Татьяна Антонова
В старину тоже любили поговорить о разных презумпциях.
Ян Коэссе, «Открытие сессии парламента в Бургундии». Мехелен, 1587
«Пусть выносят приговор! А виновен он или нет – потом разберемся!»
Абсурдная фраза, вложенная Льюисом Кэрроллом в уста карточной Королевы, в последнее время приобретает значение принципа существования некоторых правовых систем, включая отечественную.
Конституция РФ провозглашает, что каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда. Обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность.
Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого.
Однако это все так – в Основном законе. А его к реальному делу не пришьешь, потому как жизнь всегда сложнее Конституции. Отсюда повседневное употребление понятий «виновный», «преступник» в быту, новостных блоках или комментариях экспертов не имеет ни малейшего отношения к уголовно-процессуальной сфере и никак не связано с презумпцией невиновности. Однако влияние на умы оказывают именно такие на первый взгляд безобидные высказывания.
В чем смысл презумпции невиновности? Во-первых, в том, чтобы гарантировать каждому: невиновный не будет признан виновным. Но это возможно только при установлении истины по делу. Именно устанавливая истину, единую для органов следствия и суда, а не подгоняя конкретные обстоятельства под нужный состав преступления, государство может реализовать принцип презумпции невиновности для каждого.
Способы установления истины четко и подробно прописаны в Уголовно-процессуальном кодексе. Они выражены недвусмысленным языком, практически исключающим возможность двоякого толкования. Для того чтобы с помощью нашего УПК грамотно и справедливо провести процесс, не нужно иметь ученой степени по правоведению. Было б только желание.
Итак, подозреваемый или обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность. Он, конечно, может это делать, если пожелает. Захочет – наймет адвоката. На адвоката денег нет – предоставят государственного защитника. А пожелает человек – и будет молчать или отпираться. В уголовном процессе все роли распределены. А сбор доказательств вины – работа органов следствия. Их задача – доказать, что, арестовывая человека, они были правы. Собрав доказательства и представив их в суде, следователь и прокурор считают лицо виновным в совершении преступления. И в этом нет нарушения презумпции невиновности. Очевидно, что работа государственного обвинителя – обвинять, причем делать это с полной искренностью и государственным рвением. Ведь признание виновным, осуществляемое органами следствия, исходит не от имени государства и не влечет тех юридических последствий, которые наступают при признании лица виновным в приговоре суда. Мнение стороны обвинения произносится от имени, к примеру, Следственного комитета при Прокуратуре РФ.
И не более того.
Пусть говорят?
Другой вопрос, корректны ли многочисленные выступления представителей правоохранительных органов перед прессой с заявлениями о виновности еще до того, как состоялся суд? Закон не содержит санкций против формирования общественного мнения в период проведения предварительного расследования и суда. Есть запрет давления на суд. Но подумаем, кто будет следить за тем, сколько раз в день судья, рассматривающий дело, посмотрит новости или прочтет комментарии в блогах? Отразится ли информационный шум, сформированный неаккуратным высказыванием о виновности, на итоговое решение суда? И так ли случайны эти высказывания?
Тогда, может быть, логичнее наложить табу на всякую утечку информации, любые обсуждения вокруг уголовных дел, пока приговор не вступит в законную силу? А как же конституционное право каждого гражданина участвовать в государственных делах? Ведь за понятие «тайна следствия» можно упрятать любое беззаконие. Вот и происходит слом шаблонов: с одной стороны, общество имеет право знать, как работают органы.
Но для этого людям нужна достоверная и конкретная информация о реальных результатах работы по конкретным делам.
О такой информации чуть позже.
Лично я не могу уяснить для себя другое. Почему в последние годы правоохранительная система стала считать лучшей формой отчета о работе бодрые и почти ежедневные заявления в эфире тружеников своих пресс-служб, столь активно доказывающих «открытость работы с населением»?
В новостных программах ТВ то и дело звучат почти военные рапорты медийных лиц из МВД, Генпрокуратуры, Следственного комитета. Они, словно состязаясь друг с другом, спешат поведать – кого, где, когда и за что только что изловили, обыскали и обезвредили. Самая хилая новость в этом ряду – «тут же объявили план-перехват».
Вслушавшись в суть этих сообщений, позже вдруг узнаешь, что первая информация была, мягко говоря, не совсем точной. А иногда через день-другой случается и нечто похожее на фильм про мертвецов. Среди имен задержанных вдруг оказывается человек, который и вовсе давным-давно почил в бозе. Но при этом обязательно оказывается, что покойный был членом не одной преступной группировки.
Может, я не права, но мне кажется, постепенно внимающая этим реляциям аудитория начинает догадываться, что главное в этой информационной лихорадке не то, что сделано, а то, как быстро это было рассказано. Что сразу объясняет, почему при составлении столь скорых и радостных комментариев учет таких понятий, как «тайна следствия» и «презумпция невиновности», просто неуместен. Это выглядело бы, как говаривали в иные исторические времена, «лицемерными предрассудками буржуазного суда».
Теоретически тайна следствия имеет важное правовое значение. С одной стороны, она призвана обеспечить эффективное расследование уголовных дел и воспрепятствовать необоснованному вмешательству в процесс любых лиц, не наделенных на то соответствующими полномочиями. То есть до определенного момента нельзя разглашать ни имени подозреваемого, ни сути подозрения, ни состав свидетелей. Во избежание давления на следствие, на свидетелей, на самого подозреваемого. С другой стороны, тайна следствия должна защищать законные права и интересы граждан, причастных к уголовному производству в силу той же презумпции невиновности.
Что сильнее ударит по человеку? Необходимость являться по звонку в кабинет следователя, суд, тюремный срок? Или упоминание в прессе о нем как о подозреваемом? По большому счету подобные пиар-сеансы пресс-служб должны заканчиваться для следователей исками от подследственных о защите чести и достоинства.
Но попробуйте с этих позиций вспомнить ток-шоу Андрея Малахова «Пусть говорят!» Тот выпуск, который был посвящен убийству Ирины Кабановой, в котором обвиняется ее муж Алексей. Каких только версий, мотиваций, осуждений и оправданий не прозвучало в эфире. А мало ли людей прочитали интервью няни, работавшей в этой семье, которая, по сути, может быть главным свидетелем многих эпизодов этого преступления. Конечно, некоторые наши СМИ имеют весьма своеобразные представления о морали. Но в редакциях есть правовики, юристы, которые могли бы очерчивать пределы дозволенного. Однако порой, судя по тому, как быстро растекается подобная информация, утечка ее не смущает и тех, кто обязан хранить эти тайны в собственных кабинетах.
Особо неопасные преступники
Однако, как показывает практика, у правоохранителей бывают времена, когда они вдруг становятся более сдержанны в своем стремлении быть открытыми для населения. Это часто совпадает с теми случаями, когда то в одном, то в другом регионе нужно провести доследственные проверки или оценить работу органов по уже возбужденным уголовным делам в отношении сотрудников прокуратуры и МВД.
Так, 18 января 2013 года начальник управления МВД России по Краснодару Олег Агарков подписал приказ об увольнении из органов внутренних дел двух оперуполномоченных отдела уголовного розыска отдела полиции Центрального округа города. Мотивы увольнения: накануне сотрудники, имена которых не разглашаются, были задержаны по подозрению в незаконном сбыте наркотиков. В результате служебной проверки указанные лица были уволены. В отношении бывших полицейских может быть возбуждено уголовное дело по ст. 228.1 УК РФ «Незаконные производство, сбыт или пересылка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов».
В Нижегородской области, по данным СМИ, возбуждено уголовное дело в отношении сотрудника местной прокуратуры, сбившего насмерть 23 декабря 2012 года мужчину и женщину. «Мы возбудили уголовное дело по ст. 264 ч. 5 УК РФ (нарушение Правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств, повлекшее по неосторожности смерть двух или более лиц) по факту смерти в ДТП двух лиц», – сообщил на пресс-конференции руководитель следственного управления СКР по региону Владимир Стравинскас. «В процессе расследования будет понятно, насколько виновен водитель этого автомобиля», – добавил глава СУ СКР.
В Великом Новгороде проведена доследственная проверка по факту дорожно-транспортного происшествия с участием сотрудника УМВД, в котором пострадал ребенок. Как сообщает пресс-служба следственного управления СК РФ по Новгородской области, ДТП произошло днем 17 января в районе улицы Октябрьской. Старший прапорщик внутренней службы Новгородского линейного отдела МВД России на транспорте на служебном автомобиле «УАЗ» совершил наезд на 12-летнего мальчика.
Что касается криминальных событий с участием сотрудников МВД или прокуратуры, то здесь почему-то все не так, как с простыми гражданами. Здесь принцип иной: нет приговора – нет никаких имен. Все в интересах следствия.
А как же без приговора уволили этих самых полицейских? Ведь дело не возбуждено! Да, никакого нарушения презумпции невиновности в этом случае нет. Согласно Закону «О полиции», сотрудник полиции как в служебное, так и во внеслужебное время должен воздерживаться от любых действий, которые могут вызвать сомнение в его беспристрастности или нанести ущерб авторитету полиции. Увольнение в данном случае вряд ли можно отнести к актам репрессии.
Но речь о другом. О применении закона по кастовому принципу. А если мягче – о двойных стандартах. Почему-то «интересы следствия» в отношении обычного человека попросту отсутствуют. Зато задорно звучит: «Сегодня были задержаны пятеро преступников, подозреваемых в…»
Не о таких ли ораторах говорил Марк Твен: «Сначала раздобудьте факты, а потом можете искажать их, как вам только заблагорассудится».
Преступления и показания
Пресловутая система отчетности, именуемая палочной, с успехом прошла проверки на прочность многочисленными реформами. Судебная статистика на деле все время оказывалась для служителей Фемиды важнее справедливого вердикта по делу конкретного человека. Такое ощущение, что на решение некоторых действует пресловутый анекдот о подозрительных хозяевах, обнаруживших, что после гостей в доме пропали ложки. А когда они все-таки нашлись, хозяин это признал со словами: «Но осадок все равно остался…»
Но какие-то перемены в сознании у нас происходят. В стране уже больше года применяется новая система оценки эффективности работы полицейских. На преодоление привычной «палочной» был направлен приказ № 735 министра МВД Рашида Нургалиева. Однако, по словам председателя координационного совета профсоюза сотрудников полиции Москвы Михаила Пашкина, «систему эту в разное время пытались отменить. Но она осталась. Полицейские начальники не хотят вникать в более прогрессивные схемы. Им удобнее приехать, подсчитать, затем – уехать и доложить: у этих из рук вон плохо, а у тех – более-менее, хотя тоже ничего хорошего».
За последние пять лет, то есть с 2007 по 2012 год, количество оправдательных приговоров в России составляет 1%. Это сильно округленная в пользу судей «средняя температура по больнице». Если дотошно высчитывать, получится в среднем от 0,5 до 0,8 %. Парадокс: суды присяжных сегодня выносят оправдательные вердикты в 16% случаев. Но с января 2013-го присяжные больше не рассматривают дела о транспортных преступлениях, взятках и преступлениях против правосудия, включая фальсификацию доказательств. До этого из их компетенции вывели дела о терроризме, шпионаже, разглашении государственной тайны, массовых беспорядках и ряд других.
По словам инициатора возрождения суда присяжных в России Сергея Пашина, презумпция невиновности – «это на бумаге. А на практике оправдательные приговоры отменяются в 15 раз чаще, чем обвинительные. И есть показатель отмены/изменений. Если он плохой, тебя не повышают в должности. Или, если ты мировой судья, не переназначают на новый срок. Оправдывая подсудимого, ты ссоришься с правоохранительными органами – прокуратурой, МВД, ФСБ. А они ведут черный список судей, которые склонны выносить оправдательные приговоры». Пашин в недавнем интервью также заметил: «Сегодня председателей судов назначают президент или Совет Федерации, но предварительно о кандидатуре высказываются силовики. Если возникает кандидатура из черного списка, говорят – это плохой судья, не понимает государственных задач».
К слову сказать, господин Пашин – федеральный судья. С 1990 года. В отставку вышел в 2001 году. То есть весь процесс «демократизации», «гуманизации» и рождения, а затем и вырождения отечественного правоприменения происходил у него на глазах.
Поэтому и среди адвокатов бытует мнение, что выигранное дело – это дело, не доведенное до суда.
Да, оправдательных приговоров у нас с каждым годом больше не становится. Но хочется, чтобы хотя бы обвинительные приговоры были справедливыми. Чтобы наказание соответствовало содеянному.
Но вот какие особенности этого желаемого соответствия мы иногда обнаруживаем в реальности.
17 января 2013 года Пятигорский городской суд вынес приговор в отношении бывшего следователя следственного отдела ОМВД России по Пятигорску Валерия Копчука. Копчук признан виновным в совершении преступления по ч. 4 ст. 264 УК РФ (нарушение правил эксплуатации транспортных средств, совершенное лицом, находящимся в состоянии алкогольного опьянения, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего).
20 мая 2012 года Копчук, управляя личным автомобилем Volkswagen Passat в состоянии алкогольного опьянения, совершил наезд на 50-летнюю женщину, от чего та скончалась на месте. Копчук с места происшествия скрылся.
Суд признал подсудимого виновным и назначил ему наказание в лучших традициях общечеловеческого гуманизма: 2 года лишения свободы условно с лишением права управления транспортным средством сроком на 1 год.
Бывший следователь, играющий в боулинг живыми людьми на дорогах Пятигорска, видимо, не представляет никакой угрозы для социума. Так же как и сотрудник ФСКН по Ленинградской области Алексей Визер, подбросивший подозреваемому бизнесмену кокаин и сразу после этого тот самый кокаин изъявший под протокол. «Борец» с наркотрафиком отделался четырьмя годами условно.
Это же не странный оппозиционер Развозжаев – прямая угроза спокойствию нации, особенно потому, что он на заре туманной юности якобы занимался кражей каких-то шапок, и эту историю. Последняя находка – у Развозжаева в спине обнаружили пулю 20-летней давности. Это вовсе не смешно, а грустно. Оказывается, чтобы расследование было серьезным, надо чтобы в нем хоть чем-нибудь обнаружила себя политическая оппозиционность подозреваемого.
Международно-правовая «закавыка»
И последнее, о чем надо сказать: тема презумпции невиновности не может отразиться и в отношениях России с внешним миром.
На прошлой неделе МИД России подтвердил ввод в действие так называемого списка Гуантанамо, который запрещает въезд на российскую территорию гражданам США, причастным к грубейшим нарушениям прав человека на военной базе. По словам замминистра иностранных дел России Сергея Рябкова, «в практике отношений с США у нас имеются так называемые ограничительные списки. Персональный состав этих списков, а также критерии, по которым они составляются, не являются предметом общественного обсуждения». Рябков добавил, что информация о существовании списка недалека от реальности, а в его составе числится 60 американцев.
Вероятно, российской стороне принятие 21 декабря 2012 года «антимагнитского» закона о запрете усыновления американскими гражданами российских детей показалось недостаточным для «адекватного, но не запредельного» ответа. В настоящее время в прессе появились сообщения о попытках, предпринимаемых американцами, к вывозу из детских домов детей, которые заранее были выбраны для усыновления. Несостоявшиеся усыновители говорят, что сложившаяся ситуация нетерпима с моральной точки зрения, так как и они, и дети привыкли друг к другу и не хотят быть заложниками политических игр.
Медленная смерть международного публичного права началась после ввода американских войск в Ирак. А «Закон Магнитского» и российский ответ на него только усилили этот процесс увядания. Две державы, каждая из которых считает, что она представляет собой правовое государство, на дипломатическом уровне признали, что для введения негативных правовых последствий в отношении конкретных граждан вступивший в законную силу приговор суда не нужен вовсе. Волей Министерства иностранных дел РФ Россия поддержала некий новый правовой порядок – симметричного беззакония. «Сколько они людей включат в свой список, столько и мы. Если они кого-то добавят позже, и мы добавим. Обнародуют имена и активы – и мы обнародуем»– так это объяснил наш министр.
Оказывается, не нужно, чтобы в отношении таких граждан велось следствие и чтобы они были, скажем, под подпиской о невыезде. Достаточно, чтобы люди были «в списке». Чтобы они были «причастны». А так как в США действует система прецедентного права, можно ожидать, что в скором времени списки будут плодиться как грибы после дождя.
Лично меня поражают своей решимостью люди, бросающиеся заступаться за тех, кто вошел в «список Магнитского». Точно так же, как те, кто, наоборот, этот список поддерживает. Интересно, каждая из сторон ответит на вопрос: «Понимал ли судья Тверского суда Москвы Алексей Криворучко, отказывая Магнитскому в удовлетворении всех заявленных ходатайств и продлевая ему срок содержания под стражей, что процесс заказной, что оснований для ареста нет, и вообще, что в тюрьме Магнитский до суда не доживет?»
А как можно ответить на это утвердительно или отрицательно, если против судьи обвинений не выдвигалось и дело не возбуждалось? А коли так, то и вопрос о том, есть ли у него сегодня хотя бы моральное право продолжать работать судьей, остается без ответа. Работает, и все.
Дарья Гармоненко