Юрий Соломонов
Это в них говорит не гордость, а отчаянье. Фото PhotoXPress.ru
– Алла Григорьевна, хочу начать с очень простого вопроса. В сегодняшней России есть институт частной собственности?
– Знаете, я не отношу себя к числу ортодоксальных последователей Карла Маркса, но его идея о том, что частная собственность есть не просто институт, а определенное общественное отношение, многое объясняет. И в этом смысле наша российская проблема заключается в том, что институты мы внедряем легко. Институт демократии, институт независимого суда, институт многопартийности и т.д. Но вот «ввести» после гражданские общественные отношения, которые только и могут быть условием реальной работы этих институтов, значительно труднее. Поэтому сегодня в России мы имеем, на мой взгляд, неработающий институт частной собственности.
– А почему же неработающий?
– Дело в том, что исторически частная собственность появляется тогда, когда возникает некий тип собственности, отличающейся от общественной или от государственной. Вспомним институционализацию частной собственности на Западе. Кто-то удивится, но были времена, когда и там государства воспринимались как собственность власти и даже правителя.
Никколо Макиавелли в XVI веке прямо заявлял, что государство можно наследовать, завоевывать, делить, передавать и т.д. Примерно в таком же ключе в том же XVI веке размышляет Иван Грозный, обосновывая свое право холопов (сограждан) своих казнить, а имущество отбирать в казну, то есть себе. Таким образом, выходило, что государство – есть определенный тип имущества, и поэтому полагалось, что никакой большой разницы между собственностью и властью в тех обществах ни в Европе, ни у нас, в частности, не было.
Пока не произошла очень серьезная трансформация, породившая новое отношение к общества к государству и новое понимание природы государства. В ХVIII веке Кант, критикуя Макиавелли, прямо сказал, что государство не может быть чьей-то собственностью. По Канту, государство есть моральное лицо. И эту «моральность» оно не может обрести, принадлежа государю или кому-то другому. Это означает, что государство становится особым общественным институтом всех ее граждан, а не частной собственностью правящего лица или группы лиц. И как только мы сформируем такое представление о государстве как о моральном лице, выражающем волю всего общества, с этого момента можно серьезно говорить, как это ни парадоксально, о частной собственности, которая в отличие от государственной есть сфера приватного.
Может ли министр
увольнять частника
То есть, когда возникает некая публичная, общественная сфера, которая не является персонифицированной, тогда как раз и открывается возможность выделения той части, доли, что будет относиться к частной собственности. Пока такое, я бы сказала, здоровое представление о государстве не сформировалось, говорить о разделе на общественное и частное невозможно даже в том случае, если институт юридически присутствует.
– А есть ли у нас сегодня такое представление о своем государстве как о моральном лице?
– В качестве ответа я приведу вам один наглядный пример для размышлений.
У нас есть статья 278 пункт 2 Трудового кодекса РФ. Смысл этого второго пункта заключается в том, что собственник или представитель собственника может уволить руководителя предприятия без объяснения причин. Допустим, это может иметь свою логику, когда речь идет о частной собственности. Если у завода появляется владелец, ему совершенно не обязательно объяснять директору, почему его увольняют. Просто у хозяина может быть свое видение модели управления бизнесом.
Так вот, в нашей стране эта же статья применяется руководителями министерств по отношению к директорам школ, главврачам поликлиник. На каком основании? Оказывается, на таком, что министр является… представителем собственника! То есть в том числе того же самого увольняемого директора! Спрашивается, кто собственник? По аналогии с частной собственностью выходит, что это государство. Если министр применяет этот закон по отношению к государственному служащему на том основании, что он, министр, в отличие от этого служащего, является исключительным представителем собственника, значит, он рассматривает государственную собственность как разновидность частной. А себя – бюрократа – как представителя коллективного частного собственника.
И лично я, может, меня кто-то и поправит, не знаю ни одного случая в наших судах, чтобы кто-то возразил на то, что высокопоставленный чиновник предстает в роли такого самовольного собственника. Это ярчайший пример того, что никакого реального разделения на частную и общественную или государственную собственность у нас не существует. Публичное и частное мы по-прежнему не различаем. Проблема нашей частной собственности состоит в том, что она беззащитна перед другой, более сильной, частной собственностью. И никаких гарантий суверенитета частного перед таким государственным и публичным не существует.
Институционально такие гарантии вроде бы обозначены. Но в реальной практике эти обозначения не работают. В законе, о котором я говорила, прямо не оговорено – идет ли речь о государственной или о частной структуре. Поэтому министры трактуют его в пользу государственного применения, суды их поддерживают.
– А уволенные люди обращаются в суд?
– Постоянно. И получают вердикт – вы уволены по закону. Потому что в законе нигде не оговорено, что управление государственной и частной собственностью – это не одно и то же.
При этом ни у кого даже сомнений не возникает, что это абсолютно разные вещи. Если бы такое происходило в обществе, где существует реальное разделение форм собственности, подобный закон просто не мог бы функционировать. Прежде всего – в силу гражданского понимания государства.
Это лишь единственный пример, наводящий на мысли, почему, начиная с Петра I, модернизация России никогда не достигала своего завершения. Да потому, что она всегда проводилась поверхностно. У нас формировались определенные институты, но реальная модернизация не была завершенной ни в период Романовской империи, ни в период социализма. Сначала государство рассматривалось как собственность правящей фамилии и ее бюрократии, потом – как собственность правящего класса и его бюрократии, но никогда как институт, аккумулирующий и выражающий волю всего общества, всех граждан. И до сих пор мы живем в условиях этой унаследованной неопределенности отношений собственности и власти.
А между тем никакая система не может сохраняться, развиваться, обрести устойчивый характер, если общество не имеет серьезных оснований для того, чтобы расценивать власть как свою. А без такого взаимодействия, если хотите, – без взаимной опоры, ничего не получается!
Причем самое страшное – не технологическое отставание и не медленное экономическое развитие. Наша главная сегодняшняя проблема – завершение гражданской модернизации такой системы, которая заставила бы общество почувствовать, ощутить на себе, что появилась власть, поддержка которой является его кровным интересом. А у власти в лице общества появился бы важный стратегический союзник, партнер. Вот это и была бы гражданская, социально-политическая модернизация. Если мы ее не осуществим, мы не справимся ни с какими иными аспектами модернизации.
– Но согласитесь, что для такой модернизации необходимо иное качество общества?
– Это очень непростая и интересная тема – качество общества в разные исторические времена. И, вне всякого сомнения, это связано с тем, как люди понимают, осознают частную собственность и, что еще важнее, свой частный интерес.
В России есть немало людей, полагающих, что частная собственность – это не для нашей особой национальной, культурной и исторической традиции. Но есть и оппоненты, которые говорят: да, частная собственность, может, и неприятна, но без нее нельзя цивилизованно развиваться, модернизироваться. И дело тут не в чистой экономике: преимуществом частной собственности являются возникающие затем гражданское общество, демократическое устройство и защита прав человека. Иначе говоря, хотите демократию – терпите частную собственность, а не хотите – добро пожаловать в авторитарный режим.
Но вот ведь беда: брошенный в 90-е годы лозунг частной собственности вроде был подхвачен народом, а к демократии почему-то так и не привел. И тогда возникла историческая версия – не готов народ России осилить приватную собственность. И дело не в том, что народ малокультурен, а как раз – в обратном! Народ оказался слишком культурен для частной собственности. Не может он опуститься до упоительного частного владения.
Наконец, из этих терзаний выплывает еще один вопрос: всем ли нужно непременно отказываться от ценностей национальной культуры или пусть это сделает лишь ориентированная на Запад элита? А народу лучше оставить нажитые веками традиции: все равно большого значения для процесса модернизации простые люди не имеют. Или все-таки без них тоже нельзя?
– Вы это сейчас серьезно говорите?
– Я – нет. Но есть те, кто – да. Но если серьезно, то важнейшая проблема, связанная с развитием частной собственности, заключается совсем в другом. Я не экономист и не буду разбирать в деталях проблемы эффективности частной собственности для развития страны и поднятия жизненного уровня граждан. Мне гораздо важнее другое. А именно – остались ли в нашем сегодняшнем сознании вообще хоть какие-нибудь другие ценности, кроме частного интереса? Это как раз к вопросу о качестве общества.
Парадоксально, но проблема частной собственности в нынешней России как раз в том, что частный интерес сегодня одержал сокрушительную победу над всем, что принято считать общественными, национальными и иными значимыми для общества ценностями.
Ведь если мой частный интерес является единственной оставшейся ценностью, то чем я буду ограничивать его, когда он столкнется с частным интересом моего соседа? Ничем!
Просто в этой ситуации побеждает тот, кто сильнее. Поэтому незащищенность частной собственности в России напрямую связана с тем, что у нас не сформированы гражданские ценности, способные внутренне ограничивать частный интерес одного «перед носом» другого индивидуума.
А вот недостающей ценностью, признающей не только свой частный интерес, но и такой же интерес другого человека, является интерес общественный. Лишь он может ограничивать не только опасные друг для друга наши безграничные частные желания и устремления, но и угрожающие всем нам попытки бюрократии узурпировать право распоряжаться государственной собственностью как частной.
Поэтому если у нас сегодня что-то не ладится с модернизацией, то это вовсе не от отсутствия частного интереса, а, напротив, – от его переизбытка, его тотальности, его традиционного характера, от полного разрушения, эрозии в гражданах общественного начала, взаимной ответственности.
Этим объясняется и то, почему люди во имя интересов своего бизнеса сегодня стремятся во власть.
Претензии к верхам безосновательны
По причине тотального господства ценности частного интереса мы с вами не имеем никаких общих оснований возражать, когда власть используется в ущерб нашим с вами интересам. Ведь мы сами на своем уровне живем по этому же принципу. Во имя чего же тогда мы будем критиковать тех, кто у власти? Поэтому нет ничего удивительного, что люди не поддерживают праволиберальных сторонников все большего внедрения частного интереса как ценности, коль скоро смутно догадываются, что торжество частного интереса А над торжеством частного интереса Б не сделает редьку слаще для всех остальных.
– Но откуда в России, прожившей сотни лет в условиях патерналистской монархической системы и еще 70 лет в условиях социализма и так называемой общественной собственности, взялся вдруг этот частный интерес, причем такой, что вытеснил остальные ценности?
– А вы вспомните, что представляла собой еще совсем недавно система нашего проживания в стране. Сколько было шуток вокруг неписаного правила «Больше трех не собираться!».
Это же означало – никаких публичных обсуждений и дискуссий, никакой политической или экономической самодеятельности. При всех лозунгах, воспевающих социально активную советскую жизнь, людям непрерывно давали понять: вы все – частные и только частные лица. Общественные вопросы и действия были практически выведены из компетенции населения. Для этого всегда есть соответствующие органы – государство, спецслужбы и т.д., которые, кстати, тоже состоят из таких же частных лиц, лишь выполняющих предписанные им системой действия. Эта система, полностью выродившаяся в ходе открытого политического, а позднее – более тонкого, но не менее жестокого антиобщественного террора, превратила нас всех в частных лиц, способных иметь и понимать только один вид интереса – частный. Самим фактом узурпации общественных функций советская система, по существу, разрушила все навыки самодеятельной гражданской и экономической активности в обществе, кроме разве что криминальных.
Парадоксальная, но абсолютно естественная вещь – тоталитарная система все больше вырождалась в систему, основанную на тотальной ценности частного интереса, планомерно разрушая и вытесняя самодеятельное общественное начало и общественные ценности из сознания людей, при этом лицемерно продолжала прикрываться общественными лозунгами, под конец уже прямо презираемыми всеми.
Что же удивляться тому, что когда наконец эта система и эти лозунги рухнули – все, очертя голову и некрасиво расталкивая друг друга локтями, кинулись реализовывать свой частный интерес, который внезапно был объявлен не криминальным, а самым что ни на есть прогрессивным началом? Кто-то тащил что-то с завода, а кто-то из воинской части – танки, иные начали пилить корабли, кому-то обломилась нефтяная скважина. А потом, когда многое растащили и основательно передрались по поводу частного интереса, стало ясно, что самые большие и самые защищенные доли можно получить через приватизацию государственных рычагов и постов. На уровне поста ГАИ – один прибыток, на уровне министра – другой. В этих условиях на любом участке в принципе могут доминировать и, увы, зачастую доминируют все те же частные интересы. И, естественно, наиболее полно и защищенно эти интересы могут удовлетворяться при осуществлении именно общественных функций.
 |
| Труд веселый, воскресный, общественный.
Фото Елены Фазлиуллиной (НГ-фото) |
– Уважение и учет каждым общественного интереса в своей деятельности вовсе не состоит в том, чтобы отдать последнюю рубаху. Напротив, главный общественный интерес в том и состоят, чтобы никому – ни соседу, ни государству в лице всевластного чиновника – не было позволено снять с тебя последнюю рубаху. Согласитесь, что жить исключительно «для себя», удовлетворять лишь свой личный интерес любыми средствами, не считаясь с другими людьми, – в этом есть что-то неправильное, если не сказать – опасное. Обогащайтесь, наживайтесь, потребляйте – все эти установки на частный интерес хороши до определенного момента. Пока потребляющие не начинают чувствовать, что из суммы частных интересов никак не складывается гармоничная картина общей социальной жизни. Рушится здравоохранение, образование, истончается и умирает природа, разрушается культурная среда, в которой предстоит жить твоим детям. Конечно, «натаскав» или даже заработав денег, можно куда-то уехать, например на Кипр, «удрать» от проблемы как частное лицо. Но это не сделает из тебя свободного человека. И всегда найдется другой, более сильный «частный интерес», который рано или поздно отберет твои денежки. Наконец, из-за безумного процесса потребления идет вразнос финансово-экономическая система – это причина стала очевидной с началом мирового финансового кризиса.
Да ведь это все когда-то было и на Западе, где переход от одной экономической системы к другой занимал определенные этапы. В свое время действительно сформировалась настолько эгоистическая установка, что люди в период кризиса европейского Возрождения XVII века стали просто безжалостно уничтожать друг друга. Но когда Европа потеряла в такой борьбе треть своего населения, стало приходить понимание того, что нужны какие-то сдерживающие механизмы, которые бы изнутри ограничивали в людях это хищничество. И тогда происходит Реформация, трансформация религиозного сознания. На этом основании формируются новые институты. Английская революция осуществляется пуританами с их идеями общинного существования. Это они пришли к королю Якову и на его классическое «Государство – это я» ответили, что королю не дано право распоряжаться финансами государства и принимать решения относительно всех. И дальше они сказали монарху о своих принципах религиозной общины. Первый из этих божественных принципов пуритан был прост – человеческая общность не может принадлежать кому-то. Это послужило толчком к дальнейшему практическому и теоретическому пересмотру представлений о государстве как собственности государя и формированию нового гражданского понимания государства как продукта общественного договора и согласия на определенное добровольное разумное взаимоограничение разрушительной части экономических и политических прав во имя равной защиты экономических и политических прав каждого.
У нас же в свое время не возникло этих ограничителей. С одной стороны, не появилось политического разделения между общим и частным. С другой – никто не предложил духовных ограничителей против экспансии эгоизма.
А как можно с такой экспансией частных интересов проводить модернизацию, которая, по определению, есть выражение общественной энергии? Силой заставить включиться в реформы? Частная собственность и частный интерес могут быть очень важным фактором модернизации, но только в том случае, если возникает система, в которой производить и изобретать экономически выгоднее, чем перераспределять и воровать.
Мы хотели бы вперед,
да ментальность не дает
Конечно, российские правители бились с российским обществом во все времена. Но, начиная с того же Петра, битва эта была весьма своеобразной. На каждом этапе пыталась предложить свои модернизационные ценности. Но общество все время вело себя так, что складывалось впечатление о некой хронической дремучести большинства граждан. И эта черта стала частью мифологии о национальном характере россиян. Отсюда возникло предположение о том, что, может быть, действительно в наших культурных ценностях не заложена совместимость с идеями демократии, свободы, политического участия, гражданской ответственности за результаты и качество своего труда. Что у нас, мол, такая культура, от которой либо надо отказаться в пользу современного развития, либо смириться и возвращаться к авторитаризму, деспотизму, патерналистскому устройству государства.
Лично у меня эта дилемма вызывала некоторую оторопь. Потому что очевидно, что ни та, ни другая альтернатива не работает. Да, действительно, у нас за последние 200–300 лет не было какого-то большого и серьезного опыта существования в демократической системе. С другой стороны, отказ от своей национальной культуры и ее ценностей приводит не к новой нравственности, а скорее к еще большей утрате того, что все-таки входило в общественную мораль.
Поэтому, мне кажется, нам нужно понять и уяснить, что традиция – это не только препятствие для организации новой духовной среды.
На самом деле любая традиция двойственна. Она содержит в себе как элементы, с которыми можно двигаться вперед, так и элементы тормозящие, а то и тупиковые.
В общем, надо вновь взглянуть на наши традиции. Действительно ли в них есть раболепие по отношению к власти, неуважение индивидуальности личности, стремление делить общество по самым разным признакам на людей высшего, первого и второго и прочего сорта? Да, у нас было крепостное право и годы террора, авторитаризм и тоталитаризм. Но только ли это?
В двух своих книгах я провела своего рода альтернативный анализ, свидетельствующий об иных традициях. Две из них – важнейшие, на мой взгляд, – замалчиваются давно и по разным причинам. Это, как ни странно, ценность индивидуализации личности, неповторимости каждого человека. И вторая – это ценность индивидуализированной морали, веры как сферы личной ответственности. Эти две традиции у нас все время были, они находили выходы, порой трагические, в нашей жизни.
Работая над этими книгами, я изучала процессы индивидуализации как на Западе, так и в России.
На Западе именно индивидуализация веры в эпоху европейской Реформации заложила основу того нового, внутреннего типа религиозности и моральности, без которого было бы невозможным появление консолидированного общества личностей, именуемого ныне гражданским. Все это описано Максом Вебером в работе «Протестантская этика и дух капитализма». Изучая кризис российского индивидуализма XVI–XVII веков в поисках аналогий, я не просто вышла на тему российского раскола, но подошла к тому, что в сравнении с Европой это были разные сценарии индивидуализации веры и личности. И, наконец, результаты. Реформация состоялась. Раскол потерпел поражение.
А что такое был этот русский религиозный раскол?
Но были и иные герои
Долгое время у нас считалось, что раскольники – это невежественные, дикие существа, которые сопротивляются вестернизации, прогрессу. На самом деле это были те люди, которые не позволили навязывать себе иную веру, не разрешили вторгаться в сферу их нравственных установок.
Вот почему мне не дает покоя вопрос: не тот ли многолетний, морально-религиозный кризис, именуемый расколом, стал главным тормозом, остановкой трансформации российского общества из патерналистско-теократического в гражданское? Не то ли поражение и не та ли незавершенность заложили в свое время корни всех последующих попыток реформации русской социально-политической системы? Той самой, что уже 300 лет причудливо сочетает в себе черты современного европейского секуляризированного государства и архаичный патерналистский тип подчинения общества власти.
Мне кажется, исторический урок здесь состоит том, что никому не дозволено попирать нравственные принципы, убеждения другого человека, другой общности.
Еще один источник возможного возрождения – это, конечно, русская литература. Это она на новом витке времени, на современном языке должна делать попытки сформулировать еще раз те принципы, которые должны изнутри ограничивать в человеке его животное начало, иначе – жизненный эгоизм.
Этих двух традиций, конечно же, недостаточно. И они сегодня нуждаются в развитии. В переводе на современный язык опыт прошлого требует адаптации к принципам нынешнего демократического устройства, экономического преуспевания. Но самое главное, что должно быть взято из этих традиций, – непререкаемая ценность человеческой личности. И второе – столь же непререкаемая ценность общественного интереса, который должен находиться в постоянной гармонии с ценностью отдельного человека.
Это серьезнейшая работа. И то, что сегодня отечественная литература, скажу прямо, выбрасывается из российской школы, – это не просто наращивание общественного невежества. Это перечеркивает все возможности духовной модернизации нашего общества.
Конечно, нездоровый частный интерес вызван тем, что люди долгое время в силу социально-экономических обстоятельств могли проявляться лишь в потреблении. У них было очень мало возможностей для проявления своего индивидуального начала в созидательном, творческом процессе. Это было позволительно людям системы.
Яркий пример такой эффективной, выработанной нашей историей психологии – это наши неожиданно разбогатевшие персоны, то есть олигархи.
Те же, кто наивно поверил в бизнес как в создание новых ценностей, стали просто разоряться, потому что чиновники, которые могли бы их поддержать, меньше всего верили в неспешное развитие успеха. Для чиновников главным оставался принцип потребления – «Здесь и сейчас».
Из этого вытекает вполне естественная попытка – все сделать частным. Как когда-то господствовала другая крайность – обобществить все.
Но есть сферы, которые не могут быть частными. Поразительно, что при принятии решений относительно сфер образования, здравоохранения, природопользования и культуры в России не учитывается колоссальный опыт специфической оценки общественной эффективности вложения средств в развитие этих сфер. А специфика содержится в специальном разделе современной экономики и называется экономикой развития.
Вместо этого применяются пещерные бухгалтерские методы экономии на врачах, учителях, ученых и подсчитывается, сколько средств это сэкономит бюджету сегодня, чтобы завтра заплатить втрое больше на борьбу с бедностью и эпидемиями, призрение брошенных детей, постройку новых тюрем, способных вместить людей, выброшенных из социума вследствие такой рачительной экономии, разрушение окружающей среды. И речь вовсе не о том, чтобы все взять и поделить. Из нашего исторического опыта мы знаем, что в негражданской системе «общественная собственность» может быть не менее страшным основанием для взаимоистребления людей, чем частная. И дело даже не в том, что оба эти института – общественной и частной собственности – имеют право на разумное общественно полезное сосуществование. А в том, что нам необходимо осознать то, что у нас помимо частных и наряду с ними есть всеобщие интересы, которые нам надо учиться понимать, уважать и защищать.
