Артем Мальгин
Наши успехи в Болонском процессе больше, чем у французов и итальянцев.
Фото Петра Кассина (НГ-фото)
Только что завершившийся Санкт-Петербургский экономический форум в значительной степени стал попыткой (думается, успешной) придать внешнеполитическое измерение модернизации как доминирующему политико-экономическому концепту развития России. На решение этой же задачи отчасти был направлен и трехнедельной давности саммит Россия–ЕС в Ростове. Правда, там модернизация обсуждалась в чуть более узком, прикладном аспекте. Впрочем, это было естественно, так как Евросоюз в силу присущего ему осторожного бюрократизма готов делать только те шаги, относительно которых нет сомнений в их реалистичности.
Отвечая на вопрос о внешнеполитическом измерении модернизации, можно начать с привычной констатации того, что состояние внешнеполитического контекста воздействует на внутриполитические процессы. Зачастую это меняет акцентирование тех или иных трендов в социальной, экономической сферах, государственном строительстве.
Принципиальные условия
Чего же в целом мы могли бы желать от международного контекста? Здесь есть несколько принципиальных условий.
Во-первых, неприемлемость любых сценариев военно-политической конфронтации, напряженности или приближения к этому состоянию. Речь идет как о глобальном уровне, так и о региональном или даже субрегиональном измерении российской внешней политики. Вспомним, к счастью не оправдавшиеся, ожидания отката модернизационных процессов в период конфликта в Южной Осетии.
Во-вторых, международно-политическая и экономическая стабильность на всех этажах мировой системы. При этом ни стабильность статическая, ни сохранение статус-кво, который не на всех направлениях для нас комфортный, а стабильность динамическая с положительным вектором этой динамики. Стабильность с шансом для России.
В-третьих, прозрачность и многоканальность мировой системы, которая давала бы возможность адекватно оценивать намерения и интересы других акторов и транслировать собственные.
В-четвертых, возможность относительно неконфронтационного наращивания экономического потенциала в рамках мировой экономической системы, включая и слабо освоенные, новые для России сегменты.
И пятое – возможность относительно бесконфликтной российско-центричной консолидации постсоветских региональных пространств, в том числе для выполнения четырех вышеперечисленных условий и сохранения традиционного гуманитарно-культурного ареала. Последний при этом рассматривается как объективный демографический ресурс России.
Активизация отношений с многосторонними институтами
Рассмотрим эти императивы с точки зрения их реалистичности и реализуемости в краткосрочной перспективе.
Известно, что глобальный уровень стабильности обеспечивается ровными отношениями с основными центрами сил и соотношением их интересов между собой. Огромная роль здесь принадлежит США. Администрация Обамы в отличие от администрации Буша, по всей видимости, окончательно отказалась от курса на взламывание устоявшегося глобального баланса, его региональных составляющих ради реализации собственных идеологем.
Динамизация стабильных российско-американских отношений начинает нарастать по нескольким направлениям. В военно-политическом плане это и новый СНВ, и поиск сотрудничества по Афганистану, и намечающийся компромисс по Ирану. В институциональном плане – почти идеальное взаимодействие по линии «восьмерки»/«двадцатки», близкие позиции по вопросам экономизации экологической проблематики, взаимное возвращение к внятной позиции по ВТО.
Впервые за много лет взаимодействие глобального порядка с США может дать и непосредственный экономико-модернизационный эффект. Речь идет о приходе в Россию американских высокотехнологических компаний и их взаимодействии с узким слоем технологически пригодных для международных контактов бизнес-игроков нашей страны.
Вектор поведения других акторов, формирующих важнейшие параметры глобальной стабильности, также скорее благоприятен для России и ее общего международного контекста. Другое дело, что современное понимание центросиловых отношений российской политической и даже внешнеполитической элитой слишком общее.
Заманчивый сценарий некоей глобальной координации в рамках того же БРИК по-прежнему операционно малопригоден. Более того, кризис показал, что даже статистическое, не говоря уже об особенностях текущего развития, единство БРИК неоднозначно. Да, мы вышли на уровень встреч на высшем уровне, но не сделали главного – не определились с целеполаганием в отношении БРИК.
Как это ни парадоксально, но, успешно наращивая все более тесные отношения с Евросоюзом, за частностями мы перестаем видеть общее, главное. Мы фактически не вписываем ЕС в нашу концепцию центросиловых отношений. Нет понимания того, как тот же ЕС коррелируется с БРИК. Понимание евроатлантических отношений туманно. Понимание того, как России относится к этой стратегической оси мировой экономики и политики, опять-таки отсутствует.
Важнейшая задача для внешнеполитического сообщества - стройная, системная экстраполяция центросиловых отношений на постсоветский ареал, при этом без примитивизации терминов «соперничество» или «влияние».
Говоря о прозрачности и многоканальности мировой системы как важнейшем желательном условии для России, нужно брать в расчет свой собственный неиспользуемый потенциал. Он находится прежде всего в плоскости сознательной активизации наших отношений с многосторонними институтами. Очевидно, что сил авангарда переговорщиков из МИДа или МЭРа здесь недостаточно.
Многосторонние институты должны перестать восприниматься как дипломатические декорации. В тех же странах ЕС или США вокруг каждого канала взаимодействия с международной организацией выстраивается фактически целая система групп-интересов, лоббистских организаций, национальных координационных структур. У нас похожая система выстроена только в сфере взаимоотношений с ВТО и с ЕС. Проблематика же Всемирного банка, ОЭСР, МЭА, ФАТФ, множества региональных и субрегиональных институтов – практически за пределами прикладного внимания бизнеса, «непрофильной» бюрократии, за пределами общественной дискуссии.
Приходится констатировать, что большая часть политической и бизнес-элиты живет с пониманием международных отношений на уровне XIX – первой половины XX века, оперирует исключительно терминами двусторонних отношений, «великих держав», «большой игры», забывая, что за годы советской автаркии мир наполнился сложными институциональными связями.
Без осознания этих связей трудно решить и задачу наращивания экономического потенциала в мировой системе, в новых для России сегментах.
Европейское и постсоветское направления как единое поле
Отчетливо понимая, что задачи экономического развития – это прежде всего задачи внутренние, «домашние», нужно видеть возможности внешних экстраполяций этого развития. Кризисный год отчетливо показал, что даже энергоносители и даже соседям в завышенных объемах и по некомфортной для них цене продать сложно. Непривычные, новые товары и услуги (если таковые вообще появятся), потенциально экспортируемые из России, приживаться на рынках будут намного хуже.
Планирование экономического развития, стратегий отдельных секторов и крупных компаний должно содержать четкое видение того, что делать, куда двигаться в ситуации, когда пределы внутристранового, национального роста будут достигнуты. Очевидно, что это уже сфера внешнеполитических задач, которые не могут эффективно ставиться и решаться в рамках примитивной, дежурной формулировки «поддержки российского бизнеса за рубежом»!
Эти задачи могут быть сформулированы на этапе целеполагания и только совместными усилиями экономистов, бизнеса и внешнеполитического сообщества. Нужно честно признаться, что эффективного механизма для решения такого рода задач в нашей стране нет.
Вместе с тем наличествуют два региональных направления, где по некоей сумме не всегда скоординированных, но объективно очень плотных, активных внешнеполитических, экономических и бизнес-усилий у нас складывается некое подобие «внешнеполитического обеспечения» модернизации. Более того, термин «модернизация» и смежный с ним, но скорее сугубо технический – «инновации» входят в официальный обиход.
Речь идет о европейском и постсоветском направлениях внешней политики России. Эти направления, по-видимому, все больше и больше смыкаются, а в какой-то момент вообще станут для российской политики единым полем.
На европейском направлении в ходе уже упомянутого ростовского саммита Россия–ЕС был дан старт инициативе «Партнерство ради модернизации». Она будет требовать еще огромного числа доработок, корректировок, убеждения самих себя в том, что модернизировать нам нужно не только «железо», но и способ мышления и политического поведения. Главное – мы начали. А точнее – продолжили, потому что наше общение с Евросоюзом и с параллельным ему Советом Европы, которое системно выстраивалось с середины 1990-х годов, уже отчасти было партнерством ради модернизации. Достаточно посмотреть на тот объем правовых норм, которые мы инкорпорировали в российское законодательство благодаря настойчивости (не всегда мягкой!) Совета Европы.
Речь идет ни столько о «публицистически» разрекламированных сюжетах с уголовным законодательством, с отменой смертной казни. Прежде всего это имплементация гражданско-правовых норм. Достаточно взять Гражданский кодекс России и его аналог в любой из стран ЦВЕ, входящих в Евросоюз и Совет Европы, – принципиальных отличий не будет. Они сделаны по общеевропейским лекалам. С точки зрения эволюции того же антимонопольного законодательства мы идем с отставанием всего на один-два года от новых стран ЕС.
А участие в Болонском процессе – инициативе ЕС и СЕ? Скорость российского продвижения здесь выше, чем у тех же французов и итальянцев!
Все это иллюстрация не столько внешнеполитических успехов, но органичности и уже привычности для России синхронной с Европой модернизации. Идеальным был бы вариант совместной модернизации – она не вызывает всплеска общественных эмоций, а тем более отрицательных. Это должна быть модернизация именно институтов, социальных и властных. Правовое поле – одна из важнейших сущностей власти!
Имеющийся опыт доказывает, что именно органичность и постепенность модернизационных заимствований являются ключом к успеху.
Модернизация и постсоветское пространство многим кажутся понятиями несовместимыми, особенно на фоне сообщений из Киргизии. Думается, что это поверхностное суждение. Как по экономическим, так и по политическим критериям мы можем выделить несколько стран на этом пространстве, которые относятся к числу модернизирующихся/модернизируемых, – Азербайджан, Казахстан, Украина, а также те, где модернизация идет под прикрытием более или менее стандартной авторитарной надстройки, например, Белоруссия. Правда, есть и «болото».
Пока в отношении стран СНГ мы являемся страной, осуществляющей трансферт и адаптацию (для них) западных параметров модернизации. Кто-то, как, например, Украина, пытается выйти на источник модернизации, в данном случае Евросоюз, самостоятельно. Иногда это делалось и под антироссийскими лозунгами. Существует предубеждение, что наличие таких лозунгов способствует получению большей разовой порции модернизации.
Избежать конфликта вокруг выхода к внешнему источнику модернизации, равно как и за объект трансферта модернизации, можно, совместив усилия России и Евросоюза на этом направлении. Более того, Евросоюз даже в инициативе «Восточного партнерства», ориентированной на наших соседей, всегда делает куртуазные оговорки о принципиальной возможности подключения России.
Очевидно, что трехсторонние схемы выстраивать сложно, но в нашем случае это императив. Более того, у нас есть еще формальная возможность это сделать в процессе переговоров по новому базовому соглашению с ЕС.
Сделаны и некие внутренние шаги в этом направлении. Думается, что недооценивается политическое значение инициативы президента Медведева, воплотившейся в решении правительства о возможности применения заимствованных зарубежных технических регламентов. Результат первого такого заимствования показателен – из почти двух десятков техрегламентов половину мы взяли у наших прогрессивных соседей по СНГ, а другую – у стран ЕС.
У России и стран СНГ, не являющихся членами ЕС и пока не связанных жесткими обязательствами с правовым полем Евросоюза, существует уникальная возможность выбора элементов модернизации a la carte. Такого выбора у стран ЦВЕ, вступавших в ЕС, не было, они должны были принять все из накопленных за многие десятилетия aquis communautaires.
