Юрий Борисов
В одном из сел Столыпин принимает рапорт от волостного старшины. Фото с сайта www.wikipedia.org
Казалось бы, с точки зрения информационной поддержки власти этот исторический афоризм мог бы отлично работать против митингующих на Болотной площади или проспекте Сахарова. Известно же, кому в свое время обращал свой «месседж» Столыпин. Революционерам, бомбистам, сокрушителям устоев, врагам стабильности. Поэтому вся деятельность Петра Аркадьевича проходила под знаком борьбы с революционной опасностью.
Но в случае с протестными выступлениями 2011–2012 годов использование столыпинского примера несло бы в себе некоторое противоречие. Во-первых, потому, что протесты, несмотря на нынешние неиссякаемые старания Следственного комитета, в основном носили явно мирный характер. Во-вторых, «рассерженные горожане» требовали не великих потрясений, а честных выборов. И против великой России они ничего не имели. Скорее наоборот, полагали, что реформы, модернизация как раз и принесут стране реальное величие. В-третьих, и это главное противоречие, Столыпин за определенные постсоветские годы обрел славу прежде всего великого реформатора. Но реформ-то нынче требует оппозиция, а власть, наоборот, предпочитает помалкивать. Да и какое будущее можно рисовать народу на фоне уголовных дел, можно сказать, в прорывных сферах, вроде «Рособоронсервиса», системы «Глонасс» или фонда «Сколково»?
Но все это вовсе не значит, что сегодня старания Петра Аркадьевича, если подходить к ним без разрушительного пафоса, не могут быть для нас полезными. Помимо всех уже вынесенных оценок, хочется напомнить, что деятельность Столыпина протекала в атмосфере открытой дискуссии.
С участием, я бы сказал, великих оппонентов.
Чужие народы переймут ваше устройство
«Пишу Вам об очень жалком человеке, самом жалком из всех, кого я знаю теперь в России... Человек этот – Вы сами... Не могу понять того ослепления, с которым Вы можете продолжать Вашу деятельность, деятельность, угрожающую всему Вашему материальному благу (потому что Вас каждую минуту хотят и могут убить), губящую Ваше доброе имя, потому что уже по теперешней Вашей деятельности Вы заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя Ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи...»
«Самый жалкий человек в России» – это как раз про Петра Аркадьевича. А пишет ему такое Лев Николаевич Толстой, противник столыпинской аграрной реформы. Тут надо бы заметить, что писатель был противником не только ужасного премьер-министра, негодного правительства и даже царя. Толстой выступал против государства как такового. А согражданам, которые говорили, что в страну без государственной власти сразу же придут завоеватели, он отвечал следующее: «Какие же это народы придут завоевывать вас, когда они узнают, что вы живете на общей всем земле, не даете солдат, и не воюете ни с кем, и не платите никаких податей, кроме тех, которые сами на себя накладываете для общественных дел? Если только вы станете жить так, чужие народы не только не придут завоевывать вас, но переймут ваше устройство и присоединятся к вам».
Вот такие горизонты открывал граф Толстой перед соотечественниками, при условии что они согласятся развивать исключительно общественную форму собственности владения землей. И очень злился на Столыпина за то, что одним из главных условий его реформы было разрушение крестьянских общин. Причем речь шла о принудительном разрушении, которое Петр Аркадьевич объяснял так: «Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы, рассчитывать, что при подъеме умственного развития населения, которое настанет неизвестно когда, жгучие вопросы разрешатся сами собой – это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых немыслимы ни культура, ни подъем доходности земли, ни спокойное владение земельной собственностью».
«Спокойное владение» для Столыпина означало отсутствие революционной энергии, которая, по его убеждению, зарождалась там, где развивается общинное сознание. А в особом секретном журнале Совета министров от 13 июня 1907 года все было сказано с откровенной прямотой: «Крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия; и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз навсегда был положен бы конец…»
Есть асфальт – революцию не ждите!
Отсюда нетрудно понять, почему Владимир Ильич Ленин обозвал оппонента Столыпина Льва Толстого «зеркалом русской революции». Граф был носителем и распространителем общинного сознания. Но сказать, что сторонник непротивления злу насилием ратовал за революцию, было бы слишком. У Льва Николаевича было свое видение и войны, и мира, и религии, и революции.
Так, в интервью французской газете на вопрос: «Будет ли в России революция?», он ответил вполне серьезно: «Все революции уже в прошлом, потому что в городах вместо булыжных мостовых появился асфальт, а значит, бунтовщикам будет не из чего возводить баррикады...»
А Софья Андреевна в своих дневниках вспоминает о том, как Лев Николаевич перенес сообщение о том, что Русская православная церковь прекращает с ним отношения: «Лев Николаевич за завтраком молча прочел, что об этом написали газеты. Молча встал и отправился гулять на Лубянку. Там его с криками «Ура Толстому! Слава Толстому!» встретили восторженные студенты».
Летом 1907 года писатель направил «стоящему на ложной дороге сыну моего друга» письмо, в котором в очередной раз обвинил премьер-министра не только в участии, но и в руководстве проводимыми репрессиями. Столыпин медлил с ответом, а когда все-таки сделал это, то сделал акцент на обосновании «врожденного инстинкта» частной собственности на землю и никак не отреагировал на то, в чем упрекал его Толстой, который продолжал – о «ссылках, каторгах, казнях». Писатель не унимался и писал вновь: «За что, зачем Вы губите себя, продолжая начатую Вами ошибочную деятельность? Вы... начали насилием бороться с насилием и продолжаете это делать, все ухудшая положение... Мне со стороны ясно видно, что Вы делаете и что себе готовите в истории».
У современного исследователя Сергея Кара-Мурзы можно найти такие доводы в пользу правоты Толстого: «Поклонникам Столыпина надо помнить, что только военно-окружными судами за 1906–1909 годы были приговорены к смертной казни 6193 человека (из них повешены 2694 человека), военно-полевыми – более тысячи, да без суда и следствия, по распоряжениям генерал-губернаторов расстреляно 1172 человека. На каторгу были отправлены десятки тысяч человек (так как политические выступления крестьян проводили на судах как уголовные, точное число вычленить из 66 тысяч приговоренных к каторге трудно)».
Толстой в статье «Не могу молчать», которая всколыхнула весь мир, отозвался на повешение 20 крестьян в Херсонской губернии. Он ужасался: «До чего дошла Россия, еще в 80-х годах прошлого века на Россию был всего один палач, и по всей стране не смогли найти на эту должность второго. За 80 лет после 1825 года в России казнили в среднем 9 человек в год».
Возникает вопрос: казнили лишь тех, кто занимался террором? Это был адекватный ответ или нечто большее, отвечающее столыпинскому пониманию государственной политики? Он в письме Толстому на этот счет уклончив: «...Я про себя скромного мнения. Меня вынесла наверх волна событий – вероятно, на один миг! Я хочу все же этот миг использовать по мере моих сил, пониманий и чувств на благо людей и моей родины, которую люблю, как любили ее в старину. Как же я буду делать не то, что думаю и сознаю добром? А Вы мне пишете, что я иду по дороге злых дел, дурной славы и, главное, греха. Поверьте, что, ощущая часто возможность близкой смерти, нельзя не задумываться над этими вопросами, и путь мой кажется мне прямым путем».
Но тут вмешался Ленин
К чему же привел этот прямой путь? Собственная судьба Столыпина оказалась трагической. До сих пор идут споры о том, был его убийца Богров пламенным революционером, одним из идейных противников премьера, или оказался террористом-одиночкой, искавшим славы «освободителя от тирании». Не закрыта версия и внутри правительственного заговора с участием тогдашних спецслужб.
Но главным остается вопрос: кто был прав в том историческом споре? Тот, которого Ленин считал, с одной стороны, гениальным художником, а с другой – «помещиком, юродствующем во Христе», «толстовцем», «истеричным хлюпиком, называемым русским интеллигентом». Но при этом хитрый Ильич в другой статье о Толстом не мог не отметить в писателе то, что было вождю так близко, – «беспощадно-резкий протест против государства и полицейско-казенной церкви».
Никаким хлюпиком Лев Николаевич, конечно, не был. Как, впрочем, и толстовцем. Он называл их одной из самых непостижимых для его понимания сект. Толстовцами был увлечен Бунин. А еще был один судебный чиновник, который стал полковником жандармерии. Его фамилия была Зубатов.
Но, с другой стороны, не был несгибаемым титаном Петр Аркадьевич Столыпин.
Из семейных писем Столыпина можно понять, что за героем-реформатором, смелым политиком, пережившим не одно покушение, кроется человек замкнутый, рефлексирующий и при этом – глубоко религиозный. «Русское государство, – говорил Столыпин, – в многовековой связи с православной церковью. Вы все, верующие и неверующие, бывали в нашей захолустной деревне, бывали в деревенской церкви. Вы видели, как истово молится наш русский народ, вы не могли не осязать атмосферы накопившегося молитвенного чувства, не могли не сознавать, что раздающиеся в церкви слова для этого молящегося люда – слова божественные».
Возможно, что его жесткость рождалась через преодоление многих слабостей.
В чем они были похожи с Толстым, так это в желании обустроить Россию. Один видел такую возможность в моральном самосовершенствовании человека и народа. Другой – в скором и необратимом реформировании привычного жизненного уклада, который становился опасным для страны. Эту скорость писатель называл «зудом реформаторства».
Но в центре этого исторического спора стояли старые, как мир, земельные отношения. Основа жизни и смерти, гармонии и хаоса. Или уж совсем по-толстовски – войны и мира.
А эти отношения таковы, что они воспроизводят себя в трагической остроте во все времена, демонстрируя при этом неизменность человеческой натуры.
Дальше можно не продолжать. Об этом написаны тысячи книг, сказаны миллионы слов.
Но вот включаем телевизор и слышим: «Закон об изъятии земель вступает в силу 19 апреля 2013 года».
«Великие потрясения»
или метро в Котельниках?
Документ, конечно, называется сложнее, если не сказать, хитрее. И касается он прежде всего так называемой Новой Москвы. Но народ уже придал названию тревожный лаконизм. И установил, что закон можно применять в федеральном масштабе.
В свою очередь, эксперты называют его беспрецедентным и противоречащим нормам Гражданского и Жилищного кодексов. Риелторы не могут понять, как можно собрать документы так быстро, как это предписывает закон, а юристы не в силах разобраться, как же будет происходить процесс компенсации.
На процедуру изъятия власти отводят пять месяцев. В целом закон больнее всего ударит по частным собственникам, профессионалы найдут способы получить достойную компенсацию.
Но в СМИ уже проходит сообщение: власти Москвы опробуют процедуру оперативного изъятия земель под строительство транспортной инфраструктуры. Для этого мэрия присмотрела площадку у метро «Котельники», где запланировано строительство транспортно-пересадочного узла площадью 450 тыс. кв. м. Глава стройкомплекса столицы Марат Хуснуллин говорит журналистам: «Применив процедуру изъятия, мы обеспечим строителей работой». О том, что эксперимент проходит в реальных условиях, говорит новость о первой задержке темпов изъятия: строительство метро в Котельниках тормозят сарай и земельный участок, оцененные в 3 млн. руб. Но вредный частный собственник требует в несколько раз больше. «Если за две-три недели вопрос не решится, мы не сможем сдать станцию в декабре 2013 года», – предупреждает заместитель мэра Москвы.
Сколько еще таких сараев, дач, домов ждет энергичное изъятие!
Какова будет реакция владельцев и оправдает ли государственная цель средства, с помощью которых это будет осуществляться? Натолкнутся ли власти на скандалы, суды, протесты, волнения? Все это мы узнаем в ближайшем будущем.
Пока же мы располагаем лишь уроками прошлого, которые никак не хотим осмыслить.
