Актер обязуется┘

Виктор Проскурин. Лукавый, едкий, ироничный.
Фото Сергея Приходько (НГ-фото)

В феврале 2007 года народному артисту России Виктору Проскурину исполнилось 55 лет. Он много играл в кино. Был актером «Ленкома» и Театра имени Ермоловой, но в результате предпочел путь свободного художника.

– Вам недавно исполнилось 55 лет. Есть ощущение, что вы добились чего-то существенного?

– (Перебивает.) У меня не было программы, которую я бы хотел выполнить. Разве что я хотел поступить в театральный институт – и поступил.

– Быть актером – это было ваше единственное желание?

– Наверное┘

– Вы можете сказать: «я стал хорошим актером» или «я не состоялся как актер»?

– А кто определяет уровень? «Иванов, вы хотите быть таким же режиссером, как Станиславский, или таким, как Немирович-Данченко?» Может быть, лучше стать как Михаил Чехов? Кто из них троих хороший режиссер, кто гениальный, а кто плохой? Четких критериев здесь нет.

– С какими вопросами или просьбами к вам обращаются чаще всего?

– «Расскажите какой-нибудь очень интересный случай из вашей жизни». Спрашиваю: «А зачем?» Мне говорят: «Ну просто расскажите, и все. Один. Cамый интересный». Я всегда с трудом сдерживаюсь, чтобы не ответить: «Вы всерьез думаете, что у меня был только один интересный случай в жизни?»

Вы никогда не задумывались, что существует клише вопросов и клише ответов? Точно так же в обществе существует набор приспособлений к условиям жизни. И как только клише, или приспособления, начинают все время использоваться, они приобретают определенный ритм. Ритм начинает побеждать. И если вы вдруг «си-бемоль» возьмете вместо «до-диез» – пусть даже ради сиюминутного удовольствия, – вы почувствуете неловкость перед окружающими. И знаете почему? Нет, не потому, что вы идете на поводу у большинства. Все куда хуже: потому что вы идете на поводу у своей серости.

– В детстве мы, как правило, «до-диез» предпочитаем «си-бемоль»┘ А вы ностальгируете по детству?

– Ну (усмехается) все мы «бегаем» по воспоминаниям. Хочется найти и вернуть что-то пропущенное. Почему старые люди читают детские книжки? В детстве их не успели прочитать. Человек виртуально возвращает себя к прошлому. И проходит те места, в которых еще не был. Как-то не успел┘

– Я знаю многих людей, которые не в состоянии перечитывать одни и те же книжки, возвращаться второй раз в одни и те же места, даже ради того, чтобы увидеть то, что в свое время, возможно, не увидели┘

– Знаете, к какому выводу я пришел? Если человек не читает что-то или не хочет возвращаться куда-то, даже если забыл там ценные вещи, главное – не объясняться ни с кем по этому поводу. Потому что как только человек выносит свою проблему на всеобщее обсуждение – сначала на него наваливается толпа. А потом армия. Сдержать такой напор невозможно. Так что лучше свои проблемы не выносить на публику, даже если эта публика состоит из двух приятелей┘

– Неужели жизнь настолько разочаровала вас?

– Не настолько, чтобы взять последний патрон. Последний патрон надо брать только по внутреннему убеждению. Но не в связи с разочарованиями в работе, любви┘ «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Смешно┘

– Задам вопрос иначе: как часто жизнь вас обламывала?

– Если поковыряться в жизни каждого человека, то любого из нас хоть раз, но по-крупному обламывало. Человек рождается для того, чтобы ломаться, ремонтироваться и дальше двигаться.

– Вы ироничный человек?

– Откуда я знаю? А что такое ирония? Что такое самоирония? Когда говорят «он такой самоироничный», про себя думают: значит, умный, значит, не дурак. Так трактуется склонность к иронии? Предлагаю задать мне другой вопрос: «За что вы себя любите?»

– Я задам другой. Вы встречали много людей, которые себя действительно любят?

– В Библии сказано: «Возлюби ближнего, как себя самого». Сначала себя. А потом уже будешь раздавать любовь другим. Только когда поймешь, за что себя любишь, тогда и ближнего сможешь любить. Не так? Ну ладно, пусть это будет правдой процентов на двадцать┘

– Судя по вашим ответам, вы независимый человек. В какой момент вы почувствовали внутреннюю свободу?

– Вам точную дату назвать? (Отрывает газету и мнет.) Года три как я стал немного другим. Свободным? Можно и так сказать. Но человек все равно себя корректирует. Всегда. Нет абсолютной свободы. Просто я в последние годы пришел к выводу, что много времени уходит на всевозможные объяснения: «Да вы не подумайте, я не такой, не сякой. Я не то хотел сказать и не это┘» Какой смысл во всех этих объяснениях? Если кто-то говорит, что меня боится, значит, ему нравится меня бояться. Если я сто раз скажу «не злой я» – что изменится? Ничего! Мы все придумали себе замечательное занятие – упражнение в христианской заботливости. Любим расшифровывать краски в разговоре с собеседником, его интонации. Будьте проще. Не надо ничего обсуждать, доказывать, объяснять и таким образом упражняться во внимании к собеседнику.

Это особенно глупо в стране, где все живут по договору «Мосфильма». Там шестнадцать пунктов. «Актер обязуется, актер обязуется, актер обязуется┘» И шестнадцатый пункт: «Актер не имеет права».

– Вам нравится жить в такой стране?

– Нравится. Я пожил при всевозможных властях. И каждый раз был чем-то недоволен: то пионерской организацией, то партией «Яблоко». Но понял со временем, что все мы растем и находим в любом «нет» пространство для жизни, иначе бы человечество давно вымерло.

Каждый человек выбирает свою партию игры. Вы играете в журналиста и должны получить от этого удовольствие. А значит, вам надо уметь разнообразить принципы игры.

– Вы уверены, что все играют?

– Конечно. Собачки и кошечки играют, и люди играют. Зоны игры у всех разные. Некоторые играют в политику, некоторые в камасутру┘ Главное, не заигрываться (смеется), а то однажды проснешься – и выяснится, что играл-то ты совсем в другую игру.

– Почему вы ушли из театра?

– Потому что стал все чаще задавать себе вопрос: а зачем нужно играть всякую дрянь? Современный театр – давно не театр. Сегодня любой может выйти на сцену и ходить по пространству в заданной режиссером схеме. Сегодня вообще не говорят об органике – ее попросту не существует! Есть картинки. Люди смотрят картинки. Но изображение и театр – разные вещи. И хороший актер сегодня уже не нужен. Нужен натурщик. Современный театр, да и кино – это история в картинках. Сюжетов нет. Есть схемы. Скудное искусство. Мне стало скучно. Знаете, как проходят репетиции? Собирается коллектив. Начинают репетировать. И постепенно режиссер сталкивается с тем, что один актер настолько выбивается из общей ситуации, что возникает вопрос: остальных подтянуть до уровня этого человека или его убрать? Первое намного сложнее. И выбор делается в пользу того, что проще, – заменить того, кто выделяется, тем, кто не выделяется. Есть замечательные строчки: «Я безрадостный слышу мотив, у меня облегчения нет, ибо серость, сольясь в коллектив, обретает коричневый цвет». И что в этих условиях делать? Бороться? С кем и как? Коллектив спросит: «Вам жить надоело или жить не на что?» (Смеется.)

Знаете, в чем проблема шестидесятников? Они писали-писали в стол, а потом им сказали: «Открывайте столы». И выяснилось, что достать оттуда нечего, кроме пары уже прочитанных всеми рукописных произведений. А дальше – все. Когда они писали в неволе и написали пять страниц – они жили в атмосфере особенной, они ею питались┘ Потом наступила свобода – пиши что хочешь! Но ощущения изменились, и новые чувства не позволяют дописать те пять страниц┘ Начинается фальшь, вранье! Я в свое время наигрался, судьба была ко мне благосклонна. Но ситуация изменилась, и вместо сахара я стал выступать в роли сахарозаменителя. Зачем мне это?

– У вас просто чеховский взгляд на мир: мог бы стать Достоевским, а пришлось остаться всего лишь дядей Ваней┘

– Это во мне не чеховское. Это чисто российское. Российский народ хочет и ищет трагедии. Не Шекспир их ищет. Шекспир писал комедии. А русский любит трагедии: «Никто не заболел? Никто не умер? Что тут происходит? Похороны? Отлично!» Идет похоронная процессия. Народ спрашивает друг у друга: «Хоронят-то кого?» Из толпы несется: «Петрова». – «А сколько лет-то ему?» – «Семьдесят девять». И тут русский человек расслабляется, слезы мгновенно высыхают, и не то чтобы скорбь – интерес исчезает: «А, уж пожил┘ Черт с ним. Не буду тратиться».

– Замечательно рассказываете. Книгу писать не пробовали?

– Многие актеры сегодня любят говорить в своих интервью: «Вот пишу книгу». Их спрашивают: «Какую?» – «Да второй том. Работаю над заглавием!» Это значит, что большая часть работы сделана. То есть заглавие первого тома уже готово. (Смеется.)

– Уходите от ответа┘

– Я вообще не люблю четких определений. Любое определение – это на сорок процентов уничтожение определяемого предмета. Как только говоришь, за что тебе нравится нечто, почему нравится и как оно сделано, – сразу снижаешь его достоинство.

– Как вы относитесь к конфликтам в творческой среде?

– Конфликт должен быть. Без него нет жизни. И это правильно. Как ни странно, поругаться лучше, чем согласиться и мирно, но ни с чем разойтись. Люди предпочитают думать параллельно. Это удобно. Трудно, когда все думают по-разному, когда остаются вопросы┘

– Вам нужен собеседник?

– Лично мне уже нет. Но бывают истории в жизни и работе, которые тебя мучают, держат в напряжении. И от них, как от опасного свидетеля, надо избавиться. Рассказывая кому-то такую историю, человек освобождается┘ Нельзя, чтобы все внутри тебя было забито. Необходимо выговариваться. Но я давно этого не делаю. Даже на исповеди. Боюсь, что нагружу священника излишней болью. И он должен эту мою тяжесть в себе носить? Лучше выговариваться перед самим собой┘

– А как актеру вам нужен собеседник, зритель?

– Конечно! Но нужно почувствовать и понять, когда ты несешь зрителю чистый свежий вздох, а когда это просто дежурное дыхание. И тогда надо остановиться.

В образе пограничника. Кадр из фильма «Выйти замуж за капитана»

Дельцы. Кадр из фильма «Жестокий романс»