Елена Кутловская
Басё бродяжничал и сочинял стихи.
«Зимние дни» – уникальный анимационный проект по сюжету знаменитой серии хокку (в XIX веке получившей название «хайку») Мацуо Басё. Он снят три года назад 35 мультипликаторами из разных стран. Самый первый фильм (главное хокку, задающее тон всему повествованию) доверили сделать Юрию Норштейну.
Что такое хокку (или хайку)?
Жанр традиционной японской лирической поэзии. Это трехстишие, в котором первое и последнее предложения имеют пять слогов, а второе – семь. Перевести хокку на русский язык практически невозможно. И, видимо, поэтому в России хокку любят. Ведь для нас нет ничего невозможного. Существует даже целая группа людей, именующая себя «хоккуистами». Их «обрусевшие» трехстишия не менее ироничны, чем японские.
В них куда больше жажды свободы, чем самой свободы, больше тоски, нежели меланхолии, и сплошная трагедия вместо «тягучего» и слегка «замороженного» японского драматизма. Они искажают формат хокку ровно настолько, насколько буква русского алфавита искажает иероглиф.
Но зато «хоккуистам» удалось с той же поразительной лаконичностью, что и в японских трехстишиях, передать непередаваемое, с тем же легким изяществом описать вечно туманное состояние, в котором столько веков пребывает наше отечество. Перед тем как смотреть «Зимние дни», надо непременно вникнуть в русский «хоккуизм» – и тогда традиционное японское трехстишие не будет выглядеть эзотерическим бредом.
С другой же стороны, если внимательно посмотреть все, что сделал Юрий Норштейн, в том числе и в своем культовом мультфильме «Ежик в тумане», эзотерический бред как восточной, так и западной культуры окажется родным и близким. Ключевыми словами в понимании этих культур будут «безумие» и «штамп». Но об этом позже, а пока посмотрим, как же выглядит русское хокку.
Российское информационное агентство «Новый Регион» провело конкурс хокку на тему «Путин уходит┘». Профессионалы и любители завалили редакцию своими опусами. Вот некоторые из них:
Сакура в цвету.
Так щемит сердце...
Неужели по тебе, Путин?
***
Путин уходит в марте
Кто там смеется на кухне?
Всех посчитают скоро.
После этого по-российски трагического суицидального «хоккуизма» вникнуть в творчество японца Басё – главного героя почти двухминутного мультфильма Юрия Норштейна – не составит для отечественной аудитории никакого труда.
Кто такой Мацуо Басё?
Крупнейший представитель хокку (1603–1694). В японской литературе этот жанр неразрывно связан с его именем. Его настоящее имя – Мацуо Тюдзаэмон Мунэфуса. По обычаю литераторов и художников токугавской эпохи он имел множество псевдонимов. С юных лет был самурайским прислужником, но после смерти сюзерена стал профессионалом-поэтом. Бродяжничал по деревням, где обучал крестьян искусству юмористических эпиграмм; попал в Эдо (старинное название Токио), где быстро стал знаменитым, избрав для своих стихов форму юмористических эпиграмм.
Первый период поэтической деятельности Басё проходит под знаком «хайку» (оно же «хокку»), проникнутых философскими настроениями в духе даосизма и учения буддийской секты «Дзэн», проповедовавшей принципы опрощения жизни, погружения в созерцание природы и отказа от праздного гедонизма.
Басё уходит из Эдо и начинает жизнь нищего странника. Он не боялся «опрощать» высокий поэтический слог, вводил в свои хокку слова из обиходной вульгарной речи, любовные темы заменял бесстрастными описаниями природы; вместо сюжетов из жизни знатных эстетов использовал темы из жизни горожан и крестьян.
Вот одно из ироничных хокку Басё, которое досталось Норштейну в качестве главной темы его анимационного фильма:
Безумные стихи┘Осенний
вихрь┘
О, как же я теперь в своих
лохмотьях
На Тикусая нищего похож!
Итак, Басё говорит о том, что его стихи - безумны! Что уже предполагает возможность транскультурного путешествия такого рода поэзии во времени и пространстве. Ведь все безумное и невозможное – взорвалось и разлетелось по всему миру, изменяя сознание человека, деформируя границы истины и вместе с тем позволяя каждому обладать свободой. На худой конец, открыто домогаться ее.
Свобода – один из главных призраков, который бродит по миру испокон веков. К ней поэты и художники взывали вечно, раздирая от крика глотку в кровь. Но даже самое безумное хокку – не кричащий жанр. И этим был крайне недоволен Норштейн, поскольку мог лишь шептать о свободе, как того требовала спокойная и плавная «линия» иероглифа.
Заменить немногословную, но многозначительную письменную вязь Востока кириллицей Норштейн не мог. Да и не хотел. Но в соответствии с лучшими традициями психоделической культуры он заменил иероглиф расплывчатым знаком. Продемонстрировав волю к свободе и одновременно упрощение, вульгаризацию японского традиционного хайку. И не только потому, что не смог уложиться в 30 секунд (японский норматив для визуализации хокку), а с трудом уместил свое творение более чем в 70 секунд!
Собственно, уложиться в отведенные кем-то рамки свободный, а уж тем более одаренный человек не в состоянии. Норштейн, по его же словам, просто в кровь разбивался о каноническую стену чужих традиций, поражался и негодовал по поводу ее плотности и одновременно восхищался мудрым «строением» этой стены.
Но мультфильм не получался. А снять-то надо было всего ничего: как нищий юродивый по имени Тикусай встречается с великим Басё. И вдруг они выясняют, что удивительно похожи: оба в лохмотьях, и у обоих буквально гуляют по телу вши. Они радостно смеются, рассматривают дырки в платьях друг друга и ловят друг у друга вшей.
И Норштейн никак не мог (вопрос, смог ли в итоге?) создать то, что он видел в этой встрече: безумную трагическую картину жизни. Независимый (прозвище Норштейна на студии) хотел нарисовать невозможное. Ему была необходима свобода, он хотел открыть ее заново, вместе с Басё. Не пройти по заученному пути. А открыть в лабиринте хокку новую дорогу. И таким образом невольно (или сознательно) Норштейн переместился из японской «заиндевевшей» от совершенства красоты в пространство туманного российского «хоккуизма».
Почему бы и нет?
У нас не было Энди Уорхолла и Тимати Лири. Что странно. Ведь в творческом безумии наших писателей, философов, художников так много общего. Например, одна из гоголевских героинь подписалась под своим завещанием: «Обмакни». На своей могиле Уорхолл попросил написать лишь одно слово: «Фикция». Свобода там, где расширяются границы сознания. «Обмакни» и «Фикция» – это уже нечто большее, чем просто свобода. Это свободный культурный обмен, интерполяция смыслов.
Однако Норштейн не ассоциирует свое творчество с современными культурными тенденциями. Он признается в любви к классической живописи, не любит компьютер, моду, концептуальные проекты┘ Бесконечно говорит о здоровой культуре┘ в целом. Но откуда в его рисованной реальности столько странного, ирреального, почти галлюциногенного? «Сказка сказок», «Ежик в тумане», «Шинель» затуманивают видение реальности новыми пространствами бытия.
Норштейн использует для своих психоделических опытов воспоминания о собственных снах. В одном из интервью он рассказал: «┘Все наши странные сны детства нам запомнились, и мы постоянно к ним возвращаемся┘ И если мне нужно истончить себя до предела, я начинаю вспоминать те сны и дохожу до состояния полной невменяемости, и только с этим ощущением могу работать. Оказывается, есть еще что-то более сильное и страшное, чем реальность, которой мы живем». Лири – отец психоделической революции – достигал этого состояния при помощи допинговых препаратов, а тут – голая воля! Какая внутренняя мощная сила безумия!
Норштейн с помощью каких-то необъятных внутренних сил способен разрушить плотность материи. И совершенно откровенно признаться: «От творческой лихорадки спасаюсь еще большей лихорадкой. Пока не заболеваю. Нормальной здоровой жизни не бывает у художника!» Только «кайф» творческого бреда, только уход от нормы и реальности способны созидать настоящий мир искусства. Советская «смирительная рубашка» приучила гений Норштейна вырабатывать что-то вроде кокаина с помощью мозговых мышц.
Но в случае с образом Басё «безумия» и фантазии оказалось недостаточно: Норштейн никак не мог нарисовать Басё. Ему нужен был прототип. Многочисленные японские гравюры только мешали. И он никак не мог осуществить «перевод» лица с японского на интернациональный, украсть его из-под мощной охраны иероглифа. Норштейн болел, психовал. Запирался от всех.
Нильс Бор говорил об открытии – идея недостаточно сумасшедшая, чтобы быть верной! (Как же важно быть безумным, чтобы увидеть нечто.) Но чтобы быть верной, идея должна быть не только сумасшедшей. В искусстве она не может быть конкретной, добавляет Норштейн. Изображение должно быть стерто – и тогда заурядное сумасшествие превратится в истину. Так сделан «Ежик в тумане» и так же сделан стертый мир японского хокку, стертое лицо Басё┘
И все-таки кто стал прообразом Басё? Норштейн нашел настоящего гения, человека, у которого выражение лица меняется каждую секунду. Это дирижер Геннадий Рождественский. Вот тут появляется слово «штамп». Разве прообраз не копия? Поэт Басё – величайший бренд японской культуры. Мучительный поиск «копии» среди брендов российской культуры увенчался успехом┘ Так же мучительно Уорхолл искал «Макдоналдсы» по всему миру. Великие штампы великой эры копий.
Норштейн наверняка не любит «Макдоналдсы». А также копии и штампы. Но «след» красоты, описанной Уорхоллом, присутствует в том, что российский аниматор называет прообразом. Даже в гоголевской «Шинели» Норштейн пытается срисовать лицо Акакия Акакиевича с портретов Пушкина, особенно его интересует последний, сделанный художником Линёвым. «Странный портрет. У Пушкина глаза, набухшие от слез, напряженные, лицо трагическое. И этот портрет по своему выражению должен быть основой для лица Акакия во время его разговора со значительным лицом».
...У нас не было Уорхолла и Лири. Но у нас был и есть Норштейн, бросающий нам обломки своих безумных снов, своих ошибок и копии копий, из которых мы строим некий образ свободы... Но в свободе, которую «рисует» Норштейн, как в тумане, тонут персонажи┘ И ежики, и волчата, и лошади. И совершенно не ясно, куда ушел Басё после встречи с Тикусаем. И куда ушел Тикусай?
Японцы, наверное, знают, а мы – нет. Очевидно, случилось невозможное. Вот туда-то они и ушли. Но очертить пространство этого невозможного «туда» наше сознание не в силах. Норштейн – гений. Но не он придумал особую российскую точку зрения, которая все соединяет в единую кучу, все увеличивает, все искажает и все деформирует. Она «расправляется» с реальностью, как отечественные хоккуисты с хокку. Приметы этой «расправы» есть и в анимационных картинах Норштейна.
Итак, куда уходит Басё? Туда же, куда проваливаются иероглифы, а вместе с ними и проклятые вопросы страшной российской действительности, а заодно и наши мечты.
Победитель конкурса хоку на тему «Путин уходит»:
Пришла весна
Влюбился
В свободу
Хорошо.
