Олег Оберемко
Приходится признать, что не духовный фактор определяет развитие нашего общества. Но это, как выясняется, не так страшно.
Фото Алексея Калужских (НГ-фото)
Фонд «Общественное мнение» начал серию комплексных исследований с претенциозным названием «Люди-XXI». Проект посвящен изучению поведения и характеристик людей, проявляющих интерес к современным, упрощенно говоря, потребительским практикам. Перед нами – заявка либо на предвидение, либо на научный прогноз развития тенденций, которые уже сегодня проявляются в поведении и характере поколения, вступившего в активную фазу своего жизненного цикла.
Но что из настоящего имеет шанс стать будущим? Какие знаки и признаки должны отслеживаться уже сейчас? На эти вопросы можно ответить, только имея представление о грядущем. Основанием для такого представления может служить четкая конструкция социально-исторического процесса – конструкция научно-теоретическая, философская, утопическая, религиозная, не суть. Она может быть оптимистической, трагической, а может совмещать в себе черты того и другого (тогда надежды, чаяния, упования, обращенные к будущему, будут уживаться со страхом и безнадежностью). Но никуда не деться от парадокса: чтобы что-то сказать о людях будущего, исследователь уже должен о них нечто знать. Как минимум – должен уметь дать этим людям хотя бы приблизительное, рабочее определение. Какие здесь возможны варианты?
Авангард. Элиты
Авангард формируется теми, кто ведет за собой остальных, что важно – к определенной цели. Чтобы искать на основании данных массовых опросов нынешний авангард, исследователь должен иметь четкое представление о направлении хода истории и ее движущих силах хотя бы в среднесрочной перспективе. В эпоху, когда даже политические субъекты-тяжеловесы предпочитают скрывать не только свою субъектность, но свои намерения, это дело малоперспективное.
Элита – группа слишком специфичная и малочисленная, чтобы определять будущее. Конечно, именно представители элитных слоев становятся первыми потребителями большинства общественно значимых инноваций. Но судьбу этих инноваций определяют не элиты, а ограниченно управляемое общество. Заметим, что в динамичном обществе никакая компактная, закрытая, жестко сформированная элита, если она не успевает трансформировать привычные практики и освоить новые, не может функционировать вообще. Устойчивость габитуса к внешним изменениям неизбежно должна привести либо к приходу элиты с иным, еще более современным габитусом, либо к существенному снижению эффективности и самих элит, и управляемого ими социального организма.
Средний класс
Именно средний класс сегодня ассоциируется с прекрасным недалеко. Средний класс – это одновременно оплот устойчивости и питательная социальная среда для инновационного развития – он реализует девиз Огюста Конта, основателя социологии, уповавшего на движение вперед с сохранением устойчивости и преемственности социального устройства: «порядок и прогресс». (Кстати, именно эти слова украшают государственный флаг Бразилии.) Такое представление об идеальном обществе и идеальном мелком (новом) буржуа – специалисте высокой квалификации – органично пришло в новый дискурс, сменивший коммунистический: в советском обществе динамичная устойчивость должна была обеспечиваться пролетариатом.
Все это, однако, актуально в том случае, если средний класс достаточно многочислен. Между тем более чем десятилетние попытки выделить эту социальную прослойку в российском обществе имеют лишь относительный успех. Иногда критерии принадлежности к среднему классу неоправданно завышаются (вследствие прямого переноса западных жизненных стандартов на российскую почву) – и выясняется, что этот слой столь малочислен, что его трудно отличить от элиты. В других случаях эти критерии, напротив, занижаются – тогда приходится говорить не о среднем, а о массовом срединном (модальном) классе, который по своему социально-экономическому статусу гораздо ближе к низшим слоям, чем западноевропейский. В такой социальной прослойке проще распознается оплот устоявшегося социального порядка, чем потенциал инновационного развития.
Поколение...
Идея выделить группу людей, идущих в ногу со временем, чревата их отождествлением с молодым поколением. Оно, как считается, быстрее и легче адаптируется к новой жизни; в действительности же в любом поколении есть и те, кто разделяет ценности прошлого, и те, кто чуток к ценностной повестке дня, и те, кто демонстрирует полное равнодушие к каким бы то ни было ценностям. Определяющей здесь является социокультурная специфика, связанная с теми или иными историческими событиями, которые оказали влияние на формирование поколенческого мировоззрения.
В ситуации социокультурных изменений сохранение пластичности сознания, которое ассоциируется прежде всего с молодостью (а точнее – с возрастом 15–25 лет), дает адаптивные преимущества. Но внимательное изучение поколенческих групп непременно покажет, что к одному поколению относятся люди разных возрастных когорт. Поэтому, говоря о поколении, социологи, начиная с Конта, имеют в виду не столько арифметическое большинство рожденных в период между конкретными датами, сколько «активные поколенческие группы», которые оказываются для истории общества «ключевыми», «задают тон», играют существенную роль в культурной и политической истории страны. При этом отмечается принципиальный момент: задавать тон может лишь группа, вдохновленная общей большой идеей.
Очевидно, что сегодня попытки определения большой идеи никаких результатов не дадут.
...Нет, поколение потребителей
Возможно, имеет смысл выделить группу активных потребителей? Говорить об идее тут, конечно, не приходится вовсе, но факт налицо: сейчас сформировалось первое «поколение» (состоящее из представителей разных возрастных когорт), которое объективно и (интер)субъективно живет в обществе потребления.
Но тут же возникают вопросы. Во-первых, не ясно, как формирование этого поколения соотносится с тем фактом, что внушительная часть россиян живут за чертой бедности. Ответ заключается в следующем: как сформулировал Андрей Приепа, «суть потребительского общества не в том, могу ли я купить рекламируемый товар, а хочу ли я этого». Иными словами – потребление «не в кошельке, а в голове». Вот и основание для того, чтобы людей будущего видеть в активных потребителях: последние – своего рода инноваторы, идут в ногу со временем и тем самым определяют стилевые особенности жизни, по меньшей мере в краткосрочной перспективе.
Нравится нам это или нет, мы живем не в эпоху великих строек, а в эпоху потребления. Это не значит, что в сегодняшней России (и в других обществах потребления) решительно ничего не строится и не производится. Просто фокус общественного и личного внимания сместился: объективно производство вещей и услуг жизненной важности не теряет, но в общественном восприятии оно превратилось в скучное, непраздничное, негероическое, закулисное условие существования сцены массового общества потребления.
И все равно – негоже как-то связывать будущее России не с напряженной духовной работой, а с потреблением, уж непременно разнузданным. Это – во-вторых.
На это есть свой ответ. В обществе потребления, как говорят его провозвестники и толкователи, собственно потребление становится главной формой социальной активности. Через эту активность индивид, помимо удовлетворения собственных потребностей, конструирует свое социальное положение (или обозначает претензии на таковое), контекст, формирует персональные и социальные аспекты идентичности, субъектности и пр. Да, именно в потреблении теперь принято видеть производство индивидом и самого себя, и своего социального окружения.
Пришли к очередному парадоксу, выдав потребление за производство? Но вспомним, что потребление можно делить не только на конечное и бесконечное. Можно еще отличать «конечное потребление благ населением для удовлетворения жизненных потребностей» от производственного потребления, то есть «расходования, использования ресурсов в процессе производства».
Адепты общества потребления имеют в виду, по сути, именно то, что отдельный индивид, домохозяйство и другие группы индивидов могут быть субъектами не конечного, а производственного потребления. При таком потреблении субъект производит сам себя, увеличивая личностный и социальный капитал, – и для себя, и для общества.
Нетрудно убедиться, что многие высокотехнологичные предметы потребления предлагают своему владельцу такие потребительские свойства, которые средний потребитель вынужден осваивать, буквально дотягиваясь до уровня высокотехнологичной вещи. Сколько процентов пользователей могут похвастаться тем, что разбираются во всех возможностях своего мобильного друга или Windows Vista? Это касается технологий не только технических (простите за тавтологию), но и социальных. Один из множества возможных примеров – ипотека. От отважного смельчака, решившегося освоить ипотечную систему, требуется не просто напряженный труд, но и самообразование. Ему нужно как минимум овладеть правилами игры, быть (стать) дисциплинированным плательщиком и постоянно поддерживать себя в рабочем состоянии, чтобы стабильно получать доход, причем немалый. За этим минимумом стоит переформатирование режима занятости и досуга, круга общения – всей жизни. Производственное потребление стимулирует, таким образом, изменения в человеке и его окружении в сторону такой сложности и определенности, которой нельзя достичь без активного, деятельного самоопределения в обществе (потребления, естественно). Уже предвкушение переселения «из-под моста» в новую, благоустроенную квартиру делает человека (домохозяйство) иным.
Еще два неприятных вопроса. Все ли сограждане на равных могут деятельно – не только «в голове» – поучаствовать в этом пире духа? Далеко не все. А обретут ли производящие потребители гордое имя поколения? Только если культурное влияние их потребительской активности выйдет за пределы горизонта «здесь и сейчас», если из духа производящего потребительства родится мало-мальски заметная идея, хотя бы – ее символ. А что-нибудь родится непременно, если повседневные потребительские практики кристаллизуются в устойчивые паттерны взаимодействия, направленные на удовлетворение общественно значимых потребностей, и укоренятся в коллективном (общественном) сознании. Если же эти условия не будут выполнены, вся инновационная активность потребителей не оставит заметного следа. Все это будет напоминать вкус несбывшихся чаяний Серебряного века, или НЭПа, или пере-(недо)модернизированного Берлина рубежа 1920–1930-х. Легкомысленно думать, что от послевкусий кто-то может быть застрахован.
