Елена Кутловская
Циничному отношению к реальности Алексея Германа-младшего научила Москва, во всяком случае, он сам так утверждает.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)
– Алексей, когда-то вы учились на театроведческом факультете. Неужели хотели быть критиком?
═
– Не уверен. Наверное, не в полной мере осознавал, в чем суть профессии, в чем ее дух. Во всяком случае, если говорить о настоящей критике. Понял позже, уже сняв несколько фильмов, когда мне стало мучительно не хватать умного и содержательного взгляда со стороны. Некоего маяка, который помогает двигаться вперед и осознавать сделанное, снятое, высказанное. В институте мне так и не объяснили, что на самом деле критик и режиссер – по одну сторону баррикад. Что мы вместе, пусть и по-разному, пытаемся отыскать нечто настоящее, живое. Нас готовили к тому, что критик – судья, а режиссер – подсудимый. Глупая, неверная позиция.
А вообще до сих пор не могу на все 100 процентов ответить, с чего меня потянуло на театроведческий.
═
– То есть просто пошли в ЛГИТМиК, понимая, что сына Германа там возьмут, даже если он плохо сдаст экзамены. Согласитесь, довольно циничный подход к высшему образованию.
═
– Во-первых, циничный подход к жизни – это вообще не про меня. Все-таки я вырос в Питере, а не в Москве. В той компании, где я рос, о существовании цинизма, может быть, и догадывались, но жили иначе, по каким-то другим правилам. Более того, для меня очень долгое время вообще не существовало понятия социального неравенства. Мы общались без этих предрассудков, мы были выше всего этого, но не потому что интеллектуально тянули себя вверх, а потому что, слава Богу, не знали о том, что можно быть социальной элитой. Я не понимал, что коммунальная квартира моего друга должна как-то принизить его в моих глазах. В моей компании ни у кого даже мысли не было сказать: «А-а, у тебя папа известный режиссер». Это была другая среда, прекрасная и в то же время нежизнеспособная в своем отрыве от действительности.
═
– Ой ли┘
═
– Трудно поверить? А зря. Так бывает. И это хорошо. Папа и мама всегда учили меня: не важно, кто родители твоего друга, не важно, кто и откуда приехал, сколько у кого денег.
═
– Скажите, папа и мама объясняли вам, насколько негативна структура социалистического общества?
═
– Как можно довести до сознания ребенка такие фундаментальные вещи? Пока сам не поймешь – «вложить» в тебя ничего подобного нельзя. Такие сложные понятия, как социальная структура общества, осознаются во всей полноте в определенный момент. И его, кстати, невозможно предугадать. Вот про это я и снял «Гарпастум». Мы с ребятами, как и герои фильма, тоже росли в эпоху перемен, не задумываясь над тем, что же, по сути, происходит рядом с нами, в мире. Мы жили в кругу своих счастливых интересов и так и не заметили, как изменилась эпоха.
═
– Недавно вашему папе предложили дать интервью влиятельной лондонской газете «Файнэншл таймс». Он отказался. А как поступили бы вы?
═
– Я считаю, что раз отец это сделал, значит, он прав. Он уже давно имеет на это право. Я – пока нет. Согласитесь, если бы я в 29 лет отказался от интервью такой газете, это было бы, по меньшей мере, странно.
Папа, например, никогда не покупал мне ботинки в фирменном магазине. Он всегда шел в простой магазин и выбирал нужный размер. В нашей семье никому и в голову не могло прийти, что костюм бывает не просто костюмом, а костюмом от кого-то... Папа до сих пор на фирменные особенности одежды внимания не обращает. Я – уже нет. Мы живем в мире брэндов и, если повезет, сами становимся брэндами, так устроено. Кстати, многое из-за этого теряем. Растворяемся в какой-то иной культуре, которая, может быть, сама по себе и не плоха, но – поверхностна.
Московская культура стирает в людях это замечательное равнодушие к социальному положению вещей, заставляет всех нас жить не в среде культурных ценностей, а в среде социальных заблуждений. К сожалению, циничному отношению к реальности меня научила Москва. Это было, может быть, моим самым болезненным интимным переживанием. Потом я, к сожалению, вобрал в себя что-то от Москвы, привык┘
═
– Иначе вы бы не выжили, пришлось бы уехать из столицы.
═
– Сейчас я думаю, что можно было бы выжить, не «затирая» в себе питерские корни. Просто я медленно взрослел... Знаете, отец мне долго объяснял, что «Рублев» Тарковского – это хорошо. Я ему верил, но реально понял все позже.
═
– Если вы были так инфантильны, то наверняка кто-то помог вам уйти с театроведческого факультета?
═
– Однажды, зайдя в библиотеку, я увидел милую старушку, видимо, в прошлом актрису. Она поинтересовалась, кто я. Я представился и сказал, что учусь на театроведческом факультете. И она буквально огрела меня фразой: «Так вы «около»?! Ну, «около» быть тоже хорошо». И мне вдруг страшно не захотелось быть «около». Захотелось самому что-то делать в искусстве.
═
– Аполлон Григорьев говорил, что настоящий критик не должен бывать за кулисами, не должен знать театр с «обратной стороны».
═
– Не надо жить схемами.
═
– А как надо жить?
═
– Не глянцево.
═
– То есть не поверхностно и не схематично?
═
– Да. Питер всегда был ценен своей удаленностью. Дальше от больших начальников, дальше от склок и денег. А сейчас уже нет. Мы сегодня живем в другой реальности, нежели мои родители. Стыдная какая-то ситуация вокруг фестиваля, который придумали Рудинштейн и Кончаловский. Идея достойная, которая позволит создать в Петербурге настоящий, серьезный кинофестиваль. В России, конечно, есть замечательный фестиваль русского кино ⌠Кинотавр■, есть еще много других заметных кинособытий, а настоящего международного фестиваля, куда приезжали бы не за деньгами и ⌠русской экзотикой■, нет. Все знают, что ММКФ - событие не мирового уровня... И вот в Питере еще ничего не началось, а уже все передрались, перегрызлись. И самое страшное, что не из-за художественных воззрений или позиций, а из-за личного, из-за денег. Аргументация, почему на Дворцовой площади нельзя проводить фестиваль, и вовсе смешная.
Концерты проводить можно, спортивные мероприятия - тоже, а показывать фильмы - нет. А сейчас, говорят, ледовый дворец с ледовой баней построят.
В Москве только что продали помещение музея кино. Якобы ради благого дела. Якобы из лучших побуждений, только вот я в это не верю, потому что Наум Клейман, многолетний руководитель музея, по-моему, единственный киновед в мире, удостоенный приза Европейской киноакадемии, ездит на работу в метро, а те кто продал, путешествуют по Москве на больших черных джипах с мигалками. Как так? Значит, есть представители интеллегенции, которые имеют право уничтожать работу другой части интеллигенции. И многие молчат. Почти не пишет и ⌠Искуство кино■. Стоит еще добавить, что в мировом художественном процессе фигура Наума Клеймана по меньшей мере сопоставима с фигурой Пиотровского.
Знаете, про интеллигенцию когда-то была сказана замечательная фраза: «Мы не лекарство, а боль». Вот только все меньше тех, кто хочет быть лекарством, и почти нет тех, кто хочет быть болью. А значит отмирает и интеллигенция. Как класс. Она уже не нужна, ведь есть телевидение.
═
– Ваш земляк Алексей Балабанов заявил недавно, что каждый режиссер должен прекращать снимать фильмы в 50 лет. Лично он так и собирается поступить.
═
– Правильное решение.
═
– Откуда такое высокомерие?
═
– Это не высокомерие. Но я ему руку никогда не пожму, потому что он делает вещи, которые нельзя совершать. Особенно человеку талантливому. Нельзя спекулировать на темных атавистических инстинктах народа. «Брат 2» – это, на мой взгляд, картина, пропагандирующая национализм, национальную рознь.
═
– Но в «Гарпастуме» тоже присутствует эта тема. Только у вас не чеченцы, а татарская диаспора.
═
– Да. Но я показываю татарскую диаспору в России как часть общего мира той эпохи. И не самую плохую часть. В моем фильме они достойные люди, которых, кстати, убивают и по национальным соображениям тоже. При чем здесь ⌠Гарпастум■? Балабанов же подталкивает российскую аудиторию к тому, чтобы она смеялась над украинцами, чеченцами или евреями. У него все, что не русское – плохо. Это очень печально. И очень опасно. Я считаю, что гражданская позиция – а она должна быть у каждого – состоит в следующем: как бы нам иногда ни хотелось выпустить на волю все то темное, что есть в душе кажого из нас, этого делать нельзя. И другим позволять тоже нельзя.
И вот еще что. Мне кажется дурным и симптоматичным знаком не то, что кто-то ходит с красным флагам, а кто-то с синим, кто-то бьет себя в грудь и говорит, что демократия победит, а кто-то – наоборот. Не то, что кто-то с кем-то дерется в Государственной Думе. Дерутся везде. Но сейчас создаются одни политические организации для борьбы с другими. И создаются они для борьбы на улицах. Ведь так же было и в Германии, когда фашизм вырос на противостоянии коммунизму. Проблема в том, что мы так и не создали законодательные противовесы в политической жизни. И если мы за шесть лет не вытянем и не выпрямим ситуацию - нам ничего хорошего не светит.
═
– Откуда цифра шесть?
═
– Выборы 2012 года через шесть лет. И если не сбить то напряжение, которое сейчас накапливается где-то внутри – все выйдет наружу.
═
– Что предлагаете?
═
– Предлагают пусть политики... Я недавно наблюдал пробку на дороге. Ее создали машины с флажками на номерах, которые обычно едут «напролом», без всяких правил. А рядом ходили сотрудники ГАИ и ничего не делали, чтобы ситуацию изменить к лучшему. Так вот, давайте для начала сделаем одни правила для всех. Это можно сделать.
Я лично четко знаю, что такое хорошо, а что такое плохо. Знаю, что надо гордиться своей страной, не унижая других. Знаю, что можно жить в огромном мире, не воздвигая барьеры между странами и людьми, не вводя межнациональную структуру в состояние хаотичного брожения. Знаю, что не нужно делить мир на «нас» и на «них». И главное, что я знаю, – надо чувствовать ответственность за то маленькое дело, которое ты делаешь.
═
– А вы считаете себя маленьким человеком, делающим маленькое дело?
═
– Вы зря иронизируете. Я не считаю себя маленьким человеком. Но я не считаю себя большим – и это важнее всего. Я не считаю кого-то крупнее или мельче, стараюсь никого не делить... Нет такой меры, по которой можно определять человека. Это субъективно.
═
– Вам есть на чье плечо опереться – это ваш отец. Как быть другим?
═
– Согласен. Я, наверное, на отца всегда и опирался, по крайней мере внутренне. Был более защищен, может быть, но не уверен. Мы постоянно теряем огромное количество талантливых людей. Надо помогать. Во всяком случае все последние годы Федеральное агентство по кинематографии все делает правильно. Появилось очень много хороших дебютов. Однако наше поколение все же не доросло до «отцов» и «дедов». Никто из нас еще не снял «Рублева», «Ватерлоо», «Жил певчий дрозд» или «Долгих проводов».
═
– Герман-старший видел «Гарпастум»?
═
– Нет. Он сейчас заканчивает снимать «Трудно быть богом». У него нет времени.
═
– Но мама наверняка видела? Ее мнение?
═
– Ей понравилось. По-настоящему. У нас в семье никогда не было, чтобы кто-то говорил одно, а думал другое.
═
– Что вы можете еще сказать о «Гарпастуме»?
═
– Этот фильм о том, как нельзя не замечать и не чувствовать течение окружающего тебя времени. О значении неразрывности связи с той почвой, на которой ты вырос. О значении предчувствия и о трагедии поколений. Это фильм о счастье молодости, о страсти, о непонимании молодыми людьми окружающего их мира. Он так снят, так выстроен. Этот фильм изначально задумывался как полусказка, как фильм про ⌠никогда■. Как сон о молодости и другом времени, уже забытом и потому впоследствии додумываемом. Это не реализм. У этого фильма другие законы, другие понятия реальности. Он такой, как есть, и не мог бы быть другим. Нельзя было снять эту историю, как замечательный фильм ⌠Замри, умри, воскресни■. Отсюда и название, которое было придумано, кстати, не мной, а Александром Вайнштейном.
Я старался делать полифоническое кино – сложное и простое одновременно.
