Неудачное объяснение

Английский парламент возник в результате жестокой борьбы.
Фото с сайта британского парламента

Главный научный сотрудник Института философии РАН, профессор Йельского университета Борис Капустин призывает не возлагать ответственность за неверные решения сегодняшнего дня на культурные традиции.

– Борис Гурьевич, роль культуры как набора устойчивых образцов поведения и устойчивых схем мышления в развитии общества очень велика. Можно ли сказать, что культура детерминирует общественную жизнь, сферы экономики, политики? В выигранных и проигранных войнах, в бурном экономическом росте и в стагнации, в наличии демократической или авторитарной системы – какую роль играют эти образцы поведения и схемы мышления?

– Начну с примера. Помните, многие говорили, что японское экономическое чудо 60–70-х годов произошло потому, что такое развитие было обусловлено японской культурой. Теперь, правда, некоторые той же культурой объясняют негативные тенденции в японской экономике последнего десятилетия. Когда мы не можем объяснить происходящее экономическими, политическими, социальными факторами – киваем на культуру. Классический, но парадоксальный пример. Макс Вебер в своей «Социологии и религии» пишет, что конфуцианская культура препятствует развитию капитализма. Это развернуто и убедительно показано. Проходит несколько десятилетий, и выходит работа мыслителя совершенно иного калибра, но довольно внимательного наблюдателя – я имею в виду книгу Фукуямы под названием «Доверие». В ней показано, что как раз такие черты конфуцианства, как семейственность – противоположность индивидуализма – и обусловленная ею высокая степень доверия между людьми, являются ключевыми для понимания взлета «малых драконов» Дальнего Востока и нынешнего фантастического роста Китая. В отношении одной и той же культуры, более того, фиксируя одни и те же элементы в этой культуре, теоретики делают прямо противоположные выводы. Что их к таким выводам подтолкнуло? Первый ответ – разница исторических обстоятельств!

Протестантские источники капитализма – это суперклассика. Но в 50–60-е годы ХХ века произошло не только японское экономическое чудо, но и итальянское. Италия развивалась значительно динамичнее, чем Англия и многие другие протестантские страны. Потом – испанское экономическое чудо. Тогда многие социологи и культурологи поставили под сомнение, казалось бы, незыблемо установленную позитивную связь между протестантизмом и капитализмом.

Прямо отвечая на ваш вопрос, скажу так. Культура, несомненно, важна. Но детерминантой она не является. В истории вообще нет «железных» детерминант. Культура, так сказать, – резервуар моделей поведения, схем мышления, символов интеграции коллективов людей и т.д., из которого они черпают, ища ответы на вызовы сегодняшнего дня. При этом им порой приходится экспериментировать, даже невольно – просто потому, что традиции и сложившиеся институты дают сбои в новых условиях. Тогда к резервуару культуры обращаются особенно активно и сознательно. Но, что важно, разные группы экспериментаторов черпают из него разные ценности и по-разному используют их в борьбе, которая идет по поводу проблем сегодняшнего дня. И это неудивительно. Ни одна культура не есть монолит. Она всегда несет в себе всю свою историю, то есть историю всех прошлых конфликтов и споров о том, что данная культура собой представляет. То, что на каждом данном этапе истории «сшито» в целое победившей точкой зрения – как господствующее понимание той или иной культуры, – может быть на новом этапе «расшито» новыми спорами.

– Вот реальность нашей страны. Ресурсов множество, народ образованный, но – разгильдяйство и необязательность. Это ли не культура, которая мешает нам совершить рывок?

– Можно просто сказать – таков русский характер: люди смышленые и энергичные, но неорганизованные и недисциплинированные. А можно искать этому более глубокое объяснение.

– Есть старое объяснение – зима долгая, работали шесть месяцев в году, а остальное время лежали на печи, потому что больше было нечего делать. Это отсутствие привычки к дисциплинированному труду, штурмовщина определили менталитет. Плюс бескрайние просторы. Китайцы вот привыкли делать что-то на своей маленькой делянке, и поэтому сейчас собирают маленькие мобильные телефоны и ноутбуки.

– В Финляндии, в Норвегии тоже не жарко, в Канаде огромные просторы... Да, есть национальные модели поведения. Но в культуре много моделей – почему люди обращаются именно к этим? Для ответа на этот более конкретный вопрос надо было бы подумать о том, почему, скажем, людей некомпетентных и неквалифицированных сегодня принимают на работу. Почему в современной высшей российской школе в студенте воспитывается пренебрежение к знаниям. Человек выходит на рынок труда, намереваясь конкурировать не столько полученным знанием, сколько его формальными атрибутами – дипломами, учеными степенями и прочим. А решающее значение для успеха, как мы все знаем, имеют «связи». Почему низок спрос на качественное знание? Почему, к примеру, мы уже два десятилетия как поставили на поток подготовку современных экономистов и менеджеров, а качество управления огромным количеством наших предприятий остается таким убогим? Я уже не говорю об уровне макроэкономических показателей, который свидетельствует о нашем ускоряющемся по сравнению с советским периодом скатывании в сырьевую периферию мирового хозяйства. Думаю, все это лучше объяснять не пресловутой спецификой русской культуры, а особенностями той модели капитализма, которая утвердилась в России после 91-го года.

– Рыночная среда, рыночные навыки за советское время были утрачены. Рабочий 1910 года и рабочий 1980-го – это разные люди.

– После краха социализма уже сменилось целое поколение! Почему мы продолжаем кивать на тот строй? Как в старом советском анекдоте – вот Николай Второй дурак был, не догадался мясом на 70 лет запастись. Почему модель капитализма, которая у нас сложилась, не просто не восполняет в историческом плане дефицит этики труда и инициативы, действительно имевший место в советское время, а усугубляет его? Не потому ли, что у нас сложилась модель олигархического капитализма, стригущего купоны с естественных ресурсных богатств страны и мало заинтересованного в ее, как принято говорить, социально-экономической и политической модернизации?

– Есть такой рецепт – чтобы милиция приобрела человеческий облик, надо платить, предоставлять социальные гарантии и лишать всего этого за поборы. Но взятки берут не только милиционеры – на всех пряников и кнутов не напасешься, то есть надо изменить этику, которая относится к области культуры.

– Это грандиозный политический и философский вопрос – что надо менять, где точка опоры для желательных изменений. Помните, авторы сборника «Вехи», который вышел после первой революции, призывали обратиться прежде всего к себе. Совершите духовный переворот внутри себя – тогда наладится общественная жизнь. Искать точку опоры внутри себя – а это и есть мораль – всегда важно для личной жизни, но не может служить программой общественных перемен. Человека формирует среда и его социальные роли. Точкой опоры может быть только изменение социальных отношений. А это – политическая задача. Требуется изменить расклад сил у власти, изменить отношения собственности. Пока государство остается экономической корпорацией, о какой этике труда можно говорить? Японское экономическое чудо началось не с того, что люди вдруг прониклись традиционными японскими ценностями, а с основательной переделки старой социально-политической структуры японского общества – вследствие американской оккупации, если говорить об истории ХХ века, или вследствие революции Мейдзи, если двинуться глубже в историю.

– От советской системы мы сейчас все равно не уйдем, нынешние элиты тогда формировались.

– Вообще-то на высших постах государства весьма молодые для руководителей такого ранга люди. И вы уверены, что те, чье формирование как личностей происходило в условиях нравственного беспредела 90-х годов, будут обладать более высокой этикой, чем советские руководители? Однако не в этом суть дела. Вновь скажу: векторы развития страны определяются не индивидуальной нравственностью, пусть даже политических лидеров, а характером общественных отношений. Считаю очень глупым, как делают некоторые западные журналисты, объяснять происходящее в нашей стране после 2000 года кагэбистским прошлым Путина. Сравнительно недавно в США президентом был человек, который до того являлся даже шефом ЦРУ, организации, на которой налипло очень много грязи. Но почему-то это прошлое президента не очень заметно сказалось на общественной жизни Америки. Вот эти различия между обществами двух стран (а не этикой их руководителей) было бы важно понять.

– Мы поменяли производственные отношения, но у нас не изменился менталитет. Поэтому есть соблазн порассуждать о том, что изменить в сознании.

– Социально продуктивным капитализм сделало наличие правового государства, сопротивление угнетенных классов и этические ограничения, которые работают на уровне межличностных и межгрупповых отношений, то есть нравы, как когда-то говорили, закрепленные в виде обычаев и норм. Не будем обсуждать чисто теоретический вопрос о том, что «первично» – производственные отношения или все те аспекты общественной жизни, которые я назвал. Важно то, и в этом я полностью согласен с уже упоминавшимся в нашем разговоре Максом Вебером, что без ограничения алчности, без введения ее в социально приемлемое русло современный капитализм – в отличие от хищничества – возникнуть не может. В нашей стране демонтаж советских институтов происходил так, что практически ничто не ограничивало хищничество. Это и стало основанием для дальнейшего посткоммунистического развития. Что и определило ключевые черты нашей модели капитализма. После 2000 года произошла некоторая отладка этой модели – похоже, она перестала быть саморазрушительной, и это принесло людям какое-то облегчение, что по сей день отражается в высоких рейтингах нынешних высших руководителей. Но принципиально модель не изменилась.

– Перемены – это то, что регулируется сверху?

– Возможно, регулируется сверху, то есть элитами и контрэлитами, сталкивающимися и взаимодействующими в данной ситуации изменений. Но инициируются и, так сказать, «продавливаются» существенные изменения снизу. Не обязательно штурмами Бастилий и Зимних дворцов. Достаточным бывает отсутствие той кооперации низов с верхами, которое делает общество неуправляемым или обуславливает падение ренты власть имущих от обладания властью. Тот массовый тихий саботаж советского периода, который выражала народная мудрость «они делают вид, что нам платят, – мы делаем вид, что работаем», подрывал советский строй гораздо сильнее, чем все идеологические усилия всех западных служб вкупе с изматывающей гонкой вооружений. Против такого саботажа просто нет оружия – он непобедим, хотя и в долгосрочной перспективе. И он вызывает реформы, конечно же, кем-то регулируемые сверху.

Длинной зимой российскую специфику не объяснишь. Фото Артема Чернова (НГ-фото)

– Хищнический характер капитализма тоже можно объяснить советским менталитетом – в Союзе в 80-е годы все несли с заводов, потому что хозяина не было┘

– В некотором смысле – да. Массовый тихий саботаж, о котором я говорил раньше, не только подрывал советский строй, но и разлагал нравственность, причем, что важно, широких слоев народа, а не только властвующей элиты. Но почему-то олигархический капитализм сложился не во всех бывших социалистических странах, хотя там тоже делали вид, что работают, без малого полвека. И по алчности тамошние приватизаторы нашим вряд ли уступали. Но там что-то их сдерживало. Что? Более развитое и политически активное гражданское общество, то есть давление снизу. Хоть какое-то подобие функционирования права. Конкуренция между самими группами хищников, которым не вполне удалось слиться с государством в конгломерате власть–собственность. Как говорил Кант, главное – правильно расставить дьяволов. Тогда получится замечательное правовое государство без высокой индивидуальной этики.

– Африканские страны, которым дали независимость, оказались культурно не готовы воспринять английскую парламентскую модель, французскую президентскую. Вообще модель государственного устройства.

– Импортировать общественные модели или насаждать их сверху – вообще дело малоперспективное. Но в исконных ли чертах африканских культур тут дело? Посмотреть на историю – так можно прийти к выводу, что и французская культура, к примеру, чужда парламентаризму. После 1789 года – почти целое столетие революций, переворотов, кровавых расправ над восставшими, реставраций монархий и империй, наконец – национальная катастрофа 1870–1871 годов. А уж о германской культуре в этом контексте лучше не говорить совсем. Наверное, политические формы вырабатываются народами, и вырабатываться они могут только в борьбе, в которой неизбежны колоссальные издержки и всяческие зигзаги. Давайте скажем, в общем-то, очевидную вещь: равные для всех правила игры не отвечают собственным интересам ни одной из вовлеченных в данную игру сил. Любая из них будет естественным образом стремиться максимизировать свою выгоду, а это лучше всего достигается тогда, когда правила игры установлены в ее пользу. Лишь убедившись в том, что изменить правила игры в свою пользу невозможно, а эта невозможность удостоверяется только сопротивлением конкурентов, стремящаяся к максимизации своей выгоды сила примет равные правила в качестве «второго лучшего для себя выбора». Так и возникают всякие полезные вещи вроде конституционного правления, правового государства, рынка, демократии и т.д. Хорошим примером служит английская Славная революция 1688–1689 годов, с которой и началась «конституционная монархия» как формат дальнейшего развития либерализма. Тори и те, кто позже стал вигами, убедились в невозможности окончательной победы какой-либо из сторон. Поняв это, они вместе учинили замечательный государственный переворот, выкинувший из страны законного монарха и приведший к власти явно незаконного, но зато покладистого настолько, что стал возможен, по сути, диумвират этих аристократических группировок, выстроенный в логике их чередования у кормила власти. Так и сложился «консенсус» как основа последующего либерального прогресса.

– Горбачев говорил о консенсусе.

– В это трудно поверить, но я склонен думать, что Горбачев искренне верил в «консенсус» в логике кота Леопольда, призывавшего мышей, чтобы они жили с ним дружно. Тогда это называлось «новое политическое мышление». Но это, конечно, совершенно аполитичное, то есть чуждое миру реальной политики, понимание консенсуса. Когда в аполитичный консенсус всерьез верят государственные деятели – быть беде. Она и была.

– У нас культура компромисса не развита.

– Она и в Англии не очень была развита в том же XVII веке, когда произошла Славная революция. До того больше рубили головы, в том числе – венценосные. И устанавливали диктатуры типа кромвелевской. Культуре компромисса, как и любой культуре, учатся. Преимущественно в практической жизни, то есть через ту же политическую борьбу, как я уже говорил. Но у нас именно с этим сейчас большие проблемы. Публичная политика практически исчезла. Так что школа обучения культуре, и прежде всего – политической, как бы закрылась. Хочется верить, что временно.

– Возможно, это опять-таки особенность политической культуры? Власть сегодня попала в общественное настроение. Люди устали от политики. Она им, как правило, не интересна. Исключения составляют 1917 год, 91-й┘

– Что уникального в нынешней аполитичности русских? Такие волны политизации, как 1917 год или 91-й, – редкость и по мировым меркам. Уж как французы падки на революции, но даже они их совершают не каждое десятилетие. Сейчас важнее другой вопрос – о, так сказать, будничной политизации, об интересе к повседневной и текущей политике. Скажем так: если реальная подотчетность верхов низам есть азы демократии, то без будничной политизации демократии быть не может. Деполитизация сейчас – глобальное явление, вызванное в первую очередь характером современного капитализма. И опасна она для демократии везде. Американцы, к примеру, заплатили за нее скандальным правлением Буша-младшего, нанесшим этой великой стране большой урон практически во всех аспектах национальной жизни. Но, пусть на короткий период, американцы смогли реполитизироваться в достаточной мере, чтобы положить конец такому стилю правления и избрать Обаму. Не бог весть какое радикальное, но все же заметное изменение. Почему мы в массе своей остаемся столь аполитичными? Вы ссылаетесь на культуру, а я в это опять не верю. Все же культура – относительно устойчивые образцы поведения и схемы мышления, и не могли они у нас столь радикально поменяться за какие-то двадцать лет, прошедших после пика политизации рубежа 80–90-х годов. Коли так, то давайте смотреть на факторы, лежащие в плоскости экономики, политики, общественной жизни, а не нырять в глубины таинственной «русской души». За эти двадцать лет было чудовищное разочарование от политики, на которую на рубеже 80-х и 90-х возлагались огромные надежды. Было разрушение всех мыслимых ориентиров и идеалов – от коммунистических до демократических. Миллионы были поставлены на грань элементарного физического выживания, когда уже не до политики. А потом им стали перепадать крохи с барского стола, что само по себе воспринималось как благодеяние сверху. Благодеяния развращают – в противоположность тому, что завоевывается своим трудом и борьбой. На этом фоне гротескность российских партий практически всех направлений, а также затягивание гаек существующим режимом, важные сами по себе, все же являются второстепенными обстоятельствами. Посмотрим, как будут меняться все эти первостепенные и второстепенные обстоятельства, как такие изменения скажутся на политизации низов, и не станем спешить с приписыванием русской культуре некоей вечной и неизбывной аполитичности.