Елена Кутловская
Генрих Падва: «Я не в состоянии пессимистически смотреть на жизнь – даже все зная, все понимая...»
Фото Артема Чернова (НГ-фото)
Генрих Падва – один из лучших российских адвокатов, человек, которому доверяли свою судьбу такие разные люди, как возлюбленная Бориса Пастернака Ольга Ивинская, председатель Верховного Совета СССР, член ГКЧП Анатолий Лукьянов, управделами президента Ельцина Павел Бородин, скандально известный предприниматель Анатолий Быков и экс-президент ЮКОСа Михаил Ходорковский.
– Генрих Павлович, поговорим о заблуждениях? О личных, о социально-политических┘
– Один великий философ замечательно сказал, что заблуждения менее опасны для истины, чем убеждения. Парадоксальный и очень глубокий афоризм. Я готов заблуждаться! Заблуждаться ради того, чтобы иметь возможность выслушивать другое мнение, в споре учитывать мысли и доводы других людей в поисках истины.
– Существует ли истина?
– Я склонен думать, что истина существует. Не во всем и не всегда, но существует. Есть истины абсолютные и бесспорные, например, те, о которых говорится в Библии. Не убий – это истина. И мне кажется, таких же бесспорных истин наберется немало. Но видите, я сказал «мне кажется». Я не сказал, что я в этом убежден, потому что всегда помню: убеждения могут быть опаснее для истины, чем заблуждения. Если говорить о моих личных заблуждениях – их так много, что я не смогу выделить главное. Хотя попробую. Первый раз я заблуждался в Сталине, когда был совсем мальчишкой. Кстати, меня в свое время не приняли в комсомол, но я все-таки верил, что Сталин – великий, мудрый, гениальный человек. С этим заблуждением я болезненно расставался, потому что мы верили в него, как в Бога. И прийти от такой веры к полному ее отрицанию и пониманию того, что мы боготворили жуткого злодея и преступника, человека, который принес неизмеримое количество страданий миллионам! Это было болезненно осознавать. Ну и недавнее мое заблуждение, когда я в начале перестройки поверил, что у нас в стране произойдут коренные изменения. Мне верилось: мы переоценим многие ценности и заживем иначе. К сожалению, этого не случилось. Мы в каком-то смысле зажили еще хуже. Я не хочу зачеркивать достижений в плане личных свобод, но все эти свободы были обречены, так как полного раскаяния по поводу всего того, что было с нами и нашей страной раньше, – не было. Мы решились всего лишь на некоторое осуждение собственного прошлого, а этого недостаточно. Одна моя знакомая сказала: «Вы умный человек, как же вы в это поверили?» Наверное, в силу своей натуры. Как можно жить, не веря в то, что люди в основе своей – хорошие? Поэтому я поверил в заявления, что у нас будет единственная диктатура – диктатура закона┘
– Зная историю России, поверили, что за пару лет наша страна превратится в общество, живущее по юридическим законам?
– Я по натуре оптимист. Хотя бытует мнение, что оптимист – почти синоним дурака. (Грустно улыбается.) Ну, значит, есть у меня такой изъян. Я не в состоянии пессимистически смотреть на жизнь – даже все зная, все видя, понимая┘
– Вы беретесь за дела заведомо проигрышные? Или бережете свое реноме?
– Это неправильное понимание, будто выигрыш адвоката заключается в том, что он должен добиться определенного сверхположительного результата по делу. У адвоката есть возможность высказаться против государства, против общества. Мы защищаем личность. А гражданин хочет отстаивать свои личные интересы, которые не всегда совпадают с интересами общества, и тем более государства. Ведь мы отдаем часть своего суверенитета обществу и государству. Но тут очень тонкая грань: сколько мы отдали и сколько мы еще себе оставили? Какие права у нас сохранились? Государство всегда пытается отобрать у нас больше. А мы всегда пытаемся больше сохранить. И в этой непрерывной борьбе, которая иногда превращается в то, что на языке государства называется преступлением, – личность хочет иметь защиту. Не надо забывать, что общественные интересы иногда совершенно не совпадают с интересами личности.
– Когда нам с трибун говорят, что в стране все хорошо, а население страны видит обратное, на что рассчитывают?
– Это и есть противоречие личных и общественных интересов. Когда человек лжет, выслуживаясь перед властью и во вред людям, он делает это для себя! Чтобы сохранить свой пост, чтобы выслужиться, чтобы получить лишнюю звезду на погонах.
– Человек, который обманывает общество, понятен. Но общество, которое это молча принимает, – абсурдно!
– Мы боимся! Я, например, боюсь иногда сказать то, что думаю. Но я боюсь не за свою шкуру, простите. Я абсолютно лишен страха за себя. Меня жизнь научила этому, ведь я больше пятидесяти лет хожу по краю пропасти. За дочку боюсь, за внучку. Не имею права играть их судьбами! Из-за них я, как и большинство людей, к сожалению, готов смолчать. Но я не склонен осуждать людей, оберегающих родных. Поймите, это же естественный инстинкт самосохранения! Он необходим для продолжения рода. Мы не можем, живя в современных социально-политических условиях, рисковать судьбами детей. Я тысячи раз летал на самолетах. Но когда первый раз летел с маленькой доченькой и началась болтанка, я вдруг дико испугался. Я понял, что ничего не смогу сделать для ее спасения, если самолет рухнет! И вот тут я впервые ощутил страх полета в самолете.
– А чувство профессионального страха вам знакомо?
– Может быть, это и хвастовство, но профессия и мои действия в ней не вызывают у меня никакого страха. Вернее, я довольно легко преодолеваю страх ради дела.
– Способен ли сегодня адвокат защитить личность?
– Я начал работать в адвокатуре в 1953 году, в год смерти Сталина. Время было страшное. Выиграть тогда дело было почти невозможно. И пусть адвокатура тогда была похожа на фиговый листочек, но ее было стыдно не замечать. И этот фиговый листочек на грехе правосудия в то время существовал. А вот сейчас он не существует. Сегодня не стесняются ничего┘
– Вы в свое время защищали Анатолия Лукьянова, который практически помог сместить Горбачева. Почему то дело кончилось благополучно, а дело Ходорковского – плохо?
– Потому что изменились и времена и нравы. Но я не считаю, что проиграл дело Ходорковского, я многого добился. Ему «скостили» в городском суде всего лишь один год – но представьте, что такое год для того, кто отбывает срок. И главное, городской суд, рассмотрев дело в кассационном порядке, признал многие обвинения в адрес Михаила Борисовича необоснованными. И я готов гордиться тем, что в этом и моя заслуга. Еще бы. Они ведь вынуждены были в шесть раз (!) уменьшить сумму якобы недоплаченных Ходорковским налогов. Но! Объективно сняв эти обвинения, суд необъективно снизил срок всего на год. И хотя адвокат сегодня по так называемым заказным делам практически мало чего может добиться в суде, но он может сделать так, чтобы люди услышали голос правды. Когда я пришел первый раз к Ходорковскому, я сказал: «На сегодняшний день я дорогой адвокат, и вам придется очень много платить. Вы понимаете, что ни я, ни все адвокаты России, вместе взятые, реально вам помочь не в состоянии?» Он ответил: «Да, понимаю». Тогда я у него спросил: «Так зачем я вам?» Ходорковский спокойно ответил: «Хочу, чтобы люди услышали голос правды». И люди это услышали. Я три дня говорил не только для того, чтобы убедить суд, но и для того, чтобы все, кто может и хочет услышать правду, – ее услышали. Чтобы все сказанное – оказалось в интернете. Чтобы это смогли прочесть через год, через два, через пятьдесят лет. Это необходимо для суда истории!
– А вы прибегаете ко лжи в личной жизни, в профессии?
– Вопрос на засыпку. Хочется не солгать, хотя бы сейчас┘ (Смеется.) Я стараюсь очень мало лгать. И это я делаю не по высоким соображениям, не потому, что говорить неправду – аморально. Лгать – унизительно. Профессионально я вообще никогда не лгу.
– Неужели можно сделать блестящую карьеру, постоянно говоря правду?
– Может быть, благодаря этому я такую карьеру и сделал. Честность – важная вещь в профессии. Ее роль в нашей жизни многие недооценивают. Но это очень сложный вопрос: что есть правда, что есть ложь? (Вздыхает.) Я не лгу, но я могу молчать. Я часто обязан молчать. В моей профессии молчание нельзя назвать ложью, потому что уметь что-то недосказать – это мой долг, так как я не имею права ничего ни делать, ни говорить во вред своему доверителю. А знаете, когда я лгу? Если ложь во спасение. Например, если человек серьезно болен и скрывает это от близких, чтобы им не было больно.
– Вы возьметесь защищать человека бесплатно или вы работаете только с богатыми клиентами?
– Что за вздор?! Я на протяжении многих лет защищаю совершенно разных людей: и тех, кто может платить, и тех, кто не в состоянии заплатить ничего! Что вы такое говорите?!
– Транслирую мнение большинства обывателей┘.
– Такое несправедливое мнение о многих адвокатах, наверное, бытует только потому, что человек более склонен верить в плохое, чем в хорошее. Знаете, у меня было одно очень интересное и важное дело, которое я, к сожалению, проиграл, потому что против меня были задействованы слишком большие силы. Я защищал возлюбленную Пастернака Ольгу Ивинскую. Ее же ограбили! Государство у нее забрало все! И я годами пытался вернуть ей отобранное. Она не могла заплатить мне ни копейки! Более того, я даже свои деньги вносил – платил, например, литературным экспертам┘ Я делал для нее все, что мог! Я знал, что ее любил Пастернак, – и это для меня было свято. Ведь именно Ивинская была прообразом Лары в «Докторе Живаго», и первую часть «Живаго» Пастернак посвятил ей. А сколько стихов┘ Как могло государство Российское обворовать часть истории?! Она – не просто гражданка Ивинская. Она часть нашей культуры. Как это можно было не понимать?! (Машет рукой.) Пастернак приходил к ней со стихотворением, которое ей посвятил и которое было им собственноручно написано. Разумеется, что он ей отдавал его. И таких листочков со стихами Пастернака, посвященных ей, у Ивинской дома было много. Но когда ее посадили, все это было отобрано. Ей говорили – это же подарок? А подарок, по нашим законам, должен в нотариальной конторе быть оформлен, если он свыше пятисот рублей стоит. Можете себе представить, что каждое свое стихотворение Пастернак должен был нотариально заверять как подарок?! Чудовищно! Ей так ничего и не отдали. Я не смог ничего сделать. Но это громкое имя. А у меня есть и самые обычные клиенты. Другое дело, что я не могу вести все дела бесплатно, так как должен обеспечивать свое существование...
– Ваши культурные пристрастия?
– Люблю музыку, живопись, и говорят, немного в ней разбираюсь┘
– Картины собираете?
– Это нельзя назвать собирательством. Собирательство – особое занятие и не всегда хорошее. А у меня просто есть некоторые картины для души, довольно приличного качества. Из современных художников у меня Натальи Нестеровой больше всего. Есть Слепышев и некоторые другие.
– Какую живопись любите и почему?
– Я люблю вкусную живопись. У меня живопись вызывает чисто физиологические чувства – когда мне нравится картина, клянусь, глотаю слюну.
– Что, кроме культурных ценностей, вас увлекает?
– Ничто человеческое мне не чуждо!
– Вино пьете?
– Еще как!
– Дорогое?
– Разное. Водку люблю. Все зависит от случая. С мясом часто пью красное вино – очень люблю испанские вина.
– Вы эстет?
– Не знаю.
– Но, сев на лавочку в парке, на газете сало с огурцом и водкой раскладывать не будете?
– Почему? Это как раз мое! Водочку с салом и на газете┘ У меня вообще не систематическое питание, и я, простите, жру все подряд. Но могу, конечно, собрав друзей в ресторане, красиво, изысканно накрыть стол и шикануть!
– Вы ощущаете собственную известность, популярность?
– Что вы? Я ощущаю себя совершенно обычным человеком. Хотя и понимаю, конечно, что я известный адвокат, и удивляюсь тому, как я дорос до этого в общественном сознании. Но у меня есть грех – общаясь с очень большим количеством людей, я вдруг начинаю понимать: наверное, нетрудно выделиться на их фоне. Потому что очень много дураков. И это ужасно. Их так много (хватается за голову). Поэтому если ты не дурак, так уже почти гений┘ (Смеется.)
– Мы начали общение с разговора о заблуждениях, давайте закончим его разговором об убеждениях.
– То, что я скажу, может показаться странным для многих, кто думает: вот Падва, такой чуть ли не сибарит, который ездит на шикарных машинах, живет в центре Москвы┘ Но, поверьте, я был и остаюсь абсолютно простым человеком. Я рос в не очень богатой интеллигентной семье служащих. Я честно уехал по распределению из Москвы – а так редко кто делал. Я поехал жить и работать в глубинку, в Ржев, после чего в Погорелое Городище. И много лет жил бок о бок с простым русским народом. Снимал угол в избе. За стеной был скотный двор, и я слышал, как скотина дышала. Но неподалеку – ручеек и кусты, где пели соловьи. Я был в гуще настоящей России. И очень полюбил русский народ. Это очень простой, доверчивый и несчастный народ. Когда я слышу о русском народе, что это «быдло», – мне больно и неприятно. Да, среди русского народа повальное пьянство – и это ужасно, но русский человек последнюю рубашку запросто отдаст. К сожалению, и так же запросто, ни за что может всадить тебе нож в спину. Вот такой у нас народ... Годами забитый царизмом, потом сталинизмом, запуганный, нищий, не видевший настоящей жизни и до сих пор живущий не в XXI веке. Я всю жизнь ради этого народа работал! Я его защищал, понимаете? Простых мужиков и баб, которые черт знает что делали – убивали, насиловали, воровали┘ И все же я люблю этот народ, я убежден, как и великий Плевако, что «люди, они человеки». С этим я жил и живу по сию пору.
