Телевидение - наше все. И это очень тревожит

Если зарою, а они снова вырастут?
Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

Употребив в заглавии слова «неосознанный потенциал», хочу начать с того, что у нас много самых разных представлений о культуре. И в то же время почти никогда не разделяем культуру в широком смысле этого слова и культуру в узком смысле, культуру художественную, бытовую, правовую, национальную и так далее.

При этом пользуемся синонимами для определения того, другого, третьего… У нас нет структурированного представления о культуре, и это очень важно осознавать.

Смыслов много, а понимания нет

Много занимаясь этим, я думал: почему возникает такая ситуация, когда речь заходит о российском государстве, о российской общности, нашем месте в мире – все начинают вспоминать великие и знаковые фамилии. И сразу выясняется, что наиболее известные из них принадлежат гениям русской художественной культуры, которые своими именами придают авторитет и значимость всей стране.

В то же время, когда у нас начинают говорить об экономике или обсуждать что-то, связанное с социальными отношениями, когда речь идет о национальной безопасности, приватной жизни, – культура сразу исчезает. То есть она остается на том месте, которое допускает понимание культуры исключительно в узком смысле этого слова.

Таким образом, можно сказать, что система ценностей, представлений, норм, образцов поведения, стереотипов, мифов, героев, а также все то, что связано с производством, распространением и усвоением смыслов, – это еще далеко не полный ряд того, из чего складывается культура в широком смысле слова.

А вот культура в узком смысле для многих – это нечто подведомственное Минкульту. Для кого-то – разные формы досуга (культурный отдых). А для кого-то – только искусство. И все это говорит о беспредельной путанице. Тщательное упрощение представлений о культуре является операционной практикой для нашей страны. Среди многих статей, которые российские руководители выносили на обсуждение общественности, среди их высказываний и суждений культура всегда присутствовала исключительно в узком смысле слова. Или использовалась чисто филологически: «национальная культура», «правовая культура» и т.д.

Культура как гигантская, сложнейшая система программирования всех видов нашей жизни в сознании людей, осуществляющих власть на самых разных уровнях, не появляется. Нет этой системы и в головах политического класса.

Возьмите самые разные политические программы и меморандумы. Почитайте, что говорят КПРФ, «Единая Россия», ЛДПР. Они говорят лишь о том, что надо добавить (или не добавлять) культуре денег. Все! Ну, может быть, Никита Сергеевич Михалков, когда сообщает на пленуме Союза кинематографистов о том, что идет «оскотинивание страны», как-то пытается раздвинуть узкий смысл культуры. Но чаще всего предмет рассматривается всеми исключительно в прикладном значении.

А вот настоящее программирование жизни, как я для себя называю, культурные платформы, определяющие состояние жизни в нашей стране, – эти «конструкции» не обсуждает, на мой взгляд, никто.

Где сегодня может находиться важнейший институт этого самого программирования моделей жизни? Где можно все узнавать о прошлом, о рынке, о бизнесе, о будущем, о личности, о справедливости, о недоверии, о готовности рисковать или заниматься творчеством – да о чем угодно?

Этим всем, конечно, должно заниматься телевидение.

Но в этом смысле телевидение как основной институт программирования российской жизни вообще выведен из сферы общественных рефлексий.

Интернет – еще просто ребенок

В учебных заведениях и НИИ мы можем встретить десятки тысяч ученых, преподавателей по самым разным наукам – от экономики до мелиорации земель. В каждой большой компании, корпорации работает масса экспертов опять же по макро- и микроэкономике, менеджменту, продвижению брендов и прочим дисциплинам и специализациям, которые считаются сегодня определяющими нашу жизнь.

Но телевидение не менее мощный институт. Потому что оно отвечает за такие вещи, как наши представления о жизни, работе, морали, искусстве, законности. Телевидение отвечает за психологическое состояние общества, сохранение национальной ментальности, за распространение идей и идеологий.

Есть, конечно, и другие институты. Просто телевидение – самый активный и мощный игрок в сфере культуры в широком смысле этого слова.

Два примера. Социологи фиксируют, что в нашей жизни есть 500 занятий – от трудовой деятельности до вышивания гладью мужчинами. Из этой полутысячи занятий телевидение по затрате человеком времени уступает только сну.

Каждый, кто в нашей стране старше 4 лет, проводит ежедневно у телевизора 4 часа. У нас примерно 132 млн. человек смотрят телевизор не менее 5 раз в неделю. А 92 млн. смотрят ежесуточно. Никакой Интернет, как бы этого ни хотели его горячие поклонники из креативного класса рассерженных горожан, пока и близко не стоит к тому, что делает с человеком телевизор.

Исследования по итогам 2011 года показали: сегодня население Российской Федерации, от деревенских бабушек до владельцев мощных сетевых порталов, тратит на все занятия в сфере Интернета времени в 24 раза меньше, чем на просмотр телевидения.

Как главный редактор самого большого нашего журнала в сфере кино и ТВ, я не могу найти хотя бы трех аналитиков телевидения. Не журналистов. Не критиков отдельных программ и фильмов. Речь не об этом.

Нет специалистов, которых я бы мог, например, попросить сделать исследование о том, как на ТВ верстаются новости. Чтобы было понятно, признаюсь, мне уже давно самому хочется узнать и рассказать читателям – почему главные новости дня должны начинаться с экстремального рассказа о мурманском маньяке? А если это событие уже устарело, то почему надо срочно гнать съемочную группу за гигантским сюжетом о маньяке из Пензы?

Как и зачем это делается – люди, поглощенные душераздирающими историями, не очень понимают. Но это программирование сознания, сильная, мощная, многомерная работа. А как, например, придумываются и формируются ток-шоу? Как подбираются сюжеты?

Во время недавних обсуждений концепции общественного телевидения мы рассказывали политическим начальникам, что важнее программы «Пусть говорят!», которая, по сути, продает эмоции, конфликты и публичные скандалы, было бы делать программу «Пусть договариваются!». Потому что у наших людей нет практик договариваться. Отсюда высочайший градус непримиримости, постоянное деление в голове внешнего мира на «своих» и «чужих».

Там же мы пытались объяснить, что, согласно исследованиям, темы сериалов, их идеология влияют на модели поведения людей больше, чем появление того или иного персонажа. Почему это так важно понимать? Да потому что мы – абсолютные чемпионы мира по заказу на производство сериалов. В последнее время к нам приблизились лишь китайцы. Возможно, предложат «соцсоревнование».

Думаю, Поднебесная нам уступит. Сегодня мы показываем 72 названия телесериалов в сутки.

В кинозалах пусто и страшно

Константин Львович Эрнст недавно рассказывал нам о том, что он вынужден расторгнуть контракты с шестью менеджерами Голливуда, потому что население нашей страны, воспитанное на отечественных сериалах, теряет интерес даже к голливудской продукции. Из времени так называемого прайм-тайма (от 18 до 23 час.) 3 час. 40 мин. у нас занимают сериалы.

Таким образом, сериальное сознание скоро приведет к тому, что у нас из кинотеатров исчезнет последний зритель. Уже сейчас в лучших кинотеатрах страны, оборудованных системой «Долби», 87 кресел из 100 пустуют. Нет зрителей на качественное кино. Как на отечественное, так и на американское.

Сериалы и рестораны – вот два института социализации личности. Под ресторанами исследователи подразумевают также кафе, бары и пр. Вечером в Москве подобные заведения заполнены. Деньги, которые ходят в этой сфере, каждые пять лет умножаются в разы. А главное, как и сериалы, это уже привело к гигантским поведенческим сдвигам людей.

Мы можем увидеть по телевидению дискуссию об этом?

Нет, мы услышим десятки выступлений о том, как выйти из кризиса, как заниматься модернизацией, как России конкурировать с другими странами и т.д. Но там никогда не всплывут вопросы, связанные с культурой в широком смысле слова.

Между тем, и я об этом много писал, у нас в стране безмерный кризис морали. Повсюду огромные мировоззренческие тупики, связанные с тем, что современное российское общество сегодня не живет в 2012 году.

А ведь оно стоит перед вызовами именно 2012 года, задающими потребность знать, как устроены современная экономика или гражданское общество, какие принципы управления необходимы сегодня, что такое реальное разделение властей и т.д. Есть множество вещей, связанных с ориентацией в жизни в 2012 году. Это касается всех людей – и молодых, и немолодых.

Но проблема в том, что большинство из них живет по моделям 90-х, 80-х, 70-х годов. Это что касается приватной жизни. Что же до родного государства, то тут можно говорить и о более глубоком прошлом, начиная с годов 30-х.

К чему это приводит? К тому, что, когда начался кризис 2008 года, 57% опрошенных требовали введения жестких государственных цен на товары и услуги. Это не потому, что они были за советскую власть или против нее, за рыночную экономику или наоборот. Исследование выявляет вещи более фундаментальные: люди не знают, как устроена современная жизнь. Их объяснение жизни страны просты, но не новы: должна быть «сильная рука», «крепкая власть», «единоначалие», «ручное управление» и т.д.

Достояние без публики

Теперь более конкретно о неосознаваемых возможностях культуры. Они колоссальны. Но основная проблема раскрытия и использования их – культурные барьеры.

Эти препятствия растут не там, где делятся средства по принципу «Большой театр уже отремонтирован, а Пермский еще не успели». Гергиев в Санкт-Петербурге благодаря своему статусу получил деньги на Концертный зал, а в России из 74 филармонических оркестров укомплектованы только 17. Это все можно отнести к трудностям роста. У нас, кстати, число оркестров за 10 лет выросло в два раза.

Проблема в другом. Нет аудитории!

Нет людей, способных или желающих слушать Моцарта или Рахманинова. Возможно, они скачивают классику в Сети или покупают диски. Но это же не становится общественно значимыми практиками.

Ни одному телеканалу не придет в голову вести телетрансляцию из Венской оперы, если это, конечно, не связано с политическим мероприятием. Никто не разрешит – это потеря денег. Как точно такая же потеря денег – показ современного российского кино. У нас за последние 4 года аудитория зрителей современного российского кино уменьшилась в 2 раза. Его сегодня смотрит всего 11–12% зрителей. По телевидению такие фильмы можно увидеть только на «Закрытом показе» у Александра Гордона по Первому каналу. Но это кино уже объявлено депрессивным.

Потеря культурных коммуникаций ведет к возведению культурных барьеров. Один теоретик культуры замечательно сказал: «Люди всегда нуждаются в проговаривании жизни». Сегодня молодые люди проговаривают жизнь во время еды.

Да и что обсуждать, если сейчас у нас только 37% граждан читают больше одной книги в год. В России 3,5 тыс. книжных магазинов. А в Англии только в Лондоне 3 тыс. У нас нет инфраструктуры, способной отправлять книги в провинцию. И будут ли они там востребованы?

Падение культуры в узком смысле, конечно, скажется и на культуре в широком понимании. Уже сегодня экономисты в своих выступлениях, материалах, проектах никогда не касаются культуры ни в каком из смыслов. Последней сферой, имеющей отношение к духовной деятельности, остается школа.

Но тот же институт телевидения мощнее школы или церкви.

Насилием мил не будешь

Если говорить про общее отношение к проблеме, то известно, что к 7 мая, дню вступления в должность избранного президента Путина, должна быть готова комплексная долгосрочная программа «Россия-2020». Над ней работали 21 комиссия, 1000 ученых и экспертов. Не было только одной комиссии – по культуре. И лишь половина какой-то из комиссий занималась проектом гражданского общества.

Работали над любыми важными проблемами. Кроме культуры, идеологии, морали.

И какие прогнозы по развитию страны можно делать, если все исследования морального состояния общества дают ужасающие результаты.

Так, например, 71% опрошенных россиян считают, что людям вообще доверять нельзя. А 59% не доверяют никому, кроме собственной семьи.

Должен напомнить, что культура может обладать огромной как разрушительной, так и созидательной энергией. Она способна содействовать процессам обновления и модернизации. Но она также в силах и отрицательно влиять на развитие.

При этом я уверен – культура сильнее экономики.

Это не лозунг. Мы готовимся летом провести на эту тему глубокий и широкий разговор.

Увы, для политиков, экономистов человек – это все еще субъект попечения. Они смотрят на него с точки зрения зарплат, пенсий, отчислений, квартир, кредитов, детского капитала, миграции, участия в выборах и т.д.

Но эти субъекты – живые люди. Они вдохновляются или впадают в депрессию, хотят учиться или считают, что это ничего им не даст. Они могут считать насилие ужасным явлением или, наоборот, предметом развлечения.

На насилии остановлюсь. Здесь нельзя не заметить, что основным трендом российского телевидения, если убрать политические, информационные и иные аспекты, является продажа страхов с показом сцен насилия. Подсчитано, что 57 из 100 героев сериалов связаны с преступлениями.

Мы недооцениваем культуру и пока не умеем ее исследовать. Мы не знаем последствий того или иного культурного воздействия. У нас нет штабов по проектированию этой деятельности. Мы не вырастили для этой сферы аналитиков или экспертов. Главными культурологами у нас выступают политики и экономисты.

Помню слова Владимира Путина по поводу одной из катастроф с большими человеческими жертвами: «Какую страшную дань мы платим алчности и безответственности».

Это действительно ужасно. Но алчность и безответственность – это продукты культуры. Мы не имеем сегодня культурного программирования, не научились теневую экономику и коррупцию понимать как культурные феномены. Поэтому люди считают, что коррупция – это только преступление, но никак не продукт культуры.

А культура – важнейший элемент системы общественного устройства жизни. И это влиятельный элемент разновекторного действия. Он может проявить себя в становлении новых форм обучения. А может предъявить обществу целый ряд налогов на плохую мораль. Эти и многие другие совершенно не исследованные направления бытия, где культура присутствует под самыми разными признаками, знаками и кодами, говорят о ее способности ставить и решать самые неожиданные задачи. Я, например, никогда не видел книги, которая бы без банальных оценок исследовала эффективность воровства в России.

Специально говорю о таких подходах, чтобы избежать привитых стереотипов.

Миссия – это вам не услуга

На пути к глубокому пониманию возможностей культуры мы пока не готовы даже эффективно ставить новые задачи. А такие задачи – это не список из 100 или 200 книг, которые надо прочесть каждому ребенку и в котором будут гармонично сочетаться Достоевский с Пелевиным. И это не попытки заставить людей по бесплатным билетам ходить на фильмы лауреатов Каннского и Венецианского фестивалей. Для начала надо понять: культура производится ежесекундно. Всеми существующими институтами и обычными практиками человеческих отношений. К сожалению, у нас не хватает позитивных практик. Потому что обычные механизмы культуры на это не работают. Обычный механизм настроен на оказание услуг. Пусть культурных, но услуг.

А в услуге никогда нет миссии. Услуга – это прежде всего продажа. Ей не важно чем торговать. Отсюда последствия – все качественное, что производит культура, вымывается потому, что не продается. Аудитории пустеют, люди покидают их, не понимая художественных текстов. Не исключаю, что скоро они не будут понимать текстов вообще.

Если говорить об инновациях в культуре, то главная сложность возникает тогда, когда люди не имеют таких моделей деятельности, которые были бы адекватны текущему времени. Если адекватного ответа на такие вызовы нет и человек выбирает прежние рефлексии, то понятие «инновация» исчезает само собой. Другая сторона этой проблемы – правильно поставленный вопрос. Маркс считал верную постановку задачи половиной ответа. Если мы не умеем ставить адекватные времени и правильно сформулированные вопросы, то здесь тоже наступает тупик.

Надо признать, что наша культура сегодня не позволяет эффективно заниматься инновациями. Конечно, кроме индивидуальных прорывов всегда есть гении, способные в одиночку пробивать стены, делать прорывы.

Речь идет, во-первых, о готовности всего общества. Во-вторых, о готовности элит. В-третьих, о готовности институтов подготовки очагов прорыва. Что касается, последнего условия, то, на мой взгляд, прорывной проект «Сколково» не сможет сделать инновационные процессы массовыми, повсеместными и необратимыми. Для инноваций нужно, чтобы было креативным общество. А для этого люди должны избавиться от многих мотивационных побуждений, прочно закрепленных за ними старыми мифами о неизбывном «величии державы», фобиями, основанными на уверенности, что «иностранцы – наши враги», что «Россию хотят завоевать», что мы самые особенные и должны жить сами по себе. Все эти заклинания ничего, кроме вреда, нам не приносят. А особенно опасна уверенность в том, что построить счастливое будущее помогает славное прошлое.

Кто станет демиургом?

Иногда мне задают вопрос: «А кто станет проектантом такого развития?» Как ни странно, но я вижу в роли демиургов только одну такую группу, и это вовсе не представители художественной сферы. Моя надежда на макроэкономистов.

Сегодня они объясняют многие экономические и политические проблемы нашего общества очень узко, ограниченно, я бы сказал – привычно. Все беды связывают с известным набором причин и мер. Нет независимых судов – надо чтобы были. Нет конкуренции в политике, оппозиция слаба и не попадает на экраны ТВ, которое, в свою очередь, контролируется властью. Более развернутые объяснения они могут дать по проблемам собственно экономики.

При этом они никогда не связывают свое видение главных проблем страны с субъектом культуры – живым человеком. И никогда не признаются, что человек – это более мощная система воздействия, чем поиск профицита или цена на нефть. Когда они все-таки это признают и сумеют объяснить остроту ситуации власти, тогда что-то сдвинется. Других механизмов я пока не вижу, потому в целом российская элита беспрецедентно слаба. И в плане личностной стойкости, и в плане возможностей проектирования будущего.

Это видно и по российскому искусству, самой узкой части элиты. В искусстве, как известно, разбирается 2–3% населения любой страны. И мы в этом смысле, уверен, не исключение. Но даже разбираться – еще не значит делать. Наше российское искусство сегодня не предлагает моделей развития будущего. Чем оно, кстати, занималось в XVIII–XIX веках, во времена великой довоенной утопии прошлого века и немного – в годы хрущевской оттепели. Сейчас российское искусство не моделирует будущее. Поэтому вся надежда на то, чтобы макроэкономисты прозрели.

Есть такая романтическая точка зрения, что культура в сущности своей – это и есть инновация. С этим можно было бы согласиться. Но культура технологически не осознана. Она не исследована. Все знают, что телевидение – это человеческий капитал, который, в свою очередь, не банальное описание жизни индивидуума – как он живет, сколько получает и кто у него бабушка. Человеческий капитал – это картины мира в головах 143 миллионов. Поэтому как можно их не изучать? Но лично я не знаю авторов, которые этим бы пристально занимались.

Правда и заказов на такие исследования пока не поступает.