Владимир Семенов
Возле больших городов центр соединяется с периферией, схлестываются людские потоки, интересы землепользователей.
Фото Дмитрия Донского (НГ-фото)
– Правильно ли были построены наши города?
– Я не знаю ни одного города в мире, который был бы построен правильно, с учетом перспективы. Человечество вообще очень плохо прогнозирует свое будущее – и с технической стороны, и с социальной.
Но у большинства наших городов, в отличие от зарубежных, существуют резервные территории, иногда очень большие. Москва, может быть, страдает дефицитом земли, а, скажем, Петербург – уже нет: он поглотил целое кольцо пригородов. Вокруг – заброшенные поля. Даже неудобья – пожалуйста, застраивайте. Но застройки не происходит – почему? В какой-то мере у нас разучились планировать: арсенал «физического планирования», как говорят на Западе, или создания схем районной планировки и городских генеральных планов, как это называлось у нас, был в 90-е годы подрастрачен. Но главное не в этом. Сейчас вопросы застройки города решает не архитектор, а Земельный комитет и та часть чиновников, которые «крутят» землей. Не дадите «отката» – не получите земли под застройку. Это чисто коррупционное явление, и жалкий объем землеотводов имеет насквозь коррупционный характер.
– Значит, в России главное препятствие возникновения массовых пригородов – чиновничий произвол?
– У нас странная ситуация. С середины, а по некоторым данным, даже с начала 80-х годов урбанизация, по существу, остановилась. После чего, как в США примерно с 70-го года, должна была бы начаться субурбанизация в научном, а не бытовом смысле. То есть переезд людей из города в пригороды. А у нас пригороды росли вокруг Москвы или других крупных городов просто по причине того, что существовал режим закрытого города, прописка, лимитчики.
Как сказал однажды крупный демограф Виктор Иванович Переведенцев, урбанизация невозможна без рекреации. То есть от города надо отдыхать. 20 лет назад урбанизация у нас понималась классически, как преимущественный рост крупных городов. Это понятие не учитывало субурбанизацию, дезурбанизацию – ее следующие стадии. За счет чего Россия реализовала необходимость отдыха? За счет дач. Они сбивают эту стадийную картину, которая наблюдалась на Западе, где сначала богатый, потом средний класс стал расселяться по субурбиям – так и возник огромный массив «одноэтажной Америки».
«Одноэтажная Америка», на мой взгляд, – это типичная дачная местность России. Особенно теперь, когда многие дачи прошли реновации – качество дачи значительно улучшилось даже у рядового человека. А еще возникли особняки и так далее. И образ жизни тот же, за одним исключением – пребывание на даче в России не связано с работой. В западной науке был спор – jobs after people или people after jobs. В Америке сначала люди уехали, а потом там, куда уехали, они же создали запрос на рабочие места. В Европе наоборот – в 60–70-е годы осуществлялась политика разгрузки крупных городов, правительства стимулировали вывод предприятий, не надеясь, что рыночные цены в городах быстро сработают и невидимая рука рынка сама заставит предприятия уходить. То есть проводили политику децентрализации. Возникали новые города, построенные с участием государства – иногда из таунхаусов, иногда по нашей модели – из пятиэтажек, получше качеством. Это пример people after jobs.
А потом пошел массовый отток людей из городов сам по себе. При этом ведь города никуда не делись, за исключением так называемых shrinking cities, городов, «сжимающихся» на депрессивной экономической базе, – они есть везде, потому что меняются поколения производств. Брайан Берри, американский теоретик урбанизации и ее стадий, первым обратил внимание на то, что если представители одних возрастов и социальных слоев уезжают из города, то представители других – приезжают. Кто едет в город? Яппи и динки. Яппи – Young Urban Professional, молодой городской специалист. Потом он становится динки – Double Income No Kids: женился, но еще нет детей, двойной доход, оба делают карьеру. Они с женой тоже могут жить в городе, хотя многое зависит от вкусов. Но к тому времени, как появляются дети, у них уже есть накопленный капитал, и они перебираются за город – правда, все равно частично в кредит. Это возрастной цикл. Ни город, ни пригород в нем не исчезают. Причем на Западе после периода бурного роста пригородов сейчас все успокоилось, и в пропорциях населения происходят очень маленькие подвижки.
– Это классический вариант. Но мы, как всегда, идем своим путем.
– У нас, по идее, еще с начала 80-х годов должна была начаться субурбанизация. Но не началась – то ли кризис помешал, то ли причины смешанного характера – климат, неразвитость дорог, бедность. И в итоге, как я уже сказал, дезурбанизационные настроения привели к появлению у человека двух жилищ. Мы не уникальны, сейчас и в Европе бум загородных домов, но все-таки не в таких масштабах. У нас, только по официальной статистике, больше 50% городских семей имеет второе жилье.
– Но это же в большинстве своем шесть соток, садовые участки, на которых нормальное жилье построить невозможно.
– Сейчас ситуация изменилась. Все ограничения сняты. Очень многие построили на участке дом, где и зимой можно жить. Причем в эти 50% входят только классические дачи и садовые участки. Эта статистика не учитывает ни домов, купленных горожанами в деревнях и превращенных в дачи, ни унаследованных от деревенских родственников. И еще один фактор. Второе жилье у нас было не просто рекреационным, а агрорекреационным. Традиция что-то обязательно выращивать возникла в связи с дефицитом, потом дороговизной продовольствия. По статистике, чем больше в семье детей, тем выше доля продуктов со своего огорода, неважно – дачный он или приусадебный, в маленьком городе или в деревне.
В общем, по моей оценке, 70% наших горожан имеют что-нибудь за городом – землю и некое второе жилище. Либо летнее, либо для более комфортного и долгого обитания. Причем у нас это явление сильно опередило автомобилизацию, тогда как в Америке жизнь в пригородах шла за распространением автомобилей. Мы нашли некий паллиатив, и его масштабы, возможно, уникальны. Не знаю, существуют ли еще такие страны.
– Это не субурбанизация┘
– Как посмотреть. Что такое наши большие города летом? Они просто «расползаются». Причем на огромные расстояния. Москва с Петербургом смыкаются. Вот Валдай, например, – это скально-озерно-таежный край. Под Петербургом этого много, а под Москвой нигде нет. Поэтому на Валдае – сплошь москвичи. А на равнине у Ильменя – одни питерские дачи. Конечно, плотность этих дач ниже, чем у столиц, но они там просто между собой смыкаются.
Такая ситуация возможна только в режиме второго жилья. То, что у нас происходит, можно назвать сезонной субурбанизацией.
– Настоящая субурбия имеет собственную социальную инфраструктуру.
– Но сегодня пригороды больших городов не только растекаются в пространстве, но растут и вверх, везде появляются многоэтажки. Они приобретают черты традиционного в нашем понимании города. Там покупают квартиры, конечно, менее состоятельные люди.
То есть происходит два процесса. Расползание многоэтажной застройки за счет городов-спутников, примыкающих к большим городам массивов, и одновременно – снижение этажности. Причем не только за счет самых богатых – за счет бедных тоже. Очень многие пожилые люди уезжают из Москвы – например, дом где-нибудь в Луховицах достался в наследство, а московскую квартиру можно сдавать, раз жилье дорогое и аренда приносит немалый доход. И таких людей очень много.
– Это нетрадиционные процессы.
– Зато реальные. Недооценка феномена дач приводит к непониманию многого в нашей жизни. Это русский бренд. Слово «дача» известно без перевода многим иностранцам, как «бабушка», «спутник», «водка». Мы не видим того, что у нас под носом, и рассуждаем, как бы нам сделать что-нибудь наподобие «одноэтажной Америки». В Европе нет явления, аналогичного «одноэтажной Америке». Там есть свои субурбии, но они более традиционные, более похожие на компактные города. Как должно быть у нас? По-моему, нужно работать с тем, что есть.
– А возможно появление новых городов, новых центров развития?
– Экономическое пространство таких масштабов, как российское, быстро переделать не удастся никому, какие бы инвестиции туда ни поступали. Советской власти это долго не удавалось. Несмотря на огромные инвестиции в новые районы, новостройки типа Магнитки. Еще были стратегические соображения в период перед Второй мировой войной – сдвинуть индустрию на восток, в глубь страны, к Волге и Уралу, в Западную Сибирь. У границ СССР запрещали строить крупные промышленные предприятия. И что было достигнуто? В РСФСР было три старопромышленных региона: Петербург с его окружением, Московско-Нижегородский пояс и Средний Урал. В 1925-м году они давали две трети всей промышленной продукции России в нынешних границах. Через две пятилетки, когда уже больше половины инвестиций шли в новостройки в новых районах, – те же старые районы производили до 70-процентного промышленных товаров.
Дело в том, что территории имеют мощнейшую инерцию, инфраструктура – это на десятилетия, почти на века. Вот и сейчас главная проблема у нас в том, что Север и Восток после советского времени остались перенаселенными. На Севере жило 10 миллионов человек. Сейчас – 8 миллионов. А на американском Севере – один миллион. У нас население не теснится в одном углу страны, как мы привыкли считать, а неоправданно «раскидано» по пространству.
– Об этом мечтали бы многие страны┘
– Мы загнали часть населения туда, где ему теперь нечего делать. Это крупная ошибка плановой экономики – можно было людей куда угодно сначала привезти на эшелонах, потом затащить оргнабором, северными льготами и так далее. А ресурс кончается. Лес кончается – нечего рубить. Что произойдет с нашими огромными нефтяными городами, Сургутом и Нижневартовском с населением по 250 тысяч, когда кончится нефть? Что делать с людьми, которые остались в малых городах, поселках, в деревнях, где нет экономической базы? Вот кого спасать надо. И эту главную проблему, которая возникает из-за территориальной рассредоточенности, – ее не обсуждают. А ведь люди бегут из этих регионов, оседая в центральной России, в тех же пригородах.
– Это надо регулировать...
– Каждые несколько лет принимается программа по Дальнему Востоку. Хоть одна срабатывала? Когда проводится какая-нибудь политика, то полезно знать, куда идет естественный процесс. Только тогда можно решить, что лучше – стимулировать его, или, наоборот, он идет слишком быстро, или чреват негативными последствиями.
– Где у нас сейчас самое перспективная точка роста, возникшая естественным путем?
– Именно наши пригороды. Здесь центр соединяется с периферией. Людские потоки схлестываются – одни из города, другие – к городу. Скрещиваются потоки капиталов. Смотрите, как Москва обросла торговыми комплексами, которые за МКАД расположены. В Москве земля дороже, в области подешевле. Скрещиваются интересы землепользователей. Это очень конфликтная зона и в то же время – самая перспективная.
– Насколько типичен пример Москвы и области?
– Москва – это лаборатория. То, что происходит в Москве, через несколько лет повторяется во всех агломерациях, от Калининграда до Владивостока. Если государство сюда вмешается, то я боюсь, что оно этот процесс либо слишком ускорит, что опасно – нужно ли лишать центр Москвы его последних жителей? – либо будет его сдерживать, что тоже чревато. Помочь можно только одним – хоть как-то ограничить коррупцию.
