Культурный рок

Дымы и грезы промышленной революции.
Фото с сайта www.london2012.com

О том, способна ли сегодняшняя Россия на подлинную модернизацию и вхождение в группу стран, определяющих смыслы и темпы мирового развития, ответственный редактор приложения «НГ-сценарии» Юрий СОЛОМОНОВ беседует с известным культурологом, доктором философских наук, профессором РГГУ Игорем ЯКОВЕНКО.

– Игорь Григорьевич, вы много пишете об историческом движении культур, смене цивилизаций, трансформации базовых ценностей того или иного общества. Но я бы не рискнул сказать, что над Россией так уж шумят ветры модернизации. Только открыли инновационное чудо «Сколково», как там же открылось первое уголовное дело об исчезновении крупных денежных средств. Что же касается духовно-нравственных скреп России ХХI века, то за них больше других хотят ответствовать либо казаки, либо «православные хоругвеносцы». Мы сейчас в какой точке истории находимся?

– Мы с вами беседуем в феврале 2013 года. А где находится страна, ее культура, где находится российская локальная цивилизация – вопрос куда более сложный. Начну с того, что Россия до кризиса, который мы переживаем вместе со всем миром, была страной сущностно вчерашней.

– Почему?

– Потому, что ею не усвоены, не утверждены базовые ценности лидирующих стран мира.

– Представляю сейчас реакцию «настоящих русских патриотов», хранителей вечных державных ценностей…

– Эта реакция объяснима. Всякая культура блокирует ход мысли, который проблематизирует ее базовые основания. Чем более традиционен человек, чем более он задан врожденной культурой, тем менее способен увидеть трагическую реальность. Частные проблемы признаются и получают какие-то объяснения, а базовые характеристики врожденной культуры закрыты от критического осмысления мощнейшим ценностным барьером.

Кочевник пребывал в уверенности, что настоящий человек – лишь тот, кто сидит в седле. А эти «черви», которые в копаются земле, – люди второго сорта. Их долг прислуживать настоящему воину. А, например, скифы панически боялись воды. Они жили в степях, и море было для них местом смерти. Так устроена культура.

Поэтому в эпохи больших потрясений, перед переживающим кризис обществом, встает особая проблема: преодоления ценностных барьеров, обретения способности отстраненного и объективного видения собственной культуры. Такая работа сознания требует интеллектуального мужества, а ее результаты вызывают протест у ревнителей устоев. Но других путей выхода из исторических тупиков не существует.

Альтернатива – вечный поиск врагов, ответственных за все наши беды. «Евреи», «кавказцы», «масоны», «глобалисты», «пиндосы»; вы знаете этот список не хуже меня.

– Наверное, такое мировосприятие прививает и власть, если ей не хочется, чтобы люди искали источники трудностей и проблем внутри страны?

– Чем сильнее архаическая составляющая общества, тем легче и успешнее эта работа. Но у власти свои сложности. Она должна не просто решать проблемы внутренней политики, но и существовать во внешних координатах, отвечать правилам мировой экономики и международных отношений, где архаика не работает. Поэтому у нашей власти как минимум два лица – для внутренней и для внешней аудитории. Что же происходит на самом деле, каковы стратегические и тактические приоритеты власти, можно установить только в анализе той политики, которую она реализует.

– Такая разнонаправленность функций может привести и к потере адекватности?

– В стратегической перспективе полноценная потеря адекватности ведет к политическим катастрофам, в результате которых ситуация переформатируется.

– Но при критической ситуации встает вопрос уже о том, как будет воспринимать происходящее общество, насколько оно пассионарно и в то же время разумно. Способно ли к самоорганизации и антикризисным действиям?

– Пассионарность российского общества сегодня крайне низка. В этом смысле все разговоры о каком-то социальном взрыве не кажутся мне серьезными. За последние 10–12 лет власть провела огромную работу. Исследования Левада-Центра, показывают: на сегодняшний день 51% граждан считают советскую систему планирования и распределения более справедливой и эффективной; за рынок выступают лишь 29%. Это не только результат массированной пропаганды и ностальгии, но и свидетельство полной экономической безграмотности. Нас окружают люди, не понимающие, как устроен тот мир, в котором они оказались, по каким законам он существует. Это и есть позавчерашнее сознание.

– Возможна ли в нашей стране фашистская альтернатива?

– А вы задумывались над тем, почему фашизм утвердился в Италии, Германии, Румынии, а в России победил большевизм? Фашизм имеет шанс на победу в этнокультурно гомогенных обществах. Из лозунга «Россия для русских!» автоматически следует «Татарстан для татар!» и «Кавказ для кавказцев!». А дальше – неизбежный распад страны. Именно поэтому великодержавно-фашизоидные тоталитарии в 1917–1922 годах проиграли тоталитариям-интернационалистам.

Превратности тоталитарного опыта

При этом, надо заметить, что фашизм неустойчив. Он либо быстро погибает в военно-политической катастрофе, либо лет через 40 трансформируется в нормальную буржуазную демократию, как это произошло с Испанией и Португалией.

В Западной Германии после войны в школах был специальный предмет, нацеленный на преодоление тоталитарного опыта. Граждане ФРГ рассказывали о том, как в начале 50-х годов учителя – англичане или американцы – учили их демократическим процедурам. Это осваивалось на уровне школьного совета. Формировали навыки корректной дискуссии, учили вырабатывать компромиссные решения. То есть включали молодое поколение немцев в демократическую традицию.

Что произошло? После Второй мировой лидеры англосаксонского мира учли ошибки политики победителей Первой мировой. Они не стали добивать Германию, как проигравшую страну. История показала, что комплекс проигравшей страны может привести к чудовищному историческому выбору. Германию не отпускали на самотек: преодоление нацизма было поставлено на уровень стратегической задачи. Это было принято немецкой интеллигенцией, которая инициировала дискуссию о том, как и почему фашистская идеология вошла в общественное сознание нации и стала восприниматься как судьбоносное и единственно верное учение.

Выход Германии из фашизма и выход СССР из коммунизма различаются радикально. Фашистская Германия пережила военно-политическую катастрофу. А в СССР изживание коммунистического режима и распад империи произошли в рамках процессов саморазвития. Советский Союз проиграл технологическую и экономическую гонку. Правящий режим не мог поддерживать статус сверхдержавы, великой империи, центра и оплота социалистического лагеря. Поэтому он просто рассыпался.

Естественно, что носители советской культурной традиции стали объяснять этот крах по-своему: дескать, к власти пришли «предатели» вроде Горбачева, Яковлева и с помощью Запада уничтожили государство свободы и справедливости.

В послевоенной Германии впадать в скорбную полуфашистскую риторику не мог никто. Это было запрещено законом и уголовно каралось.

– Вы рискуете услышать гневные возражения тех, кто не видит ничего общего между сталинским социализмом и гитлеровским национал- социализмом.

– Я говорю о преодолении или непреодолении тоталитарного опыта. К этому можно добавить одно наблюдение: гитлеровский режим уничтожал миллионы «инородцев» – евреев, цыган, славян. А масштаб уничтожения немцев был неизмеримо скромнее. В разы меньше числа жертв сталинского режима, который прежде всего обрушился на граждан СССР.

Но надо отдать должное коммунизму – это более устойчивая сущность. Если мы с этих позиций посмотрим на историю XX века, то обнаружим, что на огромной части земного шара, которая была охвачена коммунистическими или прокоммунистическими режимами, коммунисты самостоятельно пришли к власти буквально в нескольких странах. В Европе из восьми стран социалистического лагеря коммунисты самостоятельно победили лишь в России и Югославии. Во всем мире коммунистические режимы приходили к власти в основном на советских или китайских танках.

– А какова сила идей! Опять же сошлемся на работу социологов Левада-Центра, посвященную описанию типа ныне здравствующего так называемого постсоветского человека. Видно, черты коммунистической ментальности надолго вбиты в российскую культуру.

– Что значит вбиты? Большевики пришли к власти в России по результатам жестокого референдума, который назывался «Гражданская война». Надеюсь, вас не надо убеждать в том, что гражданская война по своей природе – это ситуация, в которой люди свободно выбирают сторону в кровавом противостоянии. Когда старое государство рухнуло, а новое еще не сложилось, эффективных механизмов принуждения человека не существует. В Гражданской войне ни на заградотряды, ни на расстрел заложников выбор общества не спишешь. Русский народ пошел за большевиками, и это – фундаментальный исторический факт. Посмотрите на численное соотношение белых и красных армий.

Во времена перестройки существовала интеллигентская мифология, согласно которой коммунисты за 73 года якобы извратили наши представления о мире, изменили культуру, провели отрицательную селекцию. Наверное, на том этапе осмысления такой ход мыслей был понятен. У меня в этой связи всегда возникал вопрос: а что, эти большевики с Марса упали? Мы должны твердо осознать, что советская власть была плоть от плоти, кровь от крови, историческим результатом развития России. Возникновение тоталитаризма в стране и его характер задавались суммой самых разных факторов. Понятно, что были запаздывающее развитие, догоняющая модернизация и множество других обстоятельств, провоцирующих жесткий политический режим. В ряду этих факторов важными, на мой взгляд, определяющими являются цивилизационные характеристики России. Заметим, многие страны второго и третьего эшелонов модернизации пошли другим историческим путем.

– Тогда получается особость советского пути, историческая миссия СССР – не выдумка идеологов, а результат волеизъявления вначале революционных, а затем и созидающих масс. Кровью и потом политый путь в «светлое завтра»?

– Конечно, не все можно перекладывать на комиссаров. Мифологическое сознание народа искало себе самые разные опоры и стимулы. Возьмите такое старинное учение, как манихейство, согласно которому в мире постоянно борются две сущности: Свет и Тьма, Добро и Зло. Все эти нынешние кинематографические «рыцари Света», «исполины Добра» – это тоже оттуда.

Так вот традиционное сознание исходит из того, что «мы» – это всегда Свет и Добро. А «они» оказываются Тьмой и Злом. До сих пор твердый носитель традиции рассматривает мир через эту призму. Борьба Света и Тьмы – матрица понимания всего на Земле. От скандала на кухне в коммунальной квартире до взаимоотношений с научным оппонентом и схваток с идеологическими противниками. Зайдите в Интернет. Оцените язык и стилистику полемики в чатах и на форумах.

Среди других российских особенностей можно назвать мироотреченность. «Правильный» носитель традиционного сознания должен отворачиваться от мира. Ничего там хорошего нет и быть не может. Мир пронизан злом. А добро и свет могут быть в душе человека. Из этого вытекают важные мировоззренческие установки.

Возьмем мещанина, обывателя, которого ненавидит и презирает носитель русской духовности. Он пытается обустроить этот мир: строит хороший дом, ставит добротный забор, сажает деревья, детей воспитывает. Это ведь попытка обустроить мир, сделать его удобным, комфортным, надежным. Но с точки зрения хранителя духовности, такая попытка ложна и обречена. Не может быть счастья в этом мире. Тот, кто своими действиями спорит с данной установкой, бросает вызов важнейшей максиме нашей культуры.

– Это максима скорее всего определяет и наше специфическое отношение к институту частной собственности?

– С собственностью дело обстоит сложнее. Начать надо с того, что история человечества выработала две базовые социально-культурные конфигурации – персоноцентристскую и социоцентристскую. Понятно, что последняя исторически первична. Человек возникал в рамках архаического общества, он не был вычленен из исходной целостности. Родовое мышление было основой. На базе этого типа сознания формировались первые цивилизации, разворачивалась история Древнего мира. Однако к XVI веку в Европе складывается альтернативная персоноцентристская модель. Она возникла не на голом месте. Ее истоки восходят к греко-римской античности. Это такая модель устройства общества, государства и культуры, когда в центре находится отдельный человек.

Две соперницы – Система и Личность

Разницу моделей проясняет простой вопрос: что для вас первично, базово, онтологично – дерево или лес, в котором растет дерево? Если исходно дерево, то лес – это оптимальная стратегия существования отдельных деревьев. На поле отдельному дереву выживать сложнее. И это – ценностная и онтологическая позиция.

Если же для вас первичен лес, то дерево – всего-навсего клеточка, отдельный элемент органического многоклеточного целого. Целое первично и именно целое порождает отдельную клеточку. Без леса дерево утрачивает всякий смысл.

Так вот в России существует социоцентристское общество. Общество, в котором целое первично и самоценно. И это – фундаментальная установка, которая существует в нашей культуре. Она не порождена идеологией или ХХ веком; она окончательно утвердилась как минимум с конца XV века, после поглощения Новгородского государства Московией.

Персоноцентристская модель иная. В ее центре стоит отдельный человек. На это стояние работают абсолютные нормы права и абсолютные нравственные принципы. Они равно приложимы к королю, чиновнику и последнему бездомному нищему. Если некоторое поведение является безнравственным, то эта оценка в равной степени относима и к Римскому Папе, и к генеральному секретарю.

В социоцентристском обществе истина, сила и право всегда за иерархией. Возьмем традиционную, патриархальную семью и посмотрим, как в такой семье разворачивается типичный конфликт между взрослеющими детьми и отцом. В такой ситуации мать, бабка, другие старшие родственники, естественно, пытаются снять конфликт. Но они стремятся оформить это так, что отец в итоге окажется прав. В реальной ситуации он может быть не прав, и это все понимают. Но отец – носитель иерархического статуса. В итоге мир в доме покупается ценою торжества иерархии над нравственностью.

Замечали ли вы, что европейские парламенты построены амфитеатром? Это далеко не случайно. Парламенты исторически возникают из соотнесения короля и населения. Кто-то из депутатов сидит ниже короля, кто-то – на одном уровне, а кто-то – выше. То есть в своей совокупности народ, соотнесенный с королем, равен ему по достоинству.

А у нас? Вспомните, например, Колонный зал Дома союзов. Зал, где сидят народные избранники. И возвышающаяся над ним сцена, где в президиуме – руководители избранников, а значит, и всего народа.

Вы помните, как на советских конвертах писался адрес? Республика такая-то, город такой-то, улица, дом. И в самом конце, в самом низу – Иванову Николаю Сидоровичу. А как пишется адрес в цивилизованном мире? Вначале – Джону Хоггинсу, и только потом все остальное. Скажете, пустяки? В культуре пустяков не бывает. В этих деталях просвечиваются различные базовые основания картины мира.

Мы живем в обществе, подавляющая часть которого видит и понимает мир социоцентристски. Для нее бюрократы – люди власти. А это значит, что чиновники не подконтрольны обществу. Как и суды. Они тоже – выразители воли власти. Отсюда неверие в саму идею демократии. И политики, и парламенты, и политические партии управляются с самого верха. Некоторые россияне уверены, что все это и есть гражданское общество. Хотя бы потому, что такое общество иногда благожелательно упоминает власть.

И, наконец, то, о чем вы спросили. Из персоноцентристской модели выросло признание права частной собственности, права, которое формировалось и утверждалось начиная с античности. Позже эта идея была прописана на знаменах Великой французской революции: «Собственность есть священное, неделимое право». Между прочим, за этот лозунг умирали люди.

А каков статус идеи частной собственности в нашей стране? Ненависть к богатым – устойчивая российская реальность. Можно ли у нас найти человека, который готов умирать за принцип собственности; не за свою собственность, а за право каждого гражданина России быть собственником?

– Игорь Григорьевич, не пугайте!

– Так этот вопрос даже гипотетически не обсуждается!

Если вы помните, после аннексии Закарпатской Украины советская администрация проводила там земельную реформу. Помещичьи земли раздавали крестьянам. Так вот крестьяне не брали землю, потому что – грех, чужое. Хорошо, Закарпатье могло быть так испорчено близостью буржуазной Европы. Но почему в Афганистане, когда местные коммунисты пытались проделать то же самое, такую же этическую реакцию продемонстрировали бедные дехкане?

═ Европейский парламент – место для дискуссий Фото Reuters

Выходит, такая базовая, структурирующая цивилизацию идея, как частная собственность, и там вошла в сознание людей.

Частная собственность является опорой личностной автономии. Это очень важно: человек свободен лишь тогда, когда независим ни от кого экономически. А русская община веками подавляла стремление своих членов к такой независимости. Причина неудач Столыпинской реформы – в отказе крестьянской массы от раздела общинных земель.

Неприятие идеи частной собственности в России – глубоко сущностная установка, заданная природой национальной культуры.

Почему для людей старшего поколения традиционный советский директор завода милее, чем сегодняшний владелец этого завода, который может даже больше платить своим работникам? Все просто. Советский директор одновременно был членом райкома партии. Так власть земная, власть небесная (партия) и собственность объединялись в одном лице. А частный собственник разрывал это единство политической власти и собственности.

– Существует ли какая-то система измерений, которая позволяла бы сравнивать скорости культурных трансформаций разных обществ, стран?

– Культурная трансформация – вещь достаточно болезненная и медленная. И чем скорее она происходит, тем мучительнее достается обществу. Если говорить серьезно, быстрая культурная трансформация связана с процессом физического выдавливания из жизни носителей изживаемого исторического опыта.

В Европе вписывание традиционного крестьянина в мир раннего капитализма было исключительно драматическим процессом. Вспомните, как в советских исторических исследованиях описывались ужасы раннего капитализма? У Мишеля Фуко есть такое понятие – дисциплинирующие практики. Государство, идеологические институты, система правоприменения загоняли традиционного человека в новую реальность и навязывали ему немыслимые нормы поведения. Обезземеливание, нищета… Средневековый человек твердо знал – во-первых, люди должны делиться, и, во-вторых, участок, который он обрабатывает, никто у него не отнимет. Поэтому в неурожайный год богатый и более успешный просто обязан с ним поделиться. Кроме того, традиционный человек исходил из того, что земля дана ему, чтобы он мог прокормить свою семью. Он не понимал и не принимал порядок вещей, когда земля переходит от неэффективного собственника или арендатора к эффективному. Люди становились бродягами, грабителями. Их ловили и отправляли на виселицу. Это было страшное и жестокое время. Но в результате за 100–120 лет произошла смена культуры: традиционный уклад умер, а ему на смену пришел динамичный мир.

В России начало размывания традиционного крестьянства падает на 70–80-е годы XIX века. А окончательная деструкция, смерть традиционной деревни разворачивается в 60–70-е годы прошлого века. Писатели-деревенщики – Белов, Астафьев и другие – пропели величественный реквием уходящему традиционному миру.

Так что мы с вами находимся внутри процесса трансформации. Исходная традиционная реальность исчезла. Те, кого мы называем традиционалистами, – носители переходного типа сознания. Они тяготеют к традиционному миру, но не готовы вернуться в классический мир традиции.

– А если вообразить, что культурная трансформация в России ускорилась за счет того, что к власти пришел лидер, полагающий, что страна должна пойти путем передовых стран мира. Сдвинется ли общество к такой идее, если еще недавно западный мир ему настойчиво представляли врагом, исчадием ада и прочее?

– В России 300 лет, начиная с Петра, идет догоняющая модернизация. Догоняющую модернизацию начинает элита, и на первых этапах общество модернизируется насильно. Этот этап неизбежен, но он конечен. На раннем этапе формируются предпосылки движения модернизации вширь, перестройки сознания всего общества.

А затем необходим переход к зрелой модернизации. На этом этапе ценности модерна принимает большая часть общества. При этом власть и правящая элита должны отказаться от директивных методов, похоронить автократию, покончить с авторитаризмом. К такому переходу не готова тяготеющая к традиционным ценностям часть российского общества (которая продолжает ожидать, когда власть накормит людей и даст людям работу). В равной степени к этому категорически не готова правящая бюрократия.

Необходимо изменение настроений и сознания всего общества. Без этого никакой лидер ничего сделать не сможет.

Россияне не хотят меняться. Они хотят устойчивости, социальных гарантий, хотят порядка. А меняться, все время осваивать новое, много работать, рисковать – это выбор меньшинства, которое мешает остальным жить привычно и спокойно и вызывает раздражение. Когда я говорю, что Россия – вчерашняя страна, я имею в виду именно это – Россия не ориентирована на инновации. Подчеркну, речь не о творческом потенциале россиян, а о характеристиках культуры. То, что изобретают в России, реализуется в Америке, Европе, но не у себя дома.

Как вчерашней стране стать завтрашней

А что касается лидера, способного к модернизационному рывку, то такой лидер должен обладать очень сильной харизмой, поскольку ему придется реализовывать крайне непопулярные решения.

Есть в истории пример, который гораздо ближе нам, чем кажется на первый взгляд – национальный герой Турции Кемаль Ататюрк. Ататюрк прославился в ходе Первой мировой войны, а по ее завершении возглавил национальную революцию и выиграл войны с армянами и греками, которые оккупировали часть территории современной Турции. Опираясь на мощную харизму, а также высокий авторитет армии в турецком народе, Кемаль Паша реализовал масштабные реформы. Началась системная модернизация и вестернизация, которая продолжалась 70 лет. Однако в последнее десятилетие к власти в Турции пришли люди, которые очевидным образом отходят от стратегии Ататюрка. Эту политику можно охарактеризовать как компромисс между ориентацией на европейскую экономическую модель и стремлением сохранять традиционные исламские ценности. Иными словами, 70 лет реформ не гарантируют общество от пересмотра национальной стратегии и отхода назад. Все это совсем непросто.

Я не раз бывал в Турции и убедился, что в этой стране живет два народа. Один – преимущественно концентрируется на побережье. Это люди, ориентированные на Европу, туристический бизнес, историческую динамику. Другой – это турецкая глубинка, ориентированная на традиционные ценности. И эта двойственность, конечно же, тормозит развитие и смещает ориентиры.

Никому нельзя запретить надеяться на лидера, но на самом деле надеяться и рассчитывать надо на себя. Что сможет сделать самый яркий политик в ориентированном на патернализм обществе, большая часть которого мечтает о застое? На кого он будет опираться? Модернизация в очередной раз обернется застоем.

– К этому же добавляется такой фактор, как огромное российское пространство. Это же не Турция с «двумя народами».

– В Турции есть еще и проблема курдов. Это совсем другой народ, со своим языком и культурой, который отказывается растворяться в турецкой идентичности. В России также имеет место деление на Запад и Восток. Но гораздо важнее включение той или иной общности в культуру модерна. Есть носители традиционных ценностей. Как правило, они менее образованны, живут в «глубинке», ведут традиционный образ жизни. Их мало интересует то, что происходит в стране и мире, если это не касается их привычного уклада.

Другая часть России тяготеет к крупным городам, так называемым ядрам динамики. Эти люди ориентированы на динамичные западные ценности. В этом смысле мы не отличаемся от турок. У нас тоже бок о бок живут два народа.

– Могут ли существовать в процессе трансформации культур, так сказать, точки невозврата, преодолев которые вернуться назад уже невозможно?

– Я полагаю, что эту ситуацию можно просчитывать в чисто количественных параметрах. Задумаемся, почему после февральской революции 1917 года буржуазная республика просуществовала восемь месяцев. Потому, что городское население России в том судьбоносном году составляло, по разным оценкам, 15–17%. Это ничтожная цифра. Сельское и городское население у нас сравнялись только в 1960 году. Сегодня больше 40% населения страны – это села, поселки, маленькие городишки. А в миллионниках и крупных городах живут менее четверти населения. Если говорить о количественном критерии, то точка невозврата будет пройдена после того, когда 40% населения сконцентрируется в крупных городах. Не обязательно миллионниках; это могут быть областные центры. Важно, чтобы в этой среде доминировали ценности динамики.

– Но согласитесь, что сегодня в российской политической элите все больше крепнет вера в тот самый особый путь национальной консервации, который вытащит Россию, как это уже бывало.

– Любая культура противостоит качественным преобразованиям и блокирует эти тенденции. Кроме того, модернизационные проекты всегда затрагивают социальные интересы мощных и влиятельных групп. В случае с Россией противостояние будет многоуровневым, многообразным, жестким по своей стратегии и тактике. Можно ожидать консолидации сил исторической инерции, выходящих на «последний бой» с врагами Святой Руси. Причем их внутреннюю отвагу будет питать простая мысль: если уж в России сложилась такая ментальность, то быть родине таковой, как она есть, навечно.

За Святую Русь до ее победного окончания?

Так вот, должен их огорчить, уверенность в вечном характере России есть чистая химера. Ничто не вечно, а иррациональная убежденность в вечности своего народа или его культуры – одна из универсальных иллюзий, которую культура формирует у своих носителей. И в этом – одно из проявлений манипулирования человеком со стороны культуры.

Локальные цивилизации весьма устойчивы в своих базовых характеристиках. Однако они конечны, подвержены трансформациям, в том числе и весьма глубоким, и существуют ровно до тех пор, пока оказываются в состоянии воспроизводить себя в конкурентной среде других культур.

При всех обстоятельствах стратегия трансформации должна включать в себя следующее: первосортность утверждаемого и второсортность изживаемого – непременное условие качественного преобразования. Речь не о диффамации или травле. Речь о создании ситуации ценностного различения утверждаемого и уходящего. Сами носители уходящего сознания и их окружение должны чувствовать и осознавать, что способность прочесть вывеску, набранную латинским шрифтом, – культурная норма. Что элементарное знание разговорного английского обязательно.

Распад социокультурной целостности России – это не трагедия, а скорее исторический и необходимый выбор. Либо эта территория попадает в другие цивилизационные круги, и местное население включается в эволюцию, по преимуществу заданную внешней, нероссийской исторической логикой. Либо на этих пространствах происходит новый синтез и рождается качественно новая модель России.

– Есть и еще одна существенная проблема. Дело в том, что русская культура по своей природе – имперская. Идея империи лежит в ядре культуры. Мы можем наблюдать, как легко реставрируются имперские смыслы, как поднимаются имперские настроения, с каким энтузиазмом подхватывает эти настроения молодежь. Те, кто в нашей стране называет себя националистом, чаще всего никакие не националисты. Это имперские реставраторы. Данное различение важно и существенно. Сегодня самый надежный способ закопать русский народ и разрушить российскую государственность – реставрация империи.

Не менее опасно и другое заблуждение. Поскольку «должное» (то есть идеальное, чаемое) не реализуется в реальности, русский человек начинает мечтать о чудесном социальном преображении через революционную катастрофу, после которой мир преобразится и вместо постылого «сущего» придет должное.

В воспоминаниях Веры Фигнер есть интересная деталь. Она пишет о том, как вместе с соратниками радовалась убийству Александра II. Эти люди искренне верили, что уже завтра Россия преобразится, настанет новый, справедливый мир.

Такие радости, я думаю, надо отнести к уходящему российскому сознанию и думать об иных поводах для национального единения.