Почему бывают плохие концерты

Наталия Гутман: «Если я буду просто профессионально водить смычком и думать о своем – это будет сразу слышно!»
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Наталия Гутман – виолончелистка с мировым именем. Ее репертуар включает в себя практически все значительные произведения, когда-либо написанные для виолончели. Специально для нее писали такие композиторы, как Альфред Шнитке и Софья Губайдулина.

Когда-то она и ее муж, выдающийся скрипач Олег Каган, отдыхая летом под Звенигородом, организовали неформальный музыкальный фестиваль, который стал традиционным. Его участниками в разные годы были Святослав Рихтер, Андрей Гаврилов, Альфред Шнитке, Юрий Башмет. В 1990 году не стало Олега Кагана. История дачного фестиваля закончилась. Творческая жизнь Наталии Гутман, переполненная событиями, встречами, наградами и успехами учеников, стремительно движется вперед, но дачный фестиваль она считает самой светлой страницей в своей биографии.

– Наталия Григорьевна, случалось ли, что вы играли «на автомате», используя штампы, профессиональные навыки?

– Если двести раз что-то играю – такое может случиться. И это самые плохие концерты. Штамп для музыканта – мертвая музыка.

Если я буду просто профессионально водить смычком и думать о своем – это будет сразу слышно! Для меня автоматизм исполнения, безучастность – страшный провал!

– Как возникла идея того Звенигородского фестиваля?

– Мы с Олегом приехали в 1982 году из Кухмо, это финский город, где проходит знаменитый фестиваль камерной музыки. Отправились в Посад под Звенигородом, где отдыхали большой компанией: наши дети, наши друзья. Это был и отдых и не отдых (смеется), а сплошное общение. И под впечатлением от финского фестиваля мы решили тоже что-нибудь устроить, главным образом – для детей, чтобы они поняли, что не зря их тащили с речки и усаживали за инструменты. Началось все это детским концертом в конце лета. Взрослые тоже подключились – на вторых ролях. Даже создали солистам симфонический оркестр. В нем было два человека – я и Олег. Мы изображали аккомпанемент. Солистами были маленькие Катя Сканави и Алеша Мельников. Концертмейстером за первым пультом сидел Олег и играл с таким увлечением┘ А все наши друзья-немузыканты выпускали ежедневную стенгазету, делали программки с детскими рисунками, писали и ставили оперы и оперетты на сюжеты из местной жизни.

Мы устраивали этот фестиваль не для кого-то, а для самих себя. Хотелось, чтобы все могли получить удовольствие. Центром фестиваля были дети.

– Но вы же отдыхали в Посаде, это был ваш отпуск?

– Отдых у музыкантов – это работа. Причем с детства. Просто отдыха без занятий не бывает.

– А где непосредственно проходили концерты?

– Сначала в избах. Потом наш фестиваль переехал в музыкальную школу, в Звенигород.

– В настоящих избах?

– Конечно, мы же снимали летом дома в деревне. Там чудно. А сейчас все укрупнилось, коттеджи понастроили. В избах была особенная атмосфера – теплая, домашняя, уютная.

На следующий год, когда уже взрослые были допущены в солисты, я играла сюиты Баха, которые я тогда готовила для предстоящего концертного сезона. В то лето на Николиной Горе отдыхал Святослав Рихтер. Но его отдых – тоже сплошные занятия музыкой. Иногда мы с Олегом заезжали к Рихтеру в гости. В один из приездов сказали, что у нас скоро начинается фестиваль. Помню, Олег сказал: «Приходите, Наташа будет играть Баха». Рихтер ответил: «Я приду». Хотя это его «приду» звучало довольно условно, мы не очень надеялись, что он вообще придет, ну а если и доберется, то, конечно, на машине. Но Рихтер пришел. Пешком! А от Николиной Горы до нас 17 километров. Шел он с Андреем Гавриловым. Когда они пришли, моя мама поставила им тазы с горячей водой, чтобы ноги отдохнули. После того как Рихтер с Гавриловым «отмочили» ноги, все переместились к нам в дом. Там все впервые и произошло.

– А какие-то удобства в вашем доме были? Горячая вода, например?

– Конечно, были – во дворе! (Улыбается.) И за водой сами ходили, правда, за холодной. Я вообще до 19 лет жила без удобств, в коммунальной квартире, и смело могу сказать: я дитя коммуналки.

– Сколько вам было лет, когда вы начали заниматься музыкой?

– Где-то около пяти┘

– Выбор виолончели – это ваше решение?

– Мне было все равно на чем играть. Я, сколько себя помню, всегда была безынициативной... Просто я пела все время. Моя мама, талантливая пианистка и замечательный педагог, рассказывала, что петь я стала раньше, чем говорить.

– А как соседи по коммуналке реагировали на ваши занятия музыкой?

– Прекрасно! (Улыбается.) В первой коммуналке я так «пищала», что меня и слышно не было. А вот уже когда мы во вторую переехали, тут все и началось. Как только я садилась за виолончель, наш сосед, шофер, делал замечательную вещь. Мне и моим родителям он, конечно, ничего не говорил – мешаю я ему или нет. Не ругался. Он просто просверлил в нашей общей стенке довольно большую дыру. К ней он вплотную приставил динамик приемника и включал его на полную мощность. Иногда он еще параллельно играл на баяне по самоучителю. О-о-т звук был!

– И вам это не мешало?

– Ну а что было делать? Я научилась не реагировать.

– Вы давно преподаете. Как бы вы оценили систему музыкального образования в России?

– У нас свои сложности и нелепости, на Западе – свои. Это отдельная большая тема... Но что могу точно сказать: во многих небольших западных городах, не говоря уже о крупных, работают оркестры мирового уровня. Мы, к сожалению, этим похвастаться не можем. Но о различиях в образовании сегодня трудно говорить, многие наши музыканты преподают в Европе, Америке, Японии. Унизительно нищенские условия заставляют наших оркестрантов работать в нескольких местах. На зарплату в полторы тысячи рублей прожить не может даже бомж... И как ни горько, в Московской консерватории такого количества корифеев, которые работали, когда училось мое поколение, уже нет. И это – главная наша проблема.

Если же говорить о детях, то феномен наших музыкальных школ-десятилеток давал и дает великолепные результаты. Такого системного многолетнего образования пока нет нигде. Запад только начинает перенимать у нас этот опыт. Я вообще удивляюсь – откуда на Западе появляются замечательные музыканты? Как правило, все они занимались приватно с педагогом. Хотя это тоже неплохо. Потому что музыкальное образование – это прежде всего связь человека с инструментом. И в том, как сложатся эти взаимоотношения, главную роль играет педагог.

– В чем же феномен десятилеток? Нужно ли будущему музыканту изучать столько общих предметов в музыкальной школе?

– Из ребенка пытаются сделать всесторонне образованного человека. Хотя человек, конечно, должен делать себя сам.

Я еще застала время, когда музыкальная школа была местом, где царила особая атмосфера, в чем-то похожая на атмосферу старорусского лицея: педагоги переживали за своих учеников и за свою школу. За ее репутацию. Ученики знали, какую программу играет каждый, кто «живет» в стенах школы. Чем хороша ЦМШ? Педагоги по литературе или языку присутствуют на отчетных концертах детей. И дети не чувствуют себя изгоями, как в обычной школе, где их игра на скрипке или на кларнете не приветствуется и вообще считается чем-то необязательным, что мешает учебе. Я не хочу сказать, что будущие музыканты – избранное общество. Но это несколько другое общество. Когда умники из Министерства культуры перевели ЦМШ на Хорошевское шоссе – в центре, видите ли, не нашлось помещения, в котором можно было быстро сделать ремонт, – начались проблемы. В районе Хорошевского шоссе население оказалось не очень музыкальным, это рабочий район. Во всяком случае, учителя советовали детям не ходить с инструментами по улице, а родители вынуждены были давать детям по трешке, чтобы было чем откупиться от хулиганов. Часто ребят избивали, ломали их музыкальные инструменты.

– Вы считаете, что в другом месте было бы лучше?

– Ну, в центре их никто никогда не трогал. Я не обвиняю ребят, которые не понимают маленького человечка, идущего с виолончелью. Они подходят к нему и говорят: «Эй, что это у тебя за ящик? Дай сюда!» И бац! Ногами по инструменту. Еще хуже – по ребенку. Дети, занимающиеся музыкой, как правило, не могут за себя постоять. Они непонятны сверстникам, которые гоняют в футбол, ну и так далее. Сейчас ЦМШ – после почти 20 лет! – вернулась на свое прежнее место. Теперь подобные проблемы у Гнесинки.

– Как вы относитесь к тому, что педагоги дают частные уроки в ущерб основной работе?

– Не думаю, что хорошие учителя делают это в ущерб своим занятиям в школе. Педагоги получают нищенскую зарплату. И поэтому частные уроки необходимы, чтобы обеспечивать свою семью. Я преклоняюсь перед педагогами музыкальных школ. Это просто подвижники.

– Вы играете на коллекционной виолончели?

– Пять лет назад благодаря западному обществу Страдивари у меня появилась виолончель Гварнери. Это был полный сюрприз. У меня никогда не было инструмента с именем. Контакт с этим инструментом сложился не сразу. Очень долго я привыкала. Причем я знаю, что физически на нем легче играть и звук, который исходит из него, буквально летит в зал. Но мою старую виолончель я люблю больше. Потому что там остался мой голос. И тем не менее сейчас я играю только на Гварнери. Не знаю, как долго еще это будет возможно...

– Как вы считаете, реклама убивает классическую музыку, превращая ее в коммерческое мероприятие, в попсу? Или же реклама нужна классической музыке, потому что поддерживает интерес к ней у широких слоев населения?

– У нас рекламируют одних и тех же людей. Если бы рекламировали малоизвестных композиторов, новых исполнителей – это была бы нужная реклама. Мое мнение: реклама нужна. Но она должна воспитывать, привлекая внимание к музыке Шёнберга, Пярта┘ У нас двадцатый век на 30 процентов неизвестен. Нужно при помощи рекламы доносить до аудитории то, что она еще не знает. Такая реклама нужна. Но сколько можно рекламировать дежурные лица, которые всем известны и без рекламы! Нет надобности развешивать огромные билборды с их портретами по всему городу. Они давно не нуждаются в рекламе. Надо раскручивать неизвестных. А не тех, кто раскручен, простите, уже до черта.

– Почему вы живете на Западе?

– (Недоуменно.) Я живу на Западе? Я там гастролирую! Я никогда не уезжала из России.

– Ваш самый любимый город? Город, в котором вам хорошо?

– Хорошо дома. А мой дом в Москве. Хотя мне прекрасно дышится в Италии. Я обожаю Тбилиси, иногда даже думала: уеду последние годы доживать в Тбилиси. Такие вот мечты┘