Привычки прошлого

В сословном обществе модернизация всегда наталкивается на сопротивление.
Карл Булла. Петербург. Первый многоместный автобус с пассажирами на Владимирском проспекте. 1911

Симон Кордонский – известный социолог и политический мыслитель. Мы говорили с ним о том, что в нашей стране представляет собой гражданское общество.

– Существуют различные понимания феномена гражданского общества. Кто-то признает только его организованные формы, кто-то – также и неформальные.

– У нас социологическое знание – в основном импортное. А импортные представления о гражданском обществе вряд ли в полном объеме применимы к нашим реалиям. У нас, в частности, организованных форм гражданского общества мало, институционализации организаций не происходит.

Из того, что наша реальность не соответствует знаниям, делается вывод, что реальность дурна. А мне так кажется, что знания плохи. Адепты заимствованных понятий забывают, что ни одна страна не претерпевала таких изменений, как Россия. Много десятилетий разные государственные доброхоты-реформаторы проводили эксперименты над людьми, которые вынужденно приспосабливались к непрерывно меняющейся действительности. Находили щели и уходили в них, создавали – чаще всего тяжким трудом – иллюзию стабильности в комнате коммуналки, на даче или где-нибудь еще. Тем, кто не овладел искусством социальной мимикрии, в нашей стране выжить трудно.

Государство, из лучших побуждений, непрерывно творит новую реальность, создает новые законы и нормативные акты, устанавливает ограничения. Люди, успев или не успев приспособиться к предыдущим новациям, сталкиваются со следующими. Чтобы эти новации нейтрализовать, приходится налаживать ситуативные отношения – блат, знакомство, связи вне государства, в противодействие государству и его модернизационным усилиям. Это и есть наше гражданское общество. Очень мощное – эта система пронизывает все государственно-общественные институты.

– Но в России 300 тысяч официальных организаций гражданского общества, самых разнообразных. Садоводы-любители, коллекционеры бабочек...

– Ну, это специфические организации. И потом, общественные организации не стоит отождествлять с организациями гражданского общества. Садоводы, например, занимаются предпринимательской деятельностью, приторговывают землей, в частности. Многие коттеджные поселки вдоль магистралей десять лет назад были дачными. И всякое собирательство у нас – энтомологическое или минералогическое, не суть важно – есть прежде всего хороший бизнес, а не совместная деятельность людей, объединенных высокими целями.

Эти общественные организации либо существуют на западные гранты, либо чаще всего созданы государством или бизнесом для осуществления какой-нибудь коммерции. Активность бизнеса в нашей стране направлена на решение проблем бизнеса: защиту от государства, отмывание денег, улучшение собственного имиджа.

А гражданское общество само должно собирать деньги для решения своих проблем. Иногда при этом возникают организации, то есть происходит институционализация общества. В наших условиях это далеко не всегда возможно, поскольку проблемы у людей, как правило, связаны с отношениями с государством, а такие организации были бы «против», а не «за»┘

При желании почти всегда можно интерпретировать активность группы людей, собравшихся, скинувшихся и пытающихся решить проблему как организованную преступную группировку, ОПГ. Сговор есть, общак есть... Те же «оборотни в погонах» – это, в нашей системе координат, часть гражданского общества.

– Но вот люди, необязательно богатые бизнесмены, помогают детским домам. При том что у нас нет льгот для благотворительности.

– Благотворительность, конечно, существует. Но, как правило, она слабо организована, ситуативна.

– То есть у нас гражданское общество мощное, но совершенно особенное...

– Гражданское общество в каждой стране свое. Германское не похоже на английское или на американское. Когда-то в предельно бюрократизированной Пруссии люди научились решать свои проблемы помимо государства – в кафе, где они собирались и разговаривали. Договаривались до чего-то. И вот Гегель, наблюдая за жизнью берлинских кофеен, ввел понятие гражданского общества. Его, по Гегелю, образуют люди, которые не могут удовлетворить свои потребности ни в семье, ни в государстве.

У нас – да, гражданское общество совсем необычное. Но принять этого факта мы не можем, ведь считается почему-то, что гражданское общество – это что-то хорошее. Государство – плохое, бизнес – тоже плохой, нечистоплотный, а вот организации гражданского общества – белые и пушистые...

– Рано или поздно то, что вы называете гражданским обществом, придется выводить из тени.

– Я думаю, что нынешняя ситуация изменится не скоро. Чтобы она изменилась, должно поменяться государство. Пока оно будет доминировать, само ставить цели и вводить инструменты для их реализации, будет существовать вот такое гражданское общество. Государство продолжит бороться с блатом, связями, коррупцией, то есть с гражданским обществом, называя его по-разному.

– Но государство не только репрессивно. Сейчас, например, оно призывает создавать товарищества собственников жилья. Для самоуправления граждан и их организованности это гораздо важнее, чем все западные гранты вместе взятые.

– Очередной модернизационный ход со стороны государства. Как вы представляете себе товарищество собственников жилья в двухсотквартирном доме? Люди привыкли, что в квартире в их собственности только мебель да воздух. Даже стены им не принадлежат. Продать квартиру можно, и дорого – но коммуникации и инфраструктуру, например, продать нельзя. Эти товарищества придуманы для того, чтобы заставить людей взять на себя эксплуатацию инфраструктуры. Люди же, основываясь на опыте своих дедов и отцов, уверены, что государство опять хочет их обмануть, использовать для решения своих проблем. А они не хотят быть в очередной раз обманутыми и использованными. Они будут сопротивляться.

– Товарищество может стать собственником – даже земли под домом, даже придомовой территории.

– Может, конечно, но я пока не знаю примеров такого подвига. Люди четко знают свой интерес, они хорошо понимают, во что им эта собственность обойдется. Это же не коттедж, таунхаус, дом в деревне. Вот действительно собственность – но там и необходимости в товариществах нет.

В той же жилищной сфере государство предлагает очень большие субсидии на капитальный ремонт при условии вложения своих денег. Но люди не идут на это, потому что опять-таки не воспринимают жилье как свое, даже будучи формально собственниками. Они считают, что им «положено». Что государство им «обязано», в том числе и ремонтировать жилье.

– Как выходить из положения? Субъектом изменений может быть государство или общество?

– У нас нет противопоставления государства и общества, это одно и то же. Я говорю об обществе в целом, а не о так называемом гражданском. Общенародное государство, оттого и лидер общенациональный.

Понятия государства и общества возникли в XVII веке и, разумеется, не у нас. Мы в своем социальном развитии находимся на той стадии, когда отделение общества от государства еще не произошло. Вернее, в 90-е они пытались разделиться, но не получилось. Сейчас снова происходит их интеграция. Вот наш президент сказал, что бизнес и государство должны действовать как одна корпорация. Как может существовать гражданское общество в условиях сословной системы и корпоративного государства? Только вопреки государству.

– Принято считать, что беда России – это как раз антагонизм власти и общества...

– Попросите тех, кто так считает, указать, где у нас государство, а где общество.

Конфликты у нас – это конфликты не между государством и обществом, а именно между сословиями корпоративного государства. Чекисты конфликтуют с наркополицейскими, прокурорские с финансистами, ученые со священнослужителями. Была имперская сословная система, потом советская, сейчас создается постсоветская.

То, что называется рынком, у нас не может отделиться от сословной структуры. А сословная структура функционирует не по рыночным законам, а по принципам социальной справедливости, которая заключается в распределении ресурсов сообразно сословному статусу: рабочие получают столько-то, милиционеры – столько-то. Не зарабатывают, а именно получают. И эта система несовместима с рынком и соответственно с классовым расслоением.

Институционализированных сословий в России множество. Есть государственные гражданские служащие трех видов – федеральные, региональные и дипломатические. Есть военнослужащие – ФСБ, внутренние войска, СВР, железнодорожные войска и так далее. Есть правоохранители – их примерно столько же разных видов, от наркополицейских до таможенников. Есть депутатская служба – это сословие институционализировано законом о статусе депутата. Есть судейские, муниципальные служащие и так далее. И даже купцы появились, предпринимателями теперь называются. Причем трех гильдий. Члены Союза промышленников и предпринимателей – первая гильдия, «Деловая Россия» – вторая, «ОПОРА» – третья. Вот и сословный праздник объявлен – День предпринимателя...

– Органы, выполняющие подобные функции, существуют во всем мире.

– Да, но люди в таких органах работают по найму. В этом и заключается разница между работниками и членами сословия: последние служат, а не работают. Они получают оклад, жалованье и довольствие, а не зарплату. А самое главное – берут мзду с членов низкоранговых сословий. Это необходимо для подтверждения их статуса в сословной иерархии. Гаишникам, например, водители платят не потому, что нарушают правила, а потому, что фиксируют таким образом подчиненное положение своего сословия по отношению к сословию гаишников.

Пока есть ресурсы, эта сословная система будет воспроизводиться, как воспроизводится много веков, несмотря на перестройки и революции. Чем больше будет ресурсов, тем ярче будут проявляться ее особенности.

– В студенческие годы, пришедшиеся на конец застоя, ездил я по стране автостопом. И местные водители не раз мне говорили: «Мы ж понимаем – это неправда, что ты студент. Ясно, с зоны бежишь. Так впереди пост ГАИ, не надо тебе туда. Можешь пока у меня на сеновале схорониться». За 20 лет ничего не изменилось, никакой модернизации представлений о гражданственности не произошло? По-прежнему люди рады поддерживать все то, что против государственной системы?

– По-разному. Я только что был на Алтае, там в ряде районов все так и осталось.

Сейчас в некоторых местах вообще никакой власти нет. Люди вынуждены самоорганизовываться. Ведь встречали же в одном селе московских инвесторов с оружием в руках. Это реальный случай.

– Но мы живем в XXI веке...

– Вот на улице мигалка с квакалкой проехала. Что это означает? Когда барин едет, надо шапку ломать, дорогу уступать. Вам это ничего не напоминает? И личная зависимость осталась. Попробуйте регистрацию получить! Заплатите, но все равно будете все время под контролем.

– Полная безысходность, отсутствие вариантов выхода из положения?

– Экономические перспективы зависят от того, удастся ли мобилизовать население, трудовые ресурсы. Не удастся – значит, перспектив нет.

– Возвращаясь к началу нашего разговора – значит, реальность все-таки плоха?

– С точки зрения импортированных стереотипов – нет. Но есть и другие точки зрения. Мы хотим быть богатыми и жить в «золотом миллиарде»? Так мы богатые. Государство богатое – люди богатые. Это западное богатство основано на капитале, который крутится, а люди живут на проценты. А мы живем на отчужденном ресурсе. Сколько нам ресурсов суждено иметь, настолько мы и богаты. Проблема в том, чтобы соблюсти принцип социальной справедливости – умудриться распределить ресурсы и при этом минимизировать конфликты между сословиями.