Леонид Клейн
Михаил Папуш: «Мой опыт не позволяет относиться к исповеди как к жизненной реальности».
Фото Сергея Приходько (НГ-фото)
Профессор Института практической психологии Михаил Папуш в 1970-е активно переводил и распространял зарубежную психотерапевтическую литературу как подпольный самиздат. Вокруг этой деятельности в свое время сложился неформальный центр освоения зарубежных психотерапевтических методик, что впоследствии сформировало Ассоциацию психологов-практиков. Сейчас Михаил Папуш много издается и практикует.
О том, почему он считает психотерапию в России безуспешной и каковы главные превратности самосовершенствования личности, Михаил Папуш рассказал в интервью «НГ».
– Михаил Павлович, в какой момент в нашей стране стало популярным обращаться к психотерапевтам и каким образом это укоренилось у нас и стало такой же потребностью, как, например, абонемент в спортклуб?
– По-моему, не укоренилось и не стало. Хотя, конечно, многие практикующие психотерапевты с моей точкой зрения не согласятся. На мой взгляд, психотерапия у нас «не пошла». И понятно, почему. Для массового западного клиента психотерапия – это хорошее времяпрепровождение, а у нас большинство людей занято выживанием или достижением целей из последних сил: «не до жиру, быть бы живу».
Средний класс, который мог бы составлять значительную часть психотерапевтической клиентуры, не живет у нас достаточно спокойно.
Мы же говорим о той психотерапии, которая не является частью медицины.
Это вопрос увеличения человеческих возможностей или, если говорить серьезно, – вопрос самосовершенствования. Реальное самосовершенствование требует интенсивной работы. Возможна, конечно, и имитация работы над собой, но даже и это – весьма достойное времяпрепровождение.
– То есть на Западе это, грубо говоря, хороший способ проведения досуга?
– Думаю, что дело обстоит именно так, хотя прямо никто этого не скажет. А у нас досуг понимается по-другому. У нас досуг – это «отдохнуть от напряжения». Телевизор, пиво, Турция, пляж. Когда выдается свободная минута – нужно расслабиться. А прийти на психотерапию – значит собраться и переживать какие-то действительно серьезные вещи.
Это трудно, поэтому это явление не массовое. Так что наша клиентура состоит из двух частей. С одной стороны, это люди, которые действительно хотят работать над собой, с другой – люди, которые переживают значительный дискомфорт и полагают, что психотерапия поможет им с этим дискомфортом справиться.
– То есть все-таки существует объективная потребность в услугах психотерапевта? Ведь есть огромные проблемы, связанные с подростковым возрастом, семейные проблемы┘ И, как кажется, психологическое сообщество может что-то взять на себя.
– На самом деле это довольно грустная ситуация. Те, кто работал в психологической консультации, знают: чтобы решать проблемы, например, подростков, надо решать проблему семьи в целом. А чтобы решать проблему семьи в целом – нужно менять жизнь. А это редко бывает возможным: жизнь, как правило, очень устойчива в своей неблагополучности, и люди не так часто готовы делать усилия, чтобы это неблагополучие преодолеть. Они приходят, как к врачу, чтобы с ними «что-нибудь сделали», а когда выясняется, что тут нужно работать самим, – не каждый на это соглашается.
– То есть нет никаких локальных задач, которые можно решить?
– Такие задачи, конечно, бывают, особенно на первых этапах, иначе никакой психотерапии вообще не было бы. Но, как правило, локальные задачи быстро выводят к глобальным проблемам. Приходят люди, и ты понимаешь, что могло бы быть сделано, и понимаешь вместе с тем, что скорее всего ничего сделано не будет.
Давайте еще раз сравним эту ситуацию с фантастическим, воображаемым Западом. У этих воображаемых людей жизнь относительно благополучна, и есть ресурс на дальнейшее ее совершенствование. А у большинства наших людей жизнь сама себя едва поддерживает, и ресурса на ее совершенствование практически нет.
Реальная клиентура психотерапии – это люди, которые хотят совершенствовать себя, люди, y которых есть на это внутренние ресурсы.
– То есть настоящая психотерапия – это не столько отдохновение от трудов, сколько нелегкий путь?
– Конечно, это труд, и прежде всего – труд клиента. Именно поэтому медицинская модель: «сделайте со мной что-нибудь» – не работает. Психотерапевт – это консультант, руководитель, советчик, кто угодно, но он не может работать вместо клиента.
Я как психотерапевт занимаюсь фасилитацией личностного роста – или, если перевести на более привычный русский язык, сопровождением развития личности – для тех клиентов, которым это нужно.
Таких людей, конечно, не очень много. Это специфически-элитарная публика: не элита в финансовом или политическом смысле и даже не просто интеллигенция. Интеллигенции в России как раз всегда не хватало практической психотехники. Это – психотехническая элита, и я полагаю ее в каком-то смысле надеждой нации.
– Давайте обратимся к истории. Существовали ли в Москве какие-то серьезные неформальные кружки, где формировалась некоторая парадигма идей, на которых вы воспитывались?
– Еще в 1980-е годы сложился некоторый круг людей вокруг созданной Владимиром Столиным (это преподаватель психфака МГУ) семейной консультации. Из академической науки перешла в психотерапию профессор Юлия Гиппенрейтер. А затем в конце 1980-х – начале 1990-х был мощный психотерапевтический бум – к нам стали приезжать столпы западной психотерапии начиная с таких звезд первой величины, как Карл Роджерс, Вирджиния Сатир.
Это стало модным, они приезжали сюда, и даже не по одному разу. Они нас учили. А потом эта волна схлынула... Когда стали приезжать люди среднего уровня, то стало понятно, насколько они не понимают нашей реальной жизни, уровня озлобленности и общего неблагополучия, взаимной подозрительности.
– Какие имена в современной психотерапии для вас являются авторитетными? Ведь вы являетесь еще и переводчиком некоторых базовых психологических трудов.
– Ну прежде всего это отцы-основатели гуманистической психотерапии: клиент-центрированная терапия Карла Роджерса, трансакционный анализ Эрика Берна, гештальттерапия Фрица Перлза. Лично я начинал как гештальттерапевт, потом подключил к своей работе трансакционный анализ. Можно упомянуть экзистенциальную психотерапию Бьюдженталя, телесно-ориентированные варианты психотерапии (Лоуэн и др.)
Но, в общем, то, на чем я был воспитан, сейчас стало историей. На Западе – это уже прошлое, а у нас оно так и не стало настоящим. На Западе гуманистическую психотерапию, расцветшую в эпоху Human Potential Movement (движение за реализацию человеческого потенциала), сменила технологическая психотерапия типа НЛП и высокоумная трансперсональная терапия. А нам приходится разрабатывать собственные подходы. Я, например, сформировал «коммуникативный анализ и коммуникативную психотерапию».
– То есть, на ваш взгляд, психотерапия не сформировалась в России как реальный культурный проект?
– По-моему, нет. Еще раз скажу, что с моим мнением, наверное, многие не согласятся.
– Если посмотреть на психотерапию как на сегмент рынка. На Рублевском шоссе огромные плакаты, рекламирующие психолога Курпатова. Висит огромная фотография – смесь успешного топ-менеджера и эстрадного актера и надпись: «Психология – это искусство». Это что? Упаковка для жильцов Рублевки? Этот человек имеет какое-то отношение к психотерапии?
– Я его лично не знаю. Книжки видел. Это банальности, упакованные в красивую обложку.
– Вы говорите, что в России слишком неблагополучная жизнь для существования психотерапии. Но, кажется, есть и чисто российские особенности, которые мешают процессу становления этой службы. С одной стороны, у нас есть традиция поплакаться другу в жилетку, с другой – «великая русская литература», которая так проникает в душу читателю, что западным писателям и не снилась. Ну и, конечно, практика исповеди в Православной церкви.
– Мой опыт не позволяет относиться к исповеди как к жизненной реальности. По-моему, это нефункциональная архаика. Что касается «великой русской литературы», то большинству читателей не приходит в голову соотнести свою реальную жизнь с судьбой книжных героев. А вот практика «поплакаться в жилетку» – это очень серьезно. На Западе люди приходят к психотерапевту, чтобы поговорить о своей жизни, а у нас это происходит и без всяких терапевтов. У всех есть подруги и приятели, и все выслушивают бесконечные жалобы.
– Это эффективно?
– Психологически это довольно грязное занятие, потому что жалобы никогда не помогают и к советам никто не прислушивается. Вообще совет – это защитная реакцией от принятия чужого дискомфорта. Люди стараются «слить» друг на друга свой дискомфорт, и «дружеский совет» – это щит от реального горя и переживаний не очень близкого человека.
– Можно ли сказать, что современное общество просто тотально дезориентировано? Раньше существовала какая-то парадигма ценностей, которые через государство транслировалось в общество, сейчас ничего нет, кроме информационной открытости. Если реальная работа над собой – удел немногих отважных людей, то что остается остальным?
– Это очень серьезный вопрос. На мой взгляд, реальной жизнью живут небольшие экспериментирующие группы, самые разные: психологические, театральные, литературные, художественные, или какие-то общины, которые выезжают жить в деревню┘ Они подчас неуклюже-одиозны, чаще всего в перспективе не вполне жизнеспособны, но они практически прорабатывают различные открывающиеся возможности новой культуры. А в целом общество дезориентировано, как в конце античности: старая жизнь кончилась и не может предоставить ни ценностей, ни ориентиров, а новая еще не сложилась. И толпы растерянных людей мечутся, кидаются то к гадалкам, то к МММ┘ Основная масса людей даже не осознает, что живет в условиях глобального цивилизационного кризиса, как называл нашу эпоху социолог Борис Грушин. Но если конкретный человек осознает реальное положение и реальные задачи эпохи, он может искать новые формы жизни и сопротивляться общей тенденции распада. Цивилизационный кризис – это не только конец старой эпохи, это – начало новой, и вера моя состоит в том, что и от нас зависит, какой она будет.
Фото Reuters
Дарья Гармоненко