Воинствующий дизайнер

– Здравствуйте, Пако, и спасибо вам за эту встречу, потому что каждая беседа с вами – это не просто информация, это всегда – наслаждение.

– Давать интервью доставляет и мне удовольствие. Мы общаемся, обмениваемся знанием. Это важно для всех людей, и я не устаю от этого, больше устает наша переводчица.

– О чем вы размышляете последнее время, что интересует вас больше всего?

– (Смеется.) Молодой человек, вы сегодня звезда, поэтому вы задаете тон. Я расскажу, что знаю, но если захочу, потому что и я свободный человек. Свободный с самого рождения. И, конечно же, я буду рад поговорить на те темы, которые интересуют вас, если мой разум позволит мне это сделать.

– Меня заинтриговала история вашей матери. В этом есть какая-то загадка.

– Моя мать – дочь баскской крестьянки. Она вышла замуж за военного, за андалузца из Малаги. Он учился в военной академии вместе с генералом Франко. Потом мой отец и генерал Франко рука об руку участвовали в войне. И когда была провозглашена республика, король был свергнут, мой отец и Франко вместе принесли присягу республике. Но мой отец был неразумным человеком в том смысле, что исполнял приказы. Он принес присягу республике и всю жизнь оставался преданным республиканцем. А Франко предал республику. Он сошелся с роялистами и пошел у них на поводу. И они оказались по разную сторону баррикад. Мой отец воевал с ним в Испании. Он был начальником батальона, который назвался «Rusia», то есть «Россия» (улыбается). Он через многое прошел, он был в Гернике под немецкими бомбардировками. В конце концов франкисты взяли в плен моего отца, и он был первым из генералов-республиканцев, кого Франко расстрелял. Я даже не знаю, где его могила, потому что он был захоронен в братской могиле – совершенно неизвестно где. Мне было в то время всего три года, и потому у меня не сохранилось никаких личных воспоминаний о моем отце.

А моя мама стала женщиной-революционеркой. И она была приближена к Долорес Ибаррури, которая во время гражданской войны руководила Испанской коммунистической партией и организовывала сопротивление франкистам. В конце концов она приехала искать убежища в Москве. А моя мама была очень волевым человеком. И была до глубины души марксисткой. Она даже детей пыталась воспитать в марксистской диалектике. Как следствие, я тогда был комсомольцем (начинает весело, но неразборчиво напевать не то комсомольскую песню, не то гимн Советского Союза). И вот, когда мне было примерно 13 лет, Долорес пригласила нас в Москву, и я смог встретиться с «отцом всех народов» – Иосифом Сталиным. Именно тогда я приехал в Кремль и действительно видел Сталина (смеется). По моим воспоминаниям, это был очень печальный человек и очень неспокойный.

Мне повезло, что меня воспитывали две женщины: бабушка-шаманка, очень верующая, и мама-марксистка, очень прагматичная реалистка. Эти женщины были двумя противоположностями. Мать и дочь. И я обеих любил одинаково. И обе были правы. У меня с самого детства развивается на все двойной взгляд: очень прагматичный и в то же время духовный, религиозный. Бабушка заставляла меня ходить босиком по земле в сельской местности, в Бретани, чтобы чувствовать всем телом землю, каждый камешек (Пако показывает, как он неуклюже ковылял по каменистой земле, больно раня ноги о камни). И когда я ходил босыми ногами по земле, я чувствовал энергию, которую дает земля. А моя мама не верила в это и кричала, что это бабушкины сказки. Вот кто такой Пако Рабанн! Я – смесь земного прагматизма и реализма! Я говорю только о том, что я лично видел, потрогал руками, что я знаю! И, с другой стороны, есть моя бабушка, которая передала мне огромные знания о человеческом теле. Она научила меня чувствовать, как органы человеческого тела «раскрываются» и «закрываются» вместе со сменой времени суток. Если человек заболевает, значит, какой-то орган его тела был «заблокирован» или слишком «открыт». Бабушка показывала мне растения, способные исцелить каждый отдельно взятый орган человеческого тела. Я знаю, что корни некоторых растений «закрывают» какой-либо орган тела, стебли часто «нейтральны», цветы и листья «раскрывают», «разжижают» орган. Поэтому, чтобы правильно лечить человека, нужно в зависимости от времени суток дать ему или корень, или стебель, или цветок. Это то, что примерно сорок лет спустя после того, как моя бабушка научила меня этому, врачи официально стали называть биологическими часами человека. Бабушка говорила мне, что эти знания передавались из поколения в поколение в их семье уже тысячу лет. И я ей верил.

– Я не согласен, Пако, что ваш отец был неразумным человеком. Он происходил из древнего рода Руисов, и он прежде всего был бесконечно храбрым человеком. И он был настоящим офицером, человеком слова. Для русского офицерства кодекс чести тоже был превыше всего. А что рассказывала ваша мать о вашем отце?

– Она была безумно в него влюблена, поэтому все воспоминания были невероятно восторженными (эмоционально взмахивает руками и восклицает, изображая мать). А отец действительно, вы правы, был из Руисов. Кстати, Пабло Руис Пикассо, тоже уроженец Малаги, мой двоюродный брат, мы с великим художником состоим в родстве. Все Руисы – родственники. Такие вот странные отношения.

– Ваш отец принес присягу республике и остался верен ей до конца. Ваша мать «присягнула» марксизму и всегда придерживалась левых социалистических убеждений. А вы, Пако, чему или кому принесли присягу? Под каким флагом идет ваша жизнь?

– Я принес присягу верности самому себе! И я всегда оставался себе верен. Я могу быть очень агрессивным с людьми, но именно потому, что я верен себе и, стало быть, должен всегда говорить то, что я думаю. Я должен быть честен с самим собой, и в этом смысле меня абсолютно не волнует реакция окружающих, она не может изменить меня. Вот вы, Плуцер-Сарно, для меня – целый мир, вселенная. И я тоже целый мир и вселенная. Мы с вами равны. И за все 70 лет моей жизни я ни разу не видел существа, которое было бы выше меня или ниже. Потому что для меня все люди равны, если они чувствуют свое сердце. И весь мой труд всегда проходит через мое сердце. Я всегда как человек пытался понять людей, как архитектор понять различные материалы, как дизайнер пытался понять желания других людей, которые хотят со мной работать. Каждый раз, когда ко мне приходят клиенты и ставят передо мной задачу, если я могу решить эту задачу, я соглашаюсь и делаю. Если понимаю, что я не могу этого сделать, тогда я говорю «нет!» и отказываюсь. А с вами, господин Плуцер, 25 тысяч лет назад мы уже были знакомы. О-ля-ля-ля-ля-ля-ля! Я вас вспомнил. Вы были страстным, агрессивным, ревнивым воином. О-ля-ля-ля-ля-ля-ля! Я знаю, что вы меня тоже знаете. Мы часто встречались в прошлой жизни.

– Я тоже верю в это. Но я называю это не «прошлая жизнь», а «жизнь моих предков». Мои прадеды – это тоже я, это мои гены, и я действительно был воином в прошлой жизни. У меня тоже, Пако, глубокое ощущение родства с вами.

– Мы столько раз с вами встречались!!!

– А что таинственно-мистического случилось с вами в детстве? Об этом часто пишут, но никто конкретно так и не рассказал, что же произошло, что навсегда изменило вашу жизнь.

– В семь лет я страдал бессонницей. Я спал в той же комнате, что и мой брат. Мой брат был материалистом-прагматиком. И он всегда спал очень крепким сном. Чтобы его разбудить утром в школу, его приходилось с силой трясти. И как-то я сказал себе: «Больше так невозможно! Нужно изменить время. Ночь слишком длинна, – думал я. – Нужно найти какой-то способ, чтобы время шло быстрее!» Лежа на кровати с закрытыми глазами, я сказал себе: «Прислушайся к своему сердцу». И я стал дышать в такт с биением сердца. И в один прекрасный момент я почувствовал, что я и моргаю в том же ритме, что и бьется мое сердце. Потом один из моих знакомых врачей как-то сказал мне, что процесс, когда веки пульсируют в такт с сердцем, создает временную кому. А я экспериментировал с этой техникой, когда мне было всего лишь семь лет. И как-то раз со мной вдруг что-то случилось. Я не мог больше пошевелиться, как будто меня придавило тонной свинца. Но в то же самое мгновение, еще до того, как я успел испугаться, я почувствовал, что легко вскочил и помчался куда-то. Скорость была огромной. Я влетел в огромный серебристо-серый тоннель. И я оказался наверху, в небе, которое было невероятно ярким. И там был еще кто-то, какое-то существо, сотканное из света. Я не мог понять, что происходит. Я прекрасно знал, что это не может быть сном, потому что тогда мне вообще никогда не снились сны. И я обернулся. И вдруг я увидел вдали свое тело, лежащее рядом со спящим братом. И от меня – стоящего здесь, наверху, ко мне – лежащему там, внизу, тянулась сверкающая серебряная нить, соединяющая сердца. Это были сердца тела и души. Это был первый мой выход из тела. И поэтому тогда мне было очень трудно вернуться назад в тело. И я тогда еще не знал, что возвращаются в тело именно через темечко. К тому же земное тело маленькое, а астральное тело огромное. И поэтому очень трудно этому большому духовному телу войти в маленькую телесную оболочку.

А на следующее утро мама мне сказала: «Боже! Какой ты бледный! Ты не заболел ли?» Этой женщине, которая меня очень любила, я рассказал обо всем, что со мной произошло. Она закричала: «А-а-а-а-а! Мой сын сошел с ума!» То же самое я рассказал и бабушке. И она ответила: «Ты видел, как отреагировала твоя мать? С сегодняшнего дня продолжай выходить из своего тела, но никому не говори об этом. Потому что люди будут считать тебя сумасшедшим». И я замолчал. И об этом я рассказал снова, лишь когда мне было 60 лет. И вот с самого детства я продолжал выходить из своего тела. Я узнал очень много нового. Но я не говорил об этом больше людям. Тогда это все равно никто бы не услышал. Как говорили мне мама и бабушка, в противном случае меня бы закрыли в сумасшедшем доме.

– Что-то есть в вас, Пако, пророческое. Из вас вышел бы гениальный целитель и проповедник. Пожелайте же нам чего-нибудь хорошего.

– Я уже пожелал. Я уже молча передал вам часть своей энергии, часть своей души. Сегодня вы будете спать дома и будете чувствовать себя так, как будто у вас все внутри рвется на лоскуты. И таким образом вы вспомните свои предыдущие жизни, вспомните, что было раньше. Ведь вы очень-очень стары. И вы происходите из очень древнего рода, из очень древних цивилизаций. У вас большие руки. В предыдущей жизни вы умерли в глубокой старости. У вас на руках очень четко видны вены, прожилки. Вы были бойцом, солдатом. Вы часто держали саблю в руке. Ушей ваших не видно, к сожалению. Вау! Вы человек очень обращенный внутрь себя. Глаза находятся на горизонтальной линии. 50 тысяч лет – ваш возраст. В вас есть признаки скромного и доброго человека. Но сейчас вы ревнивы и агрессивны (общий смех). Вы в обороне. Конечно, трудность сегодняшней жизни в бывшей советской стране заключается в том, что люди не всегда защищены. Сегодня вашу страну можно сравнить с капиталистическим Диким Западом, абсолютно неупорядоченным, сумасшедшим. И вы вынуждены в такой ситуации защищать себя. И поэтому вы пока недостаточно освобождаете себя. Но это скоро произойдет. Потому что я передал вам мощный заряд энергии.

– Да вы провидец. Я действительно происхожу из старинного древнего рода. Лет 500 назад мои прапрадеды жили в Испании. Там-то наши предки и встречались. Вы все видите насквозь, через времена и вещи, я и в самом деле сейчас защищаюсь от пройдохи-адвоката Натига Ирза Оглы Велиева из Азербайджана, с которым надеюсь в будущей жизни никогда не встретиться. Но забудем на время о тяготах российской жизни и поговорим о прекрасной Франции и о дивных французских напитках. Ведь ваш последний проект – это дизайн бутылок для коллекционного арманьяка.

– Франция – это страна вина и виноделия. А арманьяк во Франции считают императором спиртных напитков. Техника производства, процесс старения в дубовых бочках – это целая поэма. Для арманьяка подходит не всякий дуб. Дуб для арманьяка произрастает в определенном месте, и именно этот конкретный дуб дает этот непревзойденный цвет и вкус бочки, который ни с чем невозможно сравнить. И когда господа Жан-Лу Томазо и Ролан Жеслер попросили меня разработать дизайн бутылки, я был впечатлен этим предложением. Я уже разрабатывал дизайн этикетки для известных марок: «Шато Марго», «Шато Сира» и других. Я разработал коллекцию вин «Гайак», южный регион Франции. Я разрабатывал дизайн также для бутылки «Сюз». Я одел бутылку шампанского «Лансон». Для нее я создал платье-кольчугу. Поэтому на просьбу господ Жана-Лу Томазо и Ролана Жеслера я сказал: «Хорошо! Я постараюсь одеть вашу бутылку!» Я мало пью крепкие напитки. Но я их знаю хорошо. Я в большей степени – любитель и ценитель вина. При этом я не очень люблю пить испанские вина. Несмотря на то что я испанец. У меня даже есть испанский паспорт (улыбается). Испанские вина, например вина «Риохи» или «Маркиз де Касерас», – очень крепкие, сильные, качественные, но они слишком агрессивные, слишком насыщенные.

– А как же мое любимое испанское вино «Арзуага Гран Резерва» 1996 года? Неужели предать ее и отдаться «Жевре-Шамбертен Гран Крю» 1989 года?

– «Арзуага» тоже слишком сильная. А я люблю тонкость, изящество. Эти качества характерны именно для французских вин. И они имеют намного более тонкое соответствие блюдам французской кухни. Возьмем знаменитый регион Бордо. Мне очень нравится «Сент-Эмильон» – вино с округлым интересным вкусом. И мне нравится вино «Гравс» с поразительным вкусом сухого камня. Во Франции на точно такой же почве можно получить более тонкие вкусы, более изысканные нюансы. Пример тому – вина Луары, «Пино Нуар», вина Эльзаса, вина Бургундии, Бордо, розовые вина Прованса и так далее. У каждой земли, у каждого региона во Франции есть своя тонкость, своя неповторимость. Но арманьяк – особый, исключительный напиток. И я подумал и решил создать дизайн бутылки в стиле мачо, слишком мужской. Ведь дамы пьют более сладкие напитки, как «Куантром», этот крепкий французский ликер из апельсиновых корок и спирта, или «Гран Марнье». Но Bas Armagnac Joy – напиток мужчин. И для него нужна была мужская бутылка, тяжелая, массивная. Она сделана из хрусталя. Бутылка, которую я создал, должна была быть гармоничной с точки зрения архитектуры, функциональной. Ее золотая крышка – это стаканчик, а в донышко, маленькое золотое блюдце, которое тоже снимается, можно положить закуску. Придумать бутылку было сложно. Но гораздо сложнее было реализовать этот проект. Все эти трудности выпали на долю Ролана Жеслера. Это было почти полтора года работы. Дизайн был очень сложным для реального исполнения. Нужно было «сработать» стекло и металл. Нужно было, чтобы у каждой бутылки был одинаковый объем. Работа была технически трудной. Но я занимался только дизайном. Так что Жеслер почувствовал на собственной шкуре, что значит работать с кутюрье. Но в итоге проект удался. Мы создали не бутылку, а нечто прекрасное. Поэтому я не думаю, что когда-либо кто-либо будет пить этот выдержанный веками в бочке Bas Armagnac Joy. Его будут хранить в частных коллекциях как произведение искусства. Более простой арманьяк выпить проще, но этот – вряд ли...

– А как вам Россия, Москва?

– Я думаю, что в этом городе сосредоточена необычайная энергия. Я сравниваю его с Нью-Йорком 1950–1960-х годов. Та же самая энергия, та же самая страсть. Я видел Москву и в советские годы. С тех пор многое изменилось. Особенно я в восторге от винного погреба Le Grand Cave, он просто европейски великолепен. Вечер, проведенный там, был прекрасен. А в отношениях с Россией для меня заключен странный символизм. Например, я рисую как художник уже на протяжении 50 лет. Рисую лица, делаю какие-то странные рисунки. И я никогда их никому не показывал. И впервые в жизни я показал их публике именно в Москве! Это было два года назад. И господин Жеслер принял решение впервые представить миру нашу бутылку арманьяка именно в Москве. Это решение не мое, а господина Жеслера. Не в Париже, не в Лондоне, а именно в Москве. Кстати, я считаю, что бутылка по форме напоминает чем-то Кремль. А вам что она напоминает? Что вы думаете о ней?

– Она напоминает мне бессмертие, вечность. Спасибо вам, Пако.

– (Смеется.) До свидания.