Глупо актрисе спорить с режиссером

Александра Захарова: 'Интерес – в недосказанности'.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)

– Как к вам можно обращаться? Александра Марковна или┘

– Господь с вами, конечно, Саша.

– Насколько я знаю, у нас с вами небольшая разница в возрасте. По крайней мере так я вычитала на одном сайте в интернете.

– На мой взгляд, это ужасно, когда по «Эху Москвы», например, начинают рассказывать, сколько женщине-актрисе лет. А забавно то, что 17 апреля вся страна дружно поздравляет меня с днем рождения, который на самом деле у меня в июне. Но раз в интернете написано 17 апреля, значит, им виднее...

– Да, интернет сегодня для огромных слоев населения источник познания.

– У меня нет компьютера, и я, к сожалению, человек очень старомодный. Я живу без интернета, с ним не знакома, но мне кажется, что там такая неразбериха. Сколько же там ложной информации!

– Много. Но чем больше в мире ложной информации – тем больше ее не хватает обывателю. В этом смысле интернет – незаменимая вещь.

– Ну, тогда, может быть, и хорошо, что мой день рождения благодаря интернету празднуется два раза в год. Да┘ (машет рукой) в конце концов – какая разница?

(Задумывается.) Станиславский учил играть для двух людей в зале┘ И не ориентироваться на столь глобальные вещи, как массовая, она же потребительская, культура.

– Разве можно в наш век согласиться с этим?

– С Константином Сергеевичем глупо спорить. Представьте себе зал, где сидят 800 человек. Всем нравится спектакль, люди смеются или плачут. 788 зрителей получают удовольствие. Кроме двух. Вот для них и надо играть! Я люблю своих врагов за то, что они все про меня знают. Человек часто необъективен к себе. А враги точно знают, какие у тебя недостатки┘

– Читая ваши интервью, я обратила внимание, что многие журналисты очень подобострастно общаются с вами. Как-никак – дочь Марка Захарова!

– Не заметила никакого подобострастия. Напротив, обычно ко мне приходят весьма доброжелательно настроенные люди. Бывает, что потом некоторые из них припечатывают меня какими-то чуждыми мне фразами, заголовками┘

– «Припечатывают» – это звучит как «ударяют». Да, есть у журналистов такой грех.

– Бог с ними┘

– Критики, да и не только они, бывает, улыбаясь вам в лицо, за спиной говорят гадости. Вы из тех, кто болезненно это переживает, или из тех, кто умеет этого не замечать?

– Знаете, есть такое выражение – «общаться на манжетах». Да, вы можете говорить у меня за спиной все что угодно, но мы с вами «на вы». Я считаю это самым главным – оставаться «на манжетах» при очном общении. Ну а в остальном – все и про всех говорят не очень приятные вещи. Ну и что? Главное, чтобы говорили. Я вызвала у многих сильный гнев, когда сыграла Офелию. Ну и хорошо! Плохо, когда не замечают.

– И еще хуже, если забывают.

– Да, хотя все переживается в этой жизни.

– Но многие актеры и режиссеры впадают в депрессию от негативных рецензий.

– А зачем их читать? Не надо. Надо смотреть картинки. Я вот после того, как выходит спектакль, смотрю на фотографии, которые присутствуют рядом с рецензией┘ А читать прессу – не обязательно. Особенно всю подряд. Хотя это хороший признак, когда актер или режиссер остро реагирует на рецензии. Значит, он живой человек. Вот когда его не будет доставать мнение прессы – это уже плохо. А вообще любое противостояние негативным эмоциям, негативному отношению, которое обрушивается на нас ежедневно и отовсюду, штука сложная.

– Судя по тому, что вы говорите, – вы далеко не оптимист.

– На мой взгляд, в нашей жизни быть оптимистом очень тяжело. С одной стороны, информация про птичий грипп, про гибель людей в авиакатастрофах или еще где-то┘ С другой стороны, информация о глобальном потеплении┘ Все это пугает и не вселяет особой радости от того, что происходит в мире.

– Но вы же Офелию сыграли!

– При чем сейчас это?

– Сколько актеров мечтает о роли Гамлета? И сколько актрис жаждет сыграть Офелию? Но мало кому это удается. Вам удалось! Что для актрисы в сравнении с таким подарком судьбы – глобальное потепление?

– Офелия не такая уж хорошая роль, если честно. Объясню. Вот драматургия Островского – там все происходит на глазах у зрителя. Она его увидела, они полюбили друг друга, кто-то кому-то изменил, а потом они ругаются, выясняют отношения. И все это – на сцене, прямо перед людьми, сидящими в зале. А что происходит с Офелией? Она появилась, убежала, что-то произошло, она пришла, рассказала. Опять убежала со сцены. Опять что-то случилось, она вновь пришла и опять что-то рассказала. А потом, через довольно длительный промежуток времени, Офелия появляется уже сумасшедшая. Там, за кулисами, она сошла с ума. Как это произошло – мы не видим.

– А мне кажется, что Офелия – это персонаж, опередивший время. Она будто из пьес Хармса. Шекспир, на мой взгляд, дал фору дадаистам, предложив такое странное психоделическое зрелище, такой безумно сложный пассаж под кодовым именем «Офелия». Вы не согласны?

– Не знаю, не думала об этом┘ Может быть┘

– Но тем не менее вы сыграли Офелию – и это грандиозное событие в актерской профессии!

– Да Бог с вами! Ну, сыграла я Офелию, и что? Причем сыграла, будучи в каком-то недоразвитом состоянии. У меня не было тогда никакого опыта. Я была в окружении великих актеров. Я была среди них практически ничтожеством, не хочется говорить, кем – в проруби┘ (Смеется.)

– А мне ваша «недоразвитая» Офелия понравилась больше, чем все те люди-«великаны», которые играли с вами. Они были слишком мастеровиты и потому слишком предсказуемы в своей игре. Вы – нет.

– Ну не знаю. Я существовала внутри спектакля и судить о нем не могу.

– Может быть, какая-то другая роль стала для вас неким переломным моментом в профессии, в жизни?

– Такой роли у меня нет. Но я бы хотела, чтобы нечто подобное произошло со мной в 93 года. А до этого – пусть будет какое-то развитие┘ Надо меняться. Надо учиться быть разной на сцене.

– Разве возможно длительное творческое развитие, если ты работаешь с одним и тем же режиссером?

– Конечно, если этот режиссер – Марк Захаров. А если ты вдруг впал в творческий ступор – посмотри вокруг. Поищи внутри себя что-то неведомое тебе ранее. Походи по улицам и внимательно посмотри, что там происходит. А может быть, надо, чтобы болела душа? Большой актер – это обязательно большая личность. Да, наверное, для того чтобы вырасти в такую личность, надо не просто парить в воздухе.

Помните фильм «38 попугаев»? Там попугая подбрасывают вверх, и он парит, потому что летать не может. Такое парение длится пару секунд. А потом попугай падает, и все всё понимают. Так и с человеком. Надо самому уметь подниматься вверх, иначе все поймут, кто ты есть на самом деле и «с чем ты пирожок». А воспарение, как у попугая, зритель просчитывает в сотую долю секунды. И всё – ты становишься ему не интересен.

– О личной жизни говорить будем?

– А зачем? Актер должен быть тайной, иначе неинтересно смотреть на него в театре или в кино. Он уже все про себя рассказал. Надо, чтобы оставалось нечто непознанное. Интерес в недосказанности. И в плотно закрытой двери в твою личную жизнь. Но я, к сожалению, иногда бываю очень открыта. Это неправильно. Недавно я посмотрела фильм про Георгия Вицина, который в определенный момент отовсюду ушел, скрылся по каким-то неведомым дорожкам в какое-то свое пространство, к своим религиозным тайнам.

Перестал играть – уединился, как король Лир, в свой лес. И ему, наверное, там было хорошо. Я даже позавидовала┘

– Так и вы вольны уйти в любой момент со сцены.

– На сегодняшний день я уйти не готова, а что будет завтра – неизвестно┘

– Вы живете одним днем?

– Нет, к сожалению, я воспитана социалистическим строем и живу будущим. Все время жду – вот завтра что-то будет, что-то обязательно будет┘ А надо бы каждый день просто открывать глаза и радоваться тому, что есть сейчас, сегодня. Солнце или снег – здорово! Чего еще ждать? У меня был период, когда я подумала – наверное, я умнею. Потому что меня радовала любая погода – дождь, слякоть, все что угодно. А сейчас я, наверное, опять глупею (смеется), потому что плохая погода меня не устраивает.

– Вы благополучный человек – я говорю о материальном благополучии. Какой смысл унывать?

– Да, у меня все хорошо. И я действительно благополучный человек, потому что на сегодняшний день все люди, которые мне дороги, – живы и здоровы. Я работаю в лучшем театре, у гениального режиссера. Я многому у него учусь, и сама возможность учиться именно у него – дорогого стоит. На сегодняшний день┘ (после паузы поправляет себя) на сегодняшнюю секунду – у меня все хорошо.

– А потом злая газета все испортит, припечатав вам чужие слова.

– Так может быть, но я надеюсь, что вы будете подобострастны (смеется) и уберете из текста все ужасное, что я наплела, но оставите все самое лучшее из того, что я сказала.

– Когда вы смотрите трагедию или мелодраму – плачете?

– Да. Вот смотрела в «Мастерской Петра Фоменко» спектакль «Одна очень счастливая деревня». Замечательный спектакль. И я в прямом смысле слова вся урыдалась! Я вообще человек сентиментальный.

Знаете, у меня перед домом росло дерево, и там жила ворона. У нее родились воронята. И тут дерево спилили. Ворона так кричала, а я смотрела на нее и сначала страдала, что помочь ничем не могу, а потом подумала: да ладно, вороны ведь долго живут. И ворона вдруг так взглянула на меня, что мне стало не по себе, и я буквально прочла в ее глазах: «Ох измельчали люди, ох измельчали!» (Смеется.)

– Сейчас по всей Москве отстреливают ворон – боятся птичьего гриппа. Это смешно, трагично или нормально?

– Не знаю┘

Знаю другое – человек должен жить страстями! Может быть, я не права, но надо уметь по-настоящему ненавидеть и любить, а все эти полутона в отношениях и чувствах┘ (морщится) это неинтересно. Но если ты живешь страстно и мощно – тогда необходимо вырабатывать в себе и другое качество: умение властвовать собой. И вот тогда рождается на свет такая актриса, как Раневская.

– В процессе работы над ролью вы можете на полную катушку возненавидеть папу? Я имею в виду ненависть на почве творческих разногласий.

– Нет, нет и нет! У меня могут быть какие-то мелкие обиды на него, но я своего отца люблю. И люблю не за то, что он замечательный, гениальный режиссер, а за то, что он есть. За то, что он – мой отец. Да и вообще. Глупо актрисе спорить с режиссером. Особенно с таким, как Захаров. Жираф большой – ему видней. Он, как никто, чувствует время, у него удивительный слух, вкус┘ И все мои обиды на него – это очень мелко. Потому что всего этого может больше не быть: ни этого театра, ни этой улицы┘ Или вам кажется, что мы будем жить вечно? Кстати, к вопросу о вечности и вечных ценностях. Недавно к нам в театр пришла молодая актриса, во время репетиции ей сказали что-то про Раневскую, и она спрашивает: «А кто это?» Я была потрясена.

– Ну, зря вы так, может быть, она сама будущая Раневская – зачем ей знать о своем прообразе? Это я гипотетически предполагаю.

– Нет! Надо знать все о своем прошлом. Надо помнить своих предков. А то мы манкуртами станем.

– Вы могли бы представить себя в другой профессии?

– Это невозможно. Я актерский ребенок, нанюхавшийся закулисных опилок, сбрендивший от любви к сцене. У меня такая группа крови, которая не позволяет не выходить на сцену.

– В разговорах с журналистами вы часто повторяете, что трусливы.

– Да. Однажды мы с родителями поехали в Болгарию, и там было дерево, куда мне хотелось залезть. Папа с мамой меня всячески подталкивали: «Ну, влезь, влезь┘» А я так и не влезла. Шла мимо болгарка, увидела эту картину и сказала: «Эх, страховница». Вот. Так я и осталась страховницей┘ Я многого боюсь. Боюсь поздно вечером ходить по нашим улицам. Иногда пугаюсь каких-то лиц. Пугаюсь негативной информации, которая идет со стороны.

– Кроме театра, что у вас самое ценное в жизни?

– Не скажу┘

– И последний вопрос. Он связан с Новым годом. Какие вы любите дарить подарки?

– В наступающий год Собаки я бы подарила каждому ребенку, мечтающему о животине, – собаку, которая бы почти не лаяла и все время виляла хвостом.