Анатомия роскоши

О вечном?
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Жиль Липовецки (р. 1944) начал публиковаться в 1983 году. С тех пор за свои исследования новых способов социализации он удостоился и острой критики, и бурных восторгов. Награжден в печати самыми разными эпитетами. Кто-то отказывается считать его философом, кто-то, напротив, называет одним из лучших мыслителей современности. И те, и другие не могут не признать – он полемичный, провокативный и востребованный. На русский язык переводились его книги «Эра пустоты» и «Третья женщина». Он побывал в России по приглашению журнала Psychologies. Прочел лекцию «Роскошь: век эмоций. От роскоши для избранных к роскоши для всех». Господин Липовецки встретился с обозревателем «НГ» и рассказал, как роскошь привела к распаду традиционных классовых моделей.

– Господин Липовецки, сейчас, безусловно, век преодоления профессий, время личностных ориентаций. И все же вы, наверное, знаете, что профессиональное сообщество реагирует на вас неоднозначно┘

– Да. Просто я размышляю о тех вопросах, которые традиционная философия обычно презирает. Это мода, роскошь, соблазнение, реклама. Философы считают, что это тематика, недостойная мыслителя. Я полагаю, они ошибаются. Прежде всего потому, что все развитое общество функционирует через моду. Ее нельзя игнорировать. Она нуждается в философском осмыслении. Она угрожающе значима для того, чтобы ее не замечать. Границы этого понятия в современном мире существенно расширились. Мода в отдыхе, мода в спорте, мода везде. Вообще, объект моих изысканий – это современное общество в широком смысле. Получилось так, что я несколько лет уже не преподаю, потому что работаю в аппарате премьер-министра. (Член Аналитического совета по вопросам общества при премьер-министре Франции. – «НГ»). Это небольшая организация, там работает человек 25. Мы излагаем свои соображения о состоянии современного французского общества. Анализируем его актуальные проблемы. Темы моих исследований там востребованы.

– Вы много рассуждаете о «роскоши для себя», которая, по вашим словам, не рассчитана на привлечение «другого». Она избегает внешних эффектов. И вообще, давно приобрела новый смысл и формы. Речь идет о новом индивидуализме?

– Совершенно верно. Индивидуализм образует современность, формирует ее. Скажем так, начиная с ХVIII века индивидуализм был ограничен в своих проявлениях. Например, ограничения накладывали семья, идеология. Все это мощные факторы подавления индивидуальности. С приходом общества потребления, где-то в 50–60-е годы ХХ столетия, произошла, можно сказать, вторая индивидуалистическая революция. На мой взгляд, она и была одной из важнейших культурных революций. Она изменила отношение к жизни, к детям, к потреблению, к телу, ко времени, к религии, к политике. Все перевернулось. Общество потребления замкнуло индивидуум на его внутренних ощущениях. Получается, если в 60-х говорили о роскоши, то говорили о ней с насмешкой, считали, что вот-вот она исчезнет, уступит место чему-то более разумному, конструктивному. Она была явлением несколько театральным. В социально-классовом измерении роскошь была буржуазной, ее принято было слегка презирать. Роскошь была однозначно противопоставлена понятиям «молодость», «освобождение». Сейчас многое изменилось. Молодежь больше не отвергает роскошь. Сейчас роскошь переживается как новый эстетический опыт и больше не относится только к буржуа. Luxe – запоздалое для индивидуализма понятие, но с тех пор, как оно было переосмыслено, оно вошло в самоощущение современного индивидуума как нечто неотъемлемое. Конкретно это выражается в том, что люди могут купить сегодня что-то дорогое и высококлассное, а завтра – что-то дешевое и простое. Люди смешивают вещи. Сейчас вы кушаете сэндвич, а вечером отправитесь в шикарный ресторан. Произошло это потому, что больше нет традиционных социальных установок. Исчезли императивы, указывающие вам, как вы должны одеваться, чтобы чему бы то ни было соответствовать. Нет того, что заставит вас питаться так-то, носить такое-то платье, в 16 лет выходить замуж. Сейчас перевернулось все. Важны только ваши глубинные ощущения, ваши индивидуальные ценности. Вы поступаете так, как считаете нужным, согласно вашему личному вектору. Человек все меньше и меньше следит за четкостью соблюдения каких-то внешних норм и правил.

– Поправьте, если ошибаюсь, эти процессы вы оцениваете позитивно. Но не считаете ли вы, что при этом человеку очень сложно конструировать «я-концепцию»? Со всех сторон ему предлагают все новые и новые стандарты совершенств, как внутренних, так и внешних, при этом технологии их достижения тоже меняются с космической скоростью. Есть ли здесь проблема?

– Да, я оптимист. Это не очень-то свойственно нам, французам. Меня за это немало критиковали, но и хвалили часто. Проблема есть. Согласен. Общество, которое я называю гиперсовременным, перенасыщено ориентирами. Но в области развития индивидуализма есть только две тенденции. Одна из них ведет к хаосу. На всех уровнях. Мы только что говорили о питании – вот вам пример. Есть проблема ожирения. Раньше были ориентиры, которые предполагали, что человек ест и когда. Сейчас, по большому счету, нет даже этого. Недавно в Калифорнии социологи проводили исследование. Респондентам задавали вопрос, что такое «сбалансированное питание». Один из двух опрошенных вообще не понимал смысл вопроса. Поэтому 30% американцев страдают ожирением. Это то, что касается сугубо потребления. Я подозреваю, что в ХХI веке нас еще ждут драмы, связанные с этим хаосом. Одна из проблем хаотического развития индивидуализма – полная отмена норм коллективов. Как следствие – взрывное развитие психопатологий у людей. Люди испытывают тревогу, неуверенность, подавленность. Дестабилизированные люди ищут способ жизни – отсюда терроризм, секты. Кореец, расстрелявший мирных сограждан, – это ярчайший пример беззащитности индивидуума перед полной потерей ориентиров. Это одна из тенденций. Но есть и другая. Другую сторону современного индивидуализма я называю ответственный индивидуализм. Люди обращают внимание на свое тело, борются за защиту окружающей среды, добровольно занимаются благотворительностью. Здесь большой парадокс – с одной стороны, мы имеем дело с индивидуализмом, возведенным в гиперстепени. С другой стороны, наблюдаем его же прямое проявление – возникновение благотворительных организаций, не ищущих сиюминутной выгоды для себя. Во Франции, например, их число за последнее время выросло невероятно. Их раз в двадцать-тридцать больше, чем было в 50-е. Потребление не может дать нам все, и постепенно понимание этого снова возвращается к людям. В частности, потребление не может дать нам ощущение полезности. Никакое потребление не может заменить, например, радость, которую испытывает мать, заботясь о своем ребенке. Радость от заботы о ком-то тоже возведена в культ новым индивидуализмом. Люди делают это для индивидуальных ощущений, и в какой-то мере эти потребности, потребности в благих делах, разбудило именно общество потребления. С одной стороны, индивидуализм заставляет людей заниматься исключительно собой, с другой – он же порождает всплеск благотворительности. Это и внушает мне оптимизм. Правда, я более оптимистичен в вопросах будущего, например, демократии, чем в плане будущего индивидуума. Демократия вынуждена заниматься обеспечением порядка и законности, но личное счастье она дать не в состоянии.

– А что с институтом семьи? Модель семейного поведения неизбежно трансформируется, если каждый занят исключительно собой. Значит, и счастье должно быть каким-то новым, как вы выражаетесь, «гиперсовременным». Семейное счастье в том числе.

– Вопрос этот глубоко изучается на Западе. И здесь тоже есть парадоксы: с одной стороны, разводы, устремление к карьере, как следствие – отказ от семейных уз вообще. То есть получается, что новый индивидуализм подорвал основы той власти, которой раньше обладала семья. С другой стороны, когда сейчас проводятся социологические опросы, своей приоритетной ценностью абсолютное большинство называет все равно семью. Противоречие здесь или нет? Не обязательно. Потому что семья – это тоже некоторым образом роскошь. Семья тоже стала индивидуалистической. Она не довлеет. Раньше родительская власть была авторитарной. Сегодня происходит следующее: «Хотите пожениться? А почему нет?». Но вас никто не заставляет как делать это, так и не делать этого. Проблема в самом институте семьи. Сейчас главное в семье – это межличностные связи. Но сама семья как институт больше не является довлеющей. Главная проблема – дети. В западноевропейских странах ученые фиксируют общее падение рождаемости, женщины хотят делать карьеру, вести активную жизнь. Женский индивидуализм контролирует рождаемость, сдерживает ее. Вопрос в том, органически ли это присуще новому индивидуализму или это лишь тенденция. Ведь желание иметь ребенка как таковое само по себе не умерло в людях. Сейчас мы присутствуем при таком явлении, которого человечество еще не переживало, – поздние роды, они почти стали нормой. Интересен сравнительный анализ. В таких странах, как Испания и Италия, где семейность, клановость исторически возведены в культ, узаконены вековым богатством традиций, рождаемость тоже падает. Там не просто падение, там обвал. Показатели самые низкие. А в Швеции, например, наоборот.

Но индивидуализм – это не эгоизм. Индивидуализм – это выбор. Женщины тоже хотят иметь возможность выбирать. Выбирать, когда иметь детей и от кого.

– Мыслитель, пусть даже самый оптимистичный, растерян перед современным обществом и его парадоксами, обыватель – тем более. Рассуждая о нем, мы постоянно употребляем приставки «гипер», «супер», «пост». И все-таки насколько абсолютно революционны вещи и процессы, о которых вы сейчас говорите? Ведь описывая, к примеру, новые смыслы, которые приобретает роскошь, вы сами же ссылаетесь и на эпоху палеолита, и на Средневековье, и на жизнь обществ развитых демократий. С каким отрезком истории человечества наиболее очевидно соотносимо, по-вашему, теперешнее состояние общества?

– Я абсолютно убежден в том, что история не повторяется. Едва ли мы найдем много примеров в прошлом, которые помогут нам понять то, что происходит сегодня. Любые параллели будут искусственны. Например, во Франции есть крайне правая партия, которая в течение лет уже двадцати занимает далеко не слабые позиции. Первая реакция на ее деятельность была такова – это повторение ситуации между Первой и Второй мировыми войнами, все предсказывали новых фашистов, которые подавят демократию. Явление, на деле кажущееся – мы видим, что крайне правая партия существует и сильна, но демократия при этом развивается. В 30-е годы фактор такой же силы разрушил демократию, сейчас сосуществуют вещи, кажущиеся взаимоисключающими, – вот вам, пожалуйста, новая историческая ситуация. Еще пример – глобализация создает безработицу, но в XIX веке безработица тоже была сильна. Тогда были силы, которые вели к революциям и к другим формам классовой борьбы, сейчас безработица велика тоже – а перспектив революции нет. Ничего похожего на то, что было. Такие ситуации порождают гиперпсихологизацию общества. Иначе говоря, люди будут искать индивидуальное решение своих индивидуальных проблем. Люди пойдут к психоаналитику, отправятся в путешествие или примут какие-то препараты от депрессии скорее, чем затеют революцию. Диагноз обществу – потеря ориентиров, но анализ надо доводить до конца. Индивидуум занят собой, и он больше не пойдет на риск. Период слабых демократий прошел, это была «первая современность». В ХХI веке нам многое из того, что было, уже больше никогда не грозит. Мы не рискуем демократиями. В то же время появились качественно новые риски для индивидуума.

– Вы часто консультируете известные дома моды, фирмы с мировыми именами, производящими товары класса luxe. Те самые, которые занимаются будущим и настоящим индивидуума, лелеющего свое лицо и тело. Какие вопросы задают вам в Nina Ricci, Chanel, Dior, Yves Saint Laurent, Hermes, Cartier, Lancome?

– Я вовсе не консультирую их. Рынок они знают и без меня. Они приглашают меня потому, что им интересны мои рассуждения о моде, красоте, современности вообще. Это положительное явление – они стремятся понять, что происходит в мире. Мне интересны эти встречи. Я теоретик – книжный человек, а благодаря таким контактам у меня рождаются новые темы для исследований. Например, несколько лет назад я написал книгу о проблемах этики, которая называется «Сумерки долга» (1992, издательство «Галлимар»). Она появилась как раз потому, что руководители тех самых крупных фирм, о которых вы говорите, часто задавали мне вопросы о соотношении современного бизнеса и этики, мы обсуждали проблему моральных ценностей. Из этих встреч возникла книга. Если бы я был традиционным философом и рассуждал исключительно о Гегеле, Спинозе и Платоне, мне вряд ли пришла бы в голову мысль писать о морали в современном бизнесе.

– Вернемся к роскоши. С рекламных плакатов топовых марок косметики постепенно исчезают юные нимфы. На их месте появляются видавшие виды голливудские звезды. Закончена тотальная пропаганда вечной молодости? Она больше не в фокусе? Или уже не так сильно востребована гиперсовременным обществом?

– Интересный вопрос. Несколько лет назад один очень знаменитый парижский Дом моды пригласил меня на встречу. Мы должны были говорить о философии красоты. Они выпускают в том числе и крема против старения. Женщина, которая занималась там маркетингом, сказала, что не знает, как достучаться до женщин в возрасте. Покупательница хочет мечты, сказки. Мне тогда показалось, она была не права. Женщина хочет стать чуть лучше с помощью косметики, но едва ли она станет реагировать на недостижимый идеал – скорее, наоборот, он вызовет в ней тоску по тому, что утрачено безвозвратно. Этот навязанный идеал юности из сказки будет ее раздражать. В лучшем случае оставит равнодушной. Поэтому, наверное, мы видим сейчас на рекламных плакатах Джейн Фонду – ей ведь 69! И это удивительно, насколько она сексуальна и привлекательна. Она выглядит великолепно. Пожалуй, соглашусь с вами, современное общество и эти границы двигает. Долгое время возраст для женщины тоже был фактором несвободы, которую новый индивидуализм если и не отменяет, то переосмысливает точно. Он утверждает, что возраст не отменяет соблазнительности. Когда видишь Шэрон Стоун в рекламе, понимаешь, слоган, который для нее придумали, прав – сейчас она действительно красивее. Образ модели усложняется. Месседжи становятся разнообразнее. Идет, видимо, поиск чего-то иного. Отказ от фатальности, неизбежности. Он и артикулируется в этих образах. Уверен, эта тенденция будет развиваться. Она связана не только с тем, что покупатель не хочет видеть на рекламе подавляющий его образец совершенства, она гораздо сложнее и смыкается, например, с проблемой общей продолжительности жизни. У девочки, которая рождается сегодня в Западной Европе, много шансов прожить до ста лет и больше. Раньше такого не было. С этими новыми возможностями женщины не откажутся от того, чтобы быть соблазнительными в 50 лет и больше. Та модель, которая предлагалась нам в 60-е, скажем, знаменитая Твигги – шестнадцатилетняя девочка, на лице которой можно было нарисовать все что угодно, уже больше не актуальна. Она теряет смысл. Люди, которые занимаются маркетингом, естественно, изучают современное общество и понимают, что мы переживаем некую революцию понимания жизни. Мы в начале процесса.

– Перед лицом роскоши понятие пола тоже переосмысливается? Много писали о том, что мужчина и женщина постепенно стали почти равноправными потребителями товаров класса люкс, косметики в том числе. Появилось понятие «метросексуал», а что дальше?

– Феминисткам мой ответ не понравится. Но я полагаю, что это разные вещи. Надо помнить о том, что женщина в потреблении роскоши гораздо более полиморфична. Хотя бы потому, что именно женское белье многосоставнее и именно оно может превращаться из обыденной вещи в предмет роскоши, почти в произведение искусства, которое невозможно исключить из системы координат. Потом женщину интересует роскошь в области товаров для дома, в области декора и бог знает чего еще. 80% покупок во Франции совершают женщины. Эта цифра не менялась с 20-х годов, со времен проведения первых маркетинговых исследований. Больше того, роскошь в мужском обиходе тоже зачастую появляется именно благодаря женщинам, так что тут я не вижу никаких революционных процессов. Роль женщины в доме, несмотря на все позиции, отвоеванные ею в обществе, все равно не изменилась. В потреблении женщина на первом месте по-прежнему. Целые подразделения огромного рынка роскоши работают только на женщину – я говорю о драгоценностях, мехах. Кроме того, мужчина в отличие от женщины не получает почти чувственного удовольствия от покупок.

Роскошь и женщина состоят в более интимной связи. Это соотносится с эротизмом. Роскошь – это проявление эротизма, она есть поиск, она же – опыт чувственности.