтобы стереотипам не соответствовать, заключает в себе неразрешимый парадокс. В визуальном блоге Look at this Fucking Hipsters не написано, кто такие хипстеры – подразумевается, что это и так ясно видно на вывешенных фотографиях. На самом деле это ясно видно лишь тем, у кого в сознании присутствует категория не такого. Формальный же анализ материалов сайта приведет лишь к бесконечно растущему множеству возможных ответов на вопрос, кто такие хипстеры.
Сам хипстер может этого не знать, он наделяется характеристиками извне и определяется посредством отчуждения. То есть хипстеры как феномен – это проявление ксенофобии.
Параллели здесь очевидны. Антисемитизм породил невероятное количество мифов о евреях. Они и пьют кровь младенцев, и тайно управляют судьбами человечества, и финансово эксплуатируют всех подряд. Так же как и в случае с хипстерами, эти стереотипы не укладываются в какую-либо систему и противоречат один другому: в одних культурах евреи представляются глупыми и ленивыми предателями, а в других – умными и талантливыми людьми с ярко выраженной взаимовыручкой.
Для человека, уже инфицированного параноидальной идеей антисемитизма, любое положительное качество евреев является лишь свидетельством их лживости, скрытности и двуличности. Ксенофобия – это явление коллективного бессознательного. Каждый конкретный человек, его составляющий, неизбежно сталкивается с тем, что жизнь не такая, как хотелось бы, и кто-то должен быть за это ответственен – либо он сам, либо кто-то другой.
Таким образом, ксенофобия – это идеология, призванная снять внутренний конфликт между представляемой и наблюдаемой реальностями, переведя его в конфликт с чужим, с внешним врагом. Причем ни физическое устранение врага, ни искоренение какого-то частного случая ксенофобии не способны ни снять первоначальный конфликт, ни устранить чувство вины.
...В этом свете фигура хипстера раскрывается с неожиданной стороны. Хипстер – это универсальный чужой. При полной невозможности его идентифицировать им может быть объявлен любой. К примеру, гендерная дискриминация, хоть и игнорируется в обществе, тем не менее отчетливо видна, она ясно проявляется даже в такой обезличенной форме, как статистика.
Однако дискриминация хипстеров не может проявиться никак, потому что это дискриминация по неизвестному признаку, в то время как и без того абсурдный список косвенных отличительных черт хипстера свободно модифицируется и дописывается всеми желающими. Никого невозможно уличить в дискриминации хипстеров.
Поэтому, вместо того чтобы принимать ущемляющие права человека законы, направленные против гомосексуалистов, российской партийной номенклатуре стоит серьезно рассмотреть вопрос о криминализации хипстеров – это позволит легитимизировать существующую в стране практику, в соответствии с которой любой может быть схвачен и брошен в тюрьму. Ненависть к хипстерам – это самый удобный и безнаказанный вид ксенофобии. За нее никто не осудит. Враг никуда не исчезнет и никогда не победит. А чувство вины не вернется.
Означает ли это, что хипстеры как явление стали концом истории ксенофобии в постмодернистском смысле, что хипстер как образ врага настолько универсален, что заменит собой всех прошлых и будущих чужих? Думается, что нет, и причина этому – то, что состоялось второе пришествие хипстеров. И состоялось оно в форме пародии.
Не удивительно, что нашлись люди, воспринимающие пост «Как стать хипстером?» (и подобные ему) буквально, как инструкцию. Подростки в массовом порядке сталкиваются с проблемой самоидентификации. И со стороны хипстеры могут казаться им модной городской субкультурой, к которой несложно примкнуть с помощью подражания, а распространенная по отношению к ней неприязнь только добавляет ей привлекательности.
Появление хипстеров-подражателей дает всей проблеме новую перспективу, ведь ввиду своей карикатурности они замещают настоящих хипстеров в качестве объекта ксенофобии. Причем в отличие от настоящих хипстеров хипстеры-подражатели не являются истинными носителями мировоззрения, тестирующего на стрессоустойчивость социокультурную иммунную систему.
Когда я искал уже упомянутую статью в Guardian, мне попалась и другая их статья, в которой Anna Leach, обозначающая себя как young British homosexual, выражает благодарность хипстерам за то, что они оттянули часть общественной неприязни от гей-сообщества на себя. А в том посте, что послужил триггером к написанию этого текста, звучали мысли, что Афиша и LookAtMe промыли мозги целому новому поколению, у которого больше нет «разумных, добрых и вечных» ценностей, что все они «пустой шлак».
Безусловно, все это происки настоящих хипстеров, которые сотворили хипстеров фальшивых, чтобы отвести праведный гнев общества от себя (и гомосексуалов) и направить его на детей самых добропорядочных граждан, заодно лишив Россию будущего.
И все же откуда такая ненависть? Мне один человек сказал, что в России «в любых кругах модно ненавидеть». Не знаю, можно ли считать за моду что-то настолько неизменное, как ненависть в России. Или он имел в виду, что мода заключается в том, что ненависть принимает разные формы. В любом случае напомнил мне, как это было, когда я еще жил в Москве.
Как-то я вышел из Библиотеки им. Ленина, где читал в обеденный перерыв занимательную, но неопубликованную, диссертацию из области филологии, и доехал на метро до редакции на Петровке. Я был одет в коричневое кашемировое пальто, обметанное белой ниткой, на мне была шляпа, и в руках я нес винтажный кожаный дедушкин саквояж. За время пути до редакции меня дважды назвали «жидом» и один раз «пидором». Обычное дело. Могли бы и больше. Причем я не думаю, что мой внешний вид являлся манифестацией моих мыслей. Если бы они узнали, о чем я на самом деле думаю, я бы так легко не отделался.
Пока живешь в России, эти мелочи воспринимаешь как данность, но потом я стал год за годом уезжать на зиму. Однажды я зимовал в Барселоне и купил на распродаже шикарные кеды Converse высотой до колен, на шнуровке и с золотыми звездочками. Пока я был в Барселоне, на меня никто не обращал внимания, но когда я вернулся в Москву, редкий выход из дома обходился без брутального обсуждения моего внешнего вида со случайными людьми.
Я стал осознавать, что стиль одежды – это простейшая проблема только для меня: каждый может одеваться как хочет, и все. Но в российском социуме эта, казалось бы, мелочь является симптомом чего-то большего. Я не мог понять, как людей, у которых такая куча общих со мной реальных проблем вроде повсеместного ущемления прав и невозможности их отстаивать в суде ввиду отсутствия независимой судебной системы, может больше этих реальных проблем волновать проблема внешнего вида случайных прохожих.
