Елена Кутловская
Александр Велединский родом из Нижнего Новгорода. По первому образованию он инженер-электрик, был связан с судостроением, часто ездил в командировки по всей стране. До сих пор черпает материал из тех поездок. В 1995 году окончил Высшие режиссерские курсы, было ему тогда 36 лет. Широкую известность получил как соавтор телесценариев «Дальнобойщики», «Бригада», «Закон». В 2004 году уже как режиссер снял фильм «Русское» по Эдуарду Лимонову. Вышедшая на экраны в прошлом году картина «Живой» была отмечена премией кинокритиков «Белый слон» – за лучший сценарий.
– Александр, кто-то из журналистов назвал вас сентиментальным великаном. Вы согласны с таким определением?
– (Смеется.) Сентиментальные люди очень опасны. Вспомните любой советский фильм о войне – там каждый кровожадный фашист обязательно хранил в кармане фото своих детишек, мамы и жены. Смахивая слезу, он украдкой любовался на них, а параллельно – убивал┘
– Так вы жестокий человек?
– Я не жестокий, но я – очень жесткий. Хотя (машет рукой) когда смотрю фильм «Зеркало» или «Мой друг Иван Лапшин» – у меня ком в горле стоит. Сентиментальность это? Наверное. Когда смотрел репортаж из Беслана – меня будто раздирало изнутри. Сентиментальность это? Не знаю.
– Почему ваш последний фильм называется «Живой»?
– Сначала картина называлась «Какими вы не будете». Но мы почувствовали, что слишком много вызова в таком названии, много непреднамеренного высокомерия и неуважения по отношению к зрителю. Пришлось серьезно задуматься.
В итоге родилось название «Живой». Оно созвучно названию пьесы Виктора Розова «Вечно живые». Сегодня, к сожалению, много ходячих мертвых и мало по-настоящему живых людей.
– Насколько я понимаю из первоначального названия фильма – вы пессимистически оцениваете наше будущее. То есть процент «живых» скоро будет сведен к нулю?
– Если бы не было надежды на благоприятный исход в будущем – зачем снимать этот фильм? Чтобы выжить в нашем обществе, надо многим пожертвовать. Например, цинизмом, гламурной жизнью и так далее┘ Я говорю о духовном выживании. «Живой» – это сильный духом; это человек, который готов на жертву своего тела, но не духа.
Меня в свое время потрясла история о Евгении Родионове. Это было одиннадцать лет назад. Его три месяца пытали боевики. Требовали, чтобы он снял православный крест и принял мусульманство. Он не снял, и его казнили. Этот человек для меня совершенно живой.
– Не слишком ли много религиозного пафоса в вашем фильме?
– Как это подавать и как к этому относиться. Кто что хочет, то и увидит. Для меня – это не пафосно. Это загадка и тайна – откуда у людей берутся силы на то, чтобы остаться по-настоящему живыми? В любой ситуации.
Бог в каждого из нас вложил частичку себя. И эта частичка называется совестью. Сегодня это не очень модное слово, не очень модное понятие. Всерьез об этом стало стыдно говорить. А мы в фильме говорим – это очень серьезно и важно. Тот, кто об этом забыл, – мертвый. Кто помнит – живой. Задача, которую я ставил перед собой лично, приступая к съемкам фильма, – раскопать внутри каждого, кто увидит картину, частичку Бога. Разбудить спящую совесть.
Меня постоянно спрашивают: как вы решились на съемки фильма о чеченской войне, ведь власть не жалует эту тему? Но я снимал не о войне. «Живой» – это фильм о грехе и покаянии. А война – лишь отправная точка, экстремальные условия, в которые мы ставим нашего героя.
Покаяние – это очень важно. Напомню одну сюжетную линию нашей картины. Сергей (Кир), молодой парень-контрактник, приходит с войны. Идет получать кровные деньги. Но некий начфин берет с каждого солдата, который приходит к нему за зарплатой, по десять тысяч. Хочешь деньги сейчас – дай взятку. Не дашь – получишь через год, два или вообще не получишь. И Сергей соглашается. А потом покупает дорогую шашку и ею закалывает начфина. Парня начинает мучить совесть. Он множество раз убивал на войне. Но война есть война. А здесь, на мирной земле, убивать – даже самого последнего мерзавца – грешно. И Сергей из прутиков, жвачки и визитки начфина сооружает самодельный крестик и втыкает его в холмик рядом с могилами своих друзей. Это очень детский поступок, но детские поступки – очень искрение. Потому что дети – это живые. Дети менее грешны, чем мы, взрослые. И его поступок – искренний, хотя нелепый. А покаяние, как известно, только искренние принимают┘
– Я знаю, у вас есть сын. Вы бы позволили сыну идти в армию или постарались уберечь его от этого?
– Мой сын учится на юриста. Не знаю, как сложится его жизнь, но я желаю ему добра. Он взрослый человек, ему 21 год, и он сам будет выбирать свой путь. Мы недавно говорили с ним на эту тему. Я спросил: «Если ты пойдешь по военной линии, тебя же могут и в Чечню отправить?» Он ответил: «Ну, значит, такая судьба». И я не вправе сажать его на цепь, чтобы он был сыт, доволен и не на войне. Мне в этом смысле гораздо больше жалко не себя, а его мать.
Мне совсем не симпатично, что власть официально не признает войну в Чечне, пытается спрятать то, что там происходит, под словом «конфликт». 11 декабря была годовщина ввода войск в Чечню. И Сергей Говорухин, режиссер, председатель Фонда ветеранов и инвалидов вооруженных конфликтов «Рокада», пригласил меня на годовщину. Собрались ветераны чеченской войны. Когда все сели, я увидел, что целый ряд пустует. Это места, выделенные специально для тех, кто погиб в 2006 году. Понятно, что таких пустых рядов не счесть, и это был некий символический поклон погибшим. И напоминанием о том, что ребята гибнут не в туристических поездках.
– Что самое страшное сегодня для двадцатилетних ребят помимо того, что они могут погибнуть в военных конфликтах?
– Цинизм. Отсутствие каких-либо духовных ориентиров в жизни. Я говорю банальные вещи. Но что делать, если именно они превращают живых в мертвых.
– Ну а как вы относитесь к банальностям?
– Замечательно отношусь. Заповедей десять, и все сюжеты в мировой культуре так или иначе связаны с ними. А значит, все уже снято, все написано, все проговорено. Но... ничего так и не понято. Нам в наследство осталось лишь повторять ставшие банальными вещи.
– Может быть, прочтете самое банальное стихотворение?
– «Я вас любил: любовь еще, быть может┘» (Смеется.)
– Почему именно Пушкин и именно эти строки?
– Другого варианта нет. Любовь – это очень банально. Но всегда для каждого человека – очень ново. Человек переживает свою любовь как откровение, а в глобальном масштабе все очень банально.
– Чем так плох гламур? Почему его все так боятся?
– Потому что гламур «забивает» своей внешней красивостью искренность. Быть искренним больно. И быть совестливым больно, даже опасно. Боль свидетельствует о том, что человек жив. Но многие не хотят болеть (смеется). Зато как приятно сидеть в кафе, курить травку или просто пить кофе. Так приятно развлекаться и не думать, что где-то гибнут люди.
– Возможно, вы слишком категоричны? Почему кому-то должно быть стыдно за то, что он, сидя в ночном клубе, пьет кофе или что-то другое? Мы с вами тоже сидим в кафе, вы даже кофе пьете. Скажите честно, вам в данный момент – стыдно?
– Стыдно. Я 13 лет живу в Москве и снимаю квартиру. У меня нет машины. У меня один пиджак. Я не роскошествую. И мне все равно стыдно. Мой отец воевал. Поколение моих друзей прошло Афганистан. Поколение моих детей и частично мое – прошло Чечню. А я – нет. И «Живой» – это мое покаяние перед теми, кто был на войне и кто сейчас там.
– Как относитесь к фильму Мэла Гибсона «Страсти Христовы»?
– Это одна из моих любимых картин.
– А не смутил чрезмерный натурализм?
– Я его не увидел. Только силу духа. Я помню, что первый раз увидел этот фильм на арамейском языке, прилип к дивану и за два часа ни разу не подумал о том, чтобы закурить. А я злостный курильщик. Курю каждые 15 минут, а тут и не вспомнил о сигарете!
– Неужели вы знаете арамейский язык?
– Я даже английского не знаю. Просто Гибсон сделал кино, понятное каждому. Это наивысшее искусство. Искусство в чистом виде – его не надо переводить. Все ясно без слов.
– Не хотели бы вы снять фильм о каком-либо историческом лице?
– Меня безумно интересует личность Василия Розанова. И может быть, когда-нибудь я решусь снять о нем фильм. Это уникальная судьба. Он великий философ-путаник. Практически всю жизнь он боролся с Православной Церковью, хотя был крещеным. И что удивительно: за две недели до смерти он причастился. Парадокс – через борьбу с Богом человек к Богу и пришел. Таким образом, личность Розанова оказалась сильнее его художественного «я». В рассказе «Василий Розанов глазами эксцентрика» Венедикт Ерофеев назвал его мракобесом. Я бы взял этот рассказ Ерофеева за основу сценария.
– Почему ваша картина «Русское» не получила такого широкого отклика среди массовой аудитории, как фильм «Живой»?
– Потому что «Русское» – это Лимонов. Лимонов – одиозная фигура. Но мне не стыдно за «Русское». Я сделал честный фильм. И это для меня самый главный критерий.
– Многие упрекают Лимонова за его эксцентричность, за участие в политике, за хулиганство в литературе. Вы как относитесь к Эдуарду Вениаминовичу?
– Кто были Маяковский и Есенин? Хулиганы и поэты. То же самое с Лимоновым. Это очень русская черта, на мой взгляд, когда зло и добро существуют вместе в одном человеке и одно питает другое.
