Вероника Чернышева
Назад в прошлое.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)
В Государственном историческом музее открылась выставка «Генсек и фотограф», приуроченная к грядущему столетнему юбилею Леонида Брежнева. Обещали эксклюзив. Однако работы личного фотографа генсека – спецкора ТАСС Владимира Мусаэльяна не избежали справедливой критики в прессе. Общий смысл – никакого эксклюзива, протокол, обусловленный не то строгими требованиями идеологов режима, не то личным восхищением фотографа перед своим персонажем, заставляющим избегать вольностей, иронии, даже легкого юмора и как следствие – живой жизни вообще. Сюжеты канонические, предсказуемые – вождь и дети, вождь и другие вожди, вождь и дом. Нет исторического осмысления личности, эпохи. Нет и художественного ее осмысления. Выставка не дышит. Это странное и страшное чувство.
Арт-критики в унисон: «Дежавю!» Нет, дежавю – это когда времена возвращаются. Когда же возникает то, что никуда не уходило, называется это как-то иначе. Времена не возвращаются, просто они не меняются в России. Звучит также оправдательное: куда нам осмыслять эпоху Брежнева, мы, мол, еще со Сталиным не разобрались. Время нужно. Должная историческая дистанция.
Вот жизнь вождя как простого хорошего человека. Он на охоте. Кадр выверен, приглажен – не то чуткой рукой исторической конъюнктуры, не то – трепетным отношением самого фотографа к государственному долгу. Скорее всего и то, и другое. Критика возможна только на расстоянии. Близость ведет к близорукости. Мусаэльян был максимально приближен, а значит – обременен высоким доверием.
В приглашении на выставку кратко описывался трудовой путь фотографа от простого рабочего к человеку, чьему глазу стал доверять генсек. Безмерно. На трапе самолета, перевозившего на борту Брежнева, сначала появлялся Мусаэльян. К этому привыкли все. Появляется вождь – вспышка. Но, кажется, мгновение не остановлено, а сначала убито. Застой.
Вот фото, где построилась вся семья, в скромных для «сибарита Брежнева» интерьерах советской квартиры. У каждого в семейном альбоме хранится подобное – дедушка, бабушка в центре. Интереснее всего детей и внуков изучать. Их глаза, как и глаза случайных пионеров на коллективном снимке во время визита вождя в «Артек», – живые. Пожалуй, только эти глаза и сверлят предательски упрямые дыры в приглаженном образе времени. Ломают систему, рушат миф. Что стало с теми, кому в 1978-м было десять? Эти чертики в глазах у белобрысого хулигана с перекошенным галстуком остались в зрелости? Или глаза потухли, смирились, успокоились, были приведены к общему знаменателю? Только эти глаза и добавляют что-то новое к традиционному жанру парадного портрета. Портрета государственной важности. В сущности, в этом не виноваты ни персонаж, ни фотограф.
Придворный художник – это не профессия и даже не призвание – это судьба. А сакральный смысл фигуры вождя в нашей стране слишком велик, чтобы попытка представить его простым смертным была бы успешной. И дело даже не в невозможности избежать идолопоклонничества и быть честным. Жизнь выхолащивается оттуда не потому, что ее там не было, а потому, что быть не могло. Закон жанра. Не больше. Но это единственно непреложный закон в стране, живущей мифами и преодолением мифов собственной же истории.
Еще один внесистемный персонаж на выставке – Галина Леонидовна. Слишком живая и слишком яркая для идиллических картинок из жизни генсека. Глядя на нее, сразу вспоминаешь все, что любят показывать в модных нынче документальных фильмах из-за Кремлевской стены. Мол, последняя советская принцесса «торговала джинсами и дубленками», любила бриллианты. Кутила, слыла светской львицей. Было или нет – не важно. Главное, что сами эти детали добавляют жизненных красок к магистральному сюжету о жизни заложников Большой Власти. Как и сама судьба Галины Брежневой, последовательно искавшей свою вторую половину среди циркачей и фокусников. То есть людей заведомо внесистемных, противопоставленных социуму по факту. Словом – талантливое жизнетворчество. Только и это все за кадром.
А обещанный эксклюзив оказался обманом, фикцией, симулякром. Его там быть не могло.
