Правила игры в капитализм

Творцы новых версий игры могли бы нарушить все законы истории и разместить на поле игры античные полисы, деревни галлов или средневековые замки.
Фото Сергея Приходько (НГ-фото)

Моя первая встреча с игрой «Монополия» состоялась в Польше, в середине 80-х. На базе отдыха под Варшавой семьи советских дипломатов часами увлеченно играли в капитализм, которого тогда еще не было ни в Польше, ни у нас в стране. Они покупали земельные участки в Дании, Нидерландах и Италии, строили на них дома и отели. Платили подоходный налог и налог на роскошь. Отбывали сроки в тюрьме, драли семь шкур со своих друзей-соперников, подталкивали их к банкротству. Перебирали в руках разноцветные купюры.

Это была особая, польская версия всемирно известной игры. Я вспомнил ее не случайно и еще вернусь к ней┘

Играем в города

В январе сего года производители «Монополии» объявили о беспрецедентной акции. Осенью они порадуют поклонников игры ее новой, «всемирной» версией. Клетки на поле игры займут города мира. Какие? Те, которые выберет «народ», – с 22 января на официальном сайте игры открыто голосование. Из 68 городов выберут 20. В числе претендентов – Москва и Санкт-Петербург. Еще две клетки зарезервированы для городов из «народного списка». Это значит, что всякий посетитель сайта может предложить свой вариант, не попавший в «список 68». Предложения суммируют, самые популярные выставят на дополнительное голосование. Популярный среди российских блоггеров Бобруйск или же Урюпинск могли бы оказаться на поле «Монополии». Для всякого города такое соседство было бы почетным.

Все бы хорошо. Вот только новая ожидаемая версия «Монополии» нет-нет, да и заставляет задуматься о том проекте глобализации, которым так часто пугает нас буйная молодежь в местах проведения международных форумов. От которого прячутся в раковины большие и малые, но неизменно гордые народы. Само слово «монополия» должно вызывать у антиглобалиста отторжение. Монополия – это диктат, политический, экономический, культурный, унификация стиля жизни и картин мира. «Вестоксикация» (игра слов – west и intoxication), американизация и прочие ужасы┘

Почему так получается? Клетка на поле игры в «Монополию» – это территория. Игрок покупает ее, застраивает и берет с других игроков плату за ее посещение. Игра издана в более чем 100 странах мира, и везде своя топонимика. Американцы в 30-е годы прошлого века застраивали авеню в Атлантик-сити. Англичане проделывают то же самое с Трафальгарской площадью, испанцы – с Глориета де Бильбао, венгры – с площадью Вёрёшмарти, мы – с Варшавским шоссе. Но по большому счету, кроме топонимики и наименований денежных единиц, по мере путешествия «Монополии» по нашей голубой планете ничего не меняется. Правила «игры в капитализм» остаются теми же. Можно взять 100 яиц, украсить их разными узорами, но по сути своей они как были, так и останутся яйцами – со скорлупой, белком и желтком.

Поле «Всемирной Монополии» – отчасти символ реальности. Сама идея игры (тогда носившей название Landlord’s game) зародилась в начале XX века в среде квакеров из Пенсильвании. Это была вполне левацкая идея – критика «агрессивного капитализма», попытка в игре сделать зримой безнравственность спекуляций на рынке недвижимости. Прошло 30 лет, капитализм не стал белым и пушистым, но ремейк Landlord’s game (собственно, сама «Монополия») в годы Великой депрессии приобрел звучание, прямо противоположное своей предшественнице. Игра в капитализм стала домашним доктором, утешителем, лекарством для травмированной психики. А затем, как всякое удачное изобретение, стала экспортируемым развлечением. И ее хорошо приняли – капитализм становился (и стал!) глобальной нормой. За столом в хорошей компании человек постигал принципы мира, в котором он живет, мира порой беспощадного.

Нам предлагают «поиграть в города». Город, жилище, способ организации пространства всегда варьировались от культуры к культуре. Сегодня город, где бы он ни был построен, медленно, но типизируется. Эта типизация в меньшей степени затрагивает архитектуру. Пример Астаны (Казахстан) показывает, что архитектура может быть одновременно и современной, и восточной (впрочем, сегодня любой крупный город обзаводится небоскребом, а в той же Астане есть сооружения, спроектированные «глобальным архитектором» Норманом Фостером). Напротив, за архитектурными отличиями порой спрятано единообразие быта горожан. Супермаркеты, торговые центры сводят к единому знаменателю их культуру потребления. Все более стандартными становятся способы общежития и «коротания времени». Способы перемещения в пространстве – тем паче: метро сегодня есть в Лилле, Осло, Каракасе, Измире, Рио-де-Жанейро и Хиросиме.

Биг-Бен, Эйфелева башня, собор Святого Семейства в Барселоне, башни-близнецы в Куала-Лумпуре превратились в «пустые знаки отличия». Это отличие бессодержательно и сводится к самим знакам. Но те, кто станет голосовать на сайте «Монополии», об этом не задумываются. Они хотят видеть знак своего города на «всемирном поле». Создатели «Монополии» сыграли на одном из свойств человеческой психологии. Жалоба переписчика («Боже мой, как же мерзнут руки!») на полях средневековой рукописи; болельщик, вывесивший флаг с названием своего местечка на трибуне во время матча мирового первенства; сакраментальное «Здесь был Вася!» на кирпичной стене – явления одного порядка, желание спасти свое «я», страх потеряться в скоплении тел, потоке информации или вечности. Боязнь быть поглощенным. С человека эта фобия перепрыгивает на группы, на комьюнити.

Новая «Монополия» предлагает комьюнити лекарство от страха: закричать во весь голос, оставить на поле игры свой автограф. Хотя в действительности этот автограф – следы на песке, которые смоет следующий прилив. Париж, Рим, Нью-Йорк, Богота, Рига, Пекин, Токио, Кейптаун будут разбросаны по карте, как кости и черепа у пещеры людоеда. Общее сожрало частное, а частное даже этого не заметило.

«Их нравы»

Но не все так печально. «Глобальная Монополия» – символ нашего времени лишь отчасти. Во многом это проект мира, которому еще только предстоит быть, да и то не обязательно. Глобализация движется неравномерно. Капитализм стал всемирным языком, но предпринимательство в Каракасе и Нью-Йорке – два разных предпринимательства. До глобального триумфа гражданского общества нам еще идти и идти. Зато в некоторых областях глобализация уже наступила. Современные технологии передачи информации захватили весь мир. То же самое касается поп-культуры и арсенала развлечений. Мир игр – спортивных, интеллектуальных, ролевых, стратегических, компьютерных – уже давно «глобален».

С глобализацией все весьма неоднозначно. Черт, которого рисуют антиглобалисты, местами преувеличенно злобен. Во-первых, каждая культура может (более того – хочет!) внести свой вклад в общую копилку. Во-вторых, всякий волен обыграть общую ценность по-своему, присвоить ее, преобразовать и предложить миру новое качество. Освоение всегда носит игровой характер. Прекрасная иллюстрация – массовая культура, культура развлечений. Гитару придумали в Средней Азии, а европейцы, в частности испанцы, создали свою манеру игры. Англичане подарили миру футбол, зато бразильцы, итальянцы и немцы прочитали его так, что сегодня мы вправе говорить об особом «бразильском», «итальянском» или «немецком» стилях в футболе. Мексиканцы сняли свои телесериалы и напичкали ими весь мир, у венгров в 60–80-е годы была рок-музыка со своим особым звучанием. Преферанс, русский бильярд, гонконгский боевик – из той же оперы. Саму установку на такого рода «прочтение» культурологи называют локалитетом культуры.

А как обстоит дело с освоением «Монополии»? С одной стороны, когда на поле игры в Финляндии вместо «Вентнор-авеню» пишут «Алексантеринкату» (то есть улица Александра I), то это, конечно, игра. Но, с другой стороны, сегодня в такой игре элемент «освоения» весьма невелик. Современный финн знает английский язык, смотрит американское кино, слушает американскую музыку, переписывается с друзьями из США по электронной почте. Поиграть в предпринимателя из Атлантик-сити для него ничуть не сложнее, нежели в бизнесмена из Хельсинки. Смена имен – это игра ради игры, игра, не выходящая за свои пределы.

В Гренобле парижские названия игроки меняли на местные самостоятельно, еще до выхода специальной гренобльской версии «Монополии». Делалось это смеха ради. Парижская топонимика была для жителей Гренобля биографически безразличной: на улице А никогда не стоял магазин их дядюшки, на улице B они никогда не целовались с любимыми девушками. Помещение того, что знакомо с детства, в непривычный контекст делало игру увлекательной. Осваивать чужое, и без того понятное, не было никакой необходимости.

И здесь я вернусь к польской версии «Монополии» 80-х годов. Может показаться парадоксальным, но освоения чужого в ней было больше, чем в современных финских, чешских, российских, французских и прочих «Монополиях». Как можно было играть в капитализм там, где капитализма не было? Очень просто. Полем игры стали европейские страны-соседи, где капитализм был нормой. Игроки за столом не застраивали варшавские улицы – они проделывали это с Амстердамом, Монте-Карло, Саламанкой, Копенгагеном и Мальмё. Они исполняли роль «капиталиста» в игре под названием «Их нравы». Старая польская «Монополия» (теперь уже появилась новая, стандартная) появилась потому, что местная развлекательная культура не могла ни принять игру в ее первозданном виде, ни перевести ее на свой язык по навязанному шаблону.

Шанхай. Но так сразу и не скажешь. Типовое величие глобализма. Фото Reutrers

В 1986 году в Польше, незадолго до краха социализма, появилась еще одна игра-осмысление «Монополии» – «Фортуна». Принципы игры остались теми же. Изменился «интерфейс». Дело происходило в Варшаве, но не в современной игрокам, а в Варшаве 1920–1930-х годов, с ее гостиницами и зданиями, еще не тронутыми войной. Валютой в игре служил культурно чуждый дукат. Это был мир, отчасти перемолотый в мясорубке истории, отчасти никогда не существовавший и придуманный. С одной стороны – возможность «играть в капитализм» в доступной форме. С другой – постмодернистская ирония, сближавшая два оторванных друг от друга отрезка времени.

Буцефал в «глобальной деревне»

Ученые, занимающиеся проблемами глобализации, отмечают, что один из симптомов глобальной цивилизации – «компрессия» времени и пространства. Их сжатие. Это зримый симптом.

Например, в Средние века человек, даже высокообразованный, не представлял себе детали быта, одежды, речи своих античных предшественников или героев Нового Завета. На картинах он изображал их так, как если бы они жили с ним по соседству. Античность и Средневековье были островами в океане времени, лишь изредка обменивавшимися сигналами. Прогресс гуманитарных наук – языкознания, истории, антропологии – привел к тому, что современность как магнит тянет к себе через века эти островки времени. Сегодня мы охотно спорим о том, похож ли конь Александра Македонского в новом американском блокбастере на того самого хрестоматийного Буцефала. «Эффект реальности», принцип «верю – не верю» мы перенесли на времена, которые никогда не видели.

Это сгущение времени рождает своих монстров. Еще совсем недавно мы могли спокойно спать, зная, что из семи чудес света уцелели только лишь египетские пирамиды. Что Герострат сжег храм Артемиды в Эфесе. Теперь нас это не устраивает. Не далее как в прошлом году земляне посредством SMS, телефонной связи и интернета выбирали новые «семь чудес» из того, что «под рукой». Вот эффект той самой «компрессии». О семи чудесах света современное человечество узнало из сочинений античных авторов и средневековых трактатов. Передатчик информации, умерший настолько давно, что у него нельзя было даже взять интервью, – большое неудобство для общества сжатого времени. Отсутствующие семь чудес – это как вакантный титул чемпиона мира по боксу┘

Творцы новых версий «Монополии» могли бы, например, нарушить все законы истории и разместить на поле игры античные полисы, деревни галлов или средневековые замки. Несоответствие, притяжение времен за уши дало бы здоровый комический эффект. Или же на рынке развлечений могли бы появиться игры типа «Натуральный обмен» или «Феодальное общество». Но такие игры требовали бы немалого труда, а спрос на них мог бы не оправдать ожиданий. Поэтому «монополисты» предпочитают сжимать пространство, а время не трогать.

Пространство всегда сжималось в ногу со временем. Когда-то человек полагал, что соседняя деревня – это далеко, а город – очень далеко. По мере развития картографии мир сужался. Самолет, метро и интернет полностью дезориентировали нас в пространстве. Только что я зашел в вагон метро на «Пионерской», не успел заснуть, как вот уже «Александровский сад». Я отправил электронное письмо в Бангкок, и вот уже спустя час получаю ответ. За час до выезда в аэропорт мой друг просматривает интернет, и вот он уже знает, где будет сегодня ужинать в Праге или Будапеште. Мы, жители разных городов, говорящие на разных языках, обмениваемся информацией с такой скоростью и интенсивностью, что скоро нам будет ни к чему подниматься с дивана – настолько сильным будет ощущение, что мы уже побывали «где-то не тут».

Вполне возможно, что уже осенью любители «Монополии» будут бросать на стол игральные кости и в два хода преодолевать расстояние от Москвы до Боготы. Или до какого-нибудь другого крупного населенного пункта. Или не от Москвы. Тем, кто запустил голосование на сайте «Монополии», по большому счету все равно, каким городам придется отдать клетки на заветном поле. Пусть это заботит тех, кто голосует. Действительное расположение выбранных городов едва ли как-то изменит поле игры. Потому как в действительности расстояние между ними измеряется не километрами или милями, а скоростью доставки электронной почты. То есть Москва и Бангкок – соседи.

Итоги голосования будут подведены в марте. А осенью мы узрим воочию наглядный макет «глобальной деревни». В которой мы все живем. Нравится нам это или нет┘

В продолжение проекта «Хрупкая мощь русского глянца» в следующем номере «НГ-антракта» читайте интервью главного редактора журнала «Афиша» Юрия Сапрыкина. А сегодня желаем Юрию скорейшего выздоровления и начинаем новую серию публикаций под названием Homo ludens, в которой мы будем говорить о современных играх как о культурном феномене.