Окно возможностей закрылось

Какой-то рабочей силы переизбыток, а какой-то – дефицит.
Фото Алексея Калужских (НГ-фото)

Про безработицу как болезнь и лекарство одновременно ответственный редактор «НГ-cценариев» Владимир СЕМЕНОВ беседовал с членом правления Института современного развития Евгением ГОНТМАХЕРОМ.

– Евгений Шлемович, мы с вами последний раз встречались осенью 2008 года, когда кризис только разворачивался. Вы говорили, что в отличие от 1998 года, когда после дефолта было резкое падение с быстрым подъемом, нынешний кризис будет продолжительным. И вы тогда думали, что может переформатироваться рынок труда, что многие люди, которые просиживают штаны в офисах, займутся делом, составят новый костяк малого бизнеса┘ Но не произошло ни больших трагедий, ни заметного оздоровления.

– Когда начинался этот кризис, на поверхности было много негатива: экономика падала, начались массовые увольнения. Первая половина 2009 года была тоже достаточно тяжелой. Но есть кризис, а есть катастрофа. Катастрофа – это конец 1991 года, август 1998 года. В 2008-м был все-таки кризис, а кризис очищает, это классика. Циклическое развитие всегда сопровождается социальными издержками: люди теряют работу, у кого-то снижаются доходы. Это неприятно, но после этого возникает новое качество – эти же люди находят новые рабочие места из-за того, что бизнес начинает активизироваться (принимаются меры по его стимулированию, снижению налогов, улучшению инвестиционного климата и так далее). В результате безработица снижается до минимально приемлемого уровня, начинают расти доходы людей, и так до следующего кризиса, который случается через 5–7–10 лет.

Россия первый раз именно в 2008 году попала в эту позитивную ситуацию, потому что кризис в России был синхронизирован с мировым. При разумной экономической политике открывающимися возможностями можно было бы воспользоваться. У нас излишняя занятость на очень многих предприятиях. Да, много вакантных мест – структурное несовпадение тоже классика: землекопы, грузчики, водители в дефиците. И самые квалифицированные рабочие места в дефиците – мы топ-менеджеров приглашаем из-за границы, сделали им льготные условия по миграции┘

То есть получается, что значительная часть нашей рабочей силы вроде бы работает, а вроде бы не работает. Рынок труда находится в некоем желеобразном состоянии. А потом жалуемся на низкую зарплату. В конце 2008 года началось массовое высвобождение офисных работников среднего звена. Как было до того? На какой-нибудь не очень крупной фирме пресс-служба – пять человек, три секретарши, пять референтов. Почему? Слишком высокая норма прибыли. Когда начался процесс высвобождения, я, честно говоря, радовался. Не за этих людей, я понимаю, что им было плохо и тяжело. Но у меня и моих коллег было оптимистическое чувство, потому что у государства была возможность позитивного выбора. Вспомним Программу-2020, принятую правительством в ноябре 2008 года. Этот документ действует и до сих пор. Там было написано, что выход из кризиса должен быть на базе частной инициативы. Абсолютно правильно! Там вообще очень много хороших, красивых слов, которые потом забылись, например, что у нас демократия налогоплательщиков.

– Может быть, говоря про частную инициативу, правительство лишь хотело снять с себя часть ответственности за происходящее?

– Что значит выход из кризиса на базе частной инициативы? Правительство что могло сделать? Наконец заняться улучшением инвестиционного климата. Я понимаю, что это тяжелейший вопрос, учитывая заскорузлость нашего государства, коррупцию, нераздельность бизнеса и власти. И тем не менее массовая приватизация, действительно другая налоговая система, которая позволяла бы бизнесу более-менее прилично развиваться. Исходя из Программы-2020 нужно было делать очень четкие, внятные шаги, чтобы помочь бизнесу пережить это время, а не просто закрывать предприятия, выводить деньги. Государство могло бы, например, внедрять программы работы с теми, кто попадет под переструктурирование экономики. В частности, брать на себя выплату (хотя бы частичную) выходного пособия для увольняемых. Основной контингент людей, которым нужно было помочь переструктурироваться, – это не те два миллиона, которые зарегистрировались в центрах занятости. Речь идет о нескольких миллионах, которые туда не пошли даже после увольнения. Им нужно было помочь с информацией. И главное – помочь бизнесу, прежде всего малому, создать новые рабочие места. Это первая тактика: поставить на частную инициативу, на реструктуризацию экономики. В этом случае была бы высокая, но короткая безработица. Кстати, должен вам напомнить, у нас максимальный уровень безработицы, по оценкам МОТ, был вообще в 1998 году, после дефолта. Но он был кратковременным – потом пошел экономический рост. Во время кризиса, который мы сейчас переживаем, была максимальная точка около 10%. Сейчас – 6–7%. Если бы дали возможность бизнесу быстро закрывать неэффективные рабочие места, открывать новые, то, возможно, было бы 13–15%, но коротко, потому что государство вместе с бизнесом перепрофилировали бы людей.

– Это огромные риски.

– Я понимаю. Во-первых, отпустить бизнес на свободу – это политический момент. С бизнесом нужно разговаривать не свысока, как это сейчас делается, а как с партнером. Во-вторых, испугались, что в каких-то местах безработица может стать настолько высокой и застойной, что люди выйдут на улицы. Это тяжелый вариант, но он – единственный, который соответствовал цивилизованному представлению об экономической политике: он впоследствии гарантировал бы стабильное экономическое и социальное благополучие.

Менеджмент АвтоВАЗа начал решать задачу сокращений. Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Пошли по другому пути: заморозили то, что мы имели до кризиса, – неэффективную занятость. Был применен административный ресурс: дали указание губернаторам, чтобы они на своей территории не допускали большого роста безработицы. Губернаторы вызывали работодателей и говорили: «Если ты сейчас уволишь людей, то тебе мало не покажется, от меня же много в этом регионе что зависит». Да, конечно, программы занятости распространялись не только на тех, кто попал на биржу труда, но и на тех, кто был в предувольнительном состоянии. Это была упреждающая помощь. Выглядело это так: цех остановился, а работнику говорили, что он официально работает, трудовая книжка лежит, пусть ходит, подметает на собственном заводе, а мы за счет государства выплатим определенную зарплату. АвтоВАЗ – классический пример. С самого начала было понятно, что там нужно сократить количество занятых на треть, если не больше. И, кстати, новый менеджмент начал решать эту задачу. Они вывели 20–30 тысяч занятых в дочерние фирмы, которые фактически содержатся за счет федерального бюджета. И люди оттуда постепенно рассасываются – кто-то находит другую работу, кто-то уезжает, то есть ситуацию удалось смягчить. Однако в целом по стране, когда начался рост безработицы, не дали возможность рыночной экономике сделать свое очистительное дело. Тем самым период высокой, но короткой безработицы отодвинули на ближайшие годы. Если мы ставим задачу иметь экономику интенсивную и конкурентную, нам без этого все равно не обойтись, но цена для государства будет больше, чем она была бы в предыдущие два года. Мои оптимистичные ожидания в отношении государства не оправдались.

– Во всем мире государство заливало кризис деньгами, усиливало контроль над экономикой.

– Во всем мире разбирались с банковским сектором, и были программы помощи собственно людям. Но у нас государство еще более нарастило свое присутствие в экономике и сейчас контролирует порядка 60% ее либо через прямое владение, либо через контрольные пакеты. Такая была выбрана стратегия – инерционно-государственническая. РСПП констатировал, что бизнес-климат в 2009 году был хуже, чем в 2008-м. Чему тут удивляться? И рецессия будет продолжаться, если мы не станем проводить реформы, опирающиеся на частную инициативу.

– Один из постоянных авторов «НГ-сценариев» Яков Паппэ говорил, что, может быть, ВАЗ надо закрыть, но не в момент, когда рушится мировое автостроение, а позже. Не следует ли быть осторожнее?

– Никто не говорил, что нужно все закрыть. Наоборот, нужно было помогать тем, кто реально оказался конкурентоспособным. Нефтегазовый сектор, «Норильский никель» будут нас кормить еще немало лет. А вот судостроению, космической отрасли нужно помогать, потому что видно, что там мы сохраняем определенные позиции. АвтоВАЗ – это спорный вопрос. Государство вложило огромные деньги, результата мы пока не видим, надо посмотреть, что будет через несколько лет.

Главное, что не было сделано в период с 2008 года, – не были разделены власть и бизнес. У нас и государство приватизировано, и за формально частным бизнесом стоит чиновник. Это становой хребет всей нашей экономической и политической системы.

– Во всем мире государство вошло в проблемные банки. Может, кризис не лучшее время для разделения института власти и института собственности?

– В России – лучшее. Когда нефть упала до 35 долларов, эта ситуация напоминала 1991 год, только с резервами и большей стабильностью. Но и сейчас именно цена за баррель могла бы сподвигнуть государство на весьма радикальные реформы. Как сказал Герман Греф: «Реформа начнется тогда, когда кончится нефть». Но в 2008-м – начале 2009 года окно возможностей открылось и сразу же закрылось.

Те социальные обязательства, которые у нас есть, мы можем поддержать и нарастить, только если совершим маневр с рынком труда. Мы видим, что инвестиции не идут, новые рабочие места не создаются. Как только будут создаваться новые рабочие места и при этом будет расти безработица – это будет позитив. Такой вот парадокс, объясняющийся тем, что две трети рабочих мест в нашей экономике неэффективны. Высокие зарплаты у нас в ТЭКе, в банковской системе – хотя ЦБ говорит, что треть банков надо сократить, – в страховом секторе, есть отдельные предприятия в обрабатывающей промышленности. Но основная масса – это неэффективное производство. Чтобы и люди были довольны, оставаясь на своих местах, и одновременно осуществить крупную инновацию, – такое зачастую просто невозможно.