Колина война,

Николай Вечтомов на своей выставке в Государственной Третьяковской галерее.
Фото Андрея Ерофеева

-Николай Евгеньевич, вы закончили школу в 41-м году, когда и начались, как написали в одном чешском журнале, ваши «очень длинные каникулы».

– Я коренной москвич, здесь родился 10 апреля 1923 года, но детство провел сначала в Петербурге, где жил мой отец, затем на Урале, в Челябинске и в Екатеринбурге, в Москву окончательно вернулся уже в 34-м. Я жил в Южинском переулке, теперь он называется Палашевским – около площади Пушкина. Это моя родина. Школа, куда я ходил, начиная с 4-го класса, когда вернулся – 118-я средняя, между Планетарием и Зоопарком, бывшая женская гимназия. В четвертом классе к нам попал очень хороший преподаватель, который профессионально ставил натюрморты и акварели, даже научил углем рисовать. И он обратил внимание, что у меня есть способности. И очень мне рекомендовал продолжать, но я как-то не воспринял это тогда.

Когда началась война, в военкомате сказали: «Сидите и ждите повестки». Приказано было всех, кончивших десять классов, не брать. И на июль-август я даже поступил работать электромонтером в здание Наркомзема. С крыши было видно все, и однажды тонная бомба упала на Колхозной площади, но не разорвалась, все было оцеплено и два полковника шли, чтобы ее разрядить. Дежурили во время налетов: на места, где я жил – Южинский, Трехпрудный, Богословский переулки, – падали тонны бомб. От Белорусского вокзала прорывались отдельные «Хейнкели», пытаясь пройти к центру, некоторым это удавалось. В первый налет наша артиллерия была малокалиберной – палили много, но эффекта было мало. Потом появилась тяжелая артиллерия, и стали ставить такие заслоны, что немцы больше не прорывались.

Первый налет был 22 июля, потом – почти каждую ночь. Зажигалки падали во двор, но лично мне не удалось схватить ни одной. Неразорвавшиеся бомбы попадались довольно часто – в нашем районе, на углу Спиридоновки и Ермолаевского, бомба попала в подвал и торчала себе из окошечка. На Садовом, рядом с Филатовской больницей, стоял двухэтажный домик деревянный, его тоже совершенно разнесло. В Богословском переулке стоял длинный четырехэтажный жилой дом – бомба попала прямо посередине. Дом разделился надвое, и, как на картинке в фильме «Белорусский вокзал», были видны стены изнутри, часы, репродуктор. Такая музыка была, особенно в первые налеты! Включались мощные сирены, и все это сливалось в жуткий вой. Конечно, народ бежал в бомбоубежища, в метро, иногда даже чуть не в исподнем. Стреляли зенитки, после разрыва зенитных снарядов осколки летели со своеобразным стоном. Одному моему товарищу осколок попал на бегу в подошву. Потом он нам ее показывал. Масса осколков валялась на улице.

– Долго пришлось ждать повестки?

– 9 августа пришла повестка – явиться с вещицами на сборный пункт в школу на Лесной. Она и сейчас там стоит. Я взял все самое необходимое, попрощался с матушкой. Даже и слез не было – люди еще не привыкли, не понимали, что происходит. Попрощался, как оказалось, на долгие годы – вернулся я только в конце 45-го. Сначала нас погрузили в эшелон. Первая же ночь была тревожной – на Кольцевой дороге началась бомбежка. В теплушке было человек тридцать-сорок, самого разного возраста. Мы простояли еще день и после этого, как имеющие десятиклассное образование, поехали дальше на Восток, не на Запад. Не доезжая Саратова, нас выгрузили в Татищево, где был огромный сборный пункт. Там нас разместили в палатках – был август, лето. Кого там только не было, в этом пункте! Был, например, батальон эстонцев. Вели они себя подтянуто, не смешивались с другими, держались особняком и пели какую-то свою эстонскую солдатскую песню, отбивая ритм. В этом пункте мы были меньше месяца, когда однажды нас выстроили в длинную-длинную шеренгу перед прибывшей группой военных – полковников и подполковников всех родов войск. Они проходили вдоль строя и тыкали пальцем, кому в какую группу. Оказалось, что они были из разных училищ – саперного, артиллерийского, авиационного и танкового. Конечно, не спрашивая, по внешним данным, меня направили в танковое – из-за небольшого роста, очевидно. Так я попал во второе Саратовское танковое училище. Нас учили ускоренным курсом – выпустили в октябре следующего года.

– Командиром танка, с двумя кубиками?

– В октябре 42-го вышел приказ главного управления автобронетанковых войс – «гавтуказ» – о присвоении звания командира танка всему нашему выпуску, в основном москвичам. Быстренько выдали нам офицерскую форму, весьма скромную по военному времени, куда можно было привинтить кубики. И отобрали нас из выпуска группами, человек по семь в разные части. Выписали аттестат – и на сталинградский поезд, в резерв автобронетанковых войск Сталинградского фронта. Находился этот резерв на ветке по Ахтубе, напротив Сталинграда, на хуторе Царев, связанном еще с Батыем. Нас прибыло пятеро, а там было не меньше ста человек, обстрелянных, уже побывавших в боях. Поставили на довольствие, стали ждать распределения. Был уже конец ноября. Дисциплина была совершенно свободная, никакая не военная. Ветка шла дальше до Волги, со всякими ответвлениями. Гнали на фронт боеприпасы, продовольствие. Продвигаться было тяжело – дальше было все разбито, бомбежки беспрерывные.

Со стороны Сталинграда шел постоянный гул, а Царев был километрах в 10–15, и я просто отправился пешком посмотреть на войну. Вокруг ни техники, ни живой силы, никого. Только Волга, очень широкая в тех местах, больше километра. И вот я увидел панораму Сталинграда, эти руины, над которыми все время кружили самолеты. Шли очень большие бои в небе, и я наблюдал совершенно фантастическое зрелище, космическое, если абстрагироваться от войны. Я увидел хоровод, настоящий клубок из пяти наших и пяти немецких самолетов. Изредка из этого клубка кто-то выпадал – через крыло, и в землю.

– Вот откуда пошел ваш сюрреализм!

– 19 ноября нас собрали и зачитали приказ Верховного главнокомандующего о начале наступления, в результате чего Сталинград был взят в кольцо. Тут вызвали меня и еще двух ребят и послали в часть. Мы пошли на переправу, которая была южнее по Волге – на той стороне были Аксай, Абганерово, известные очень по боям места. В Аксае мы заночевали и направились в 13-й мотомехкорпус, который стоял в обороне на случай попытки прорыва окруженной группировки. По карте мы нашли штаб корпуса в районе Жутова, где нас должны были направить в бригаду. Авиации почти не было слышно, но в Абганерово на «Ил» насел «Мессер», «Ил» отстреливался, но только когда заработали наши зенитные пулеметы, «Мессер» ушел. По дороге, по которой мы шли в штаб, я видел следы того, что остается после «Катюш» – четкий выжженный черный круг на фоне поздней осени. А в кругу – обгоревшие человечки, непонятно кто даже, может, румыны – там их много было. По дороге в штаб нам навстречу попался румын в какой-то бараньей шапке, весь оплывший, опущенный. Мы ему показали, куда идти. Мы нашли штаб, ночью на него упала бомба, но удалось куда-то нырнуть. Это были остатки частей, собранные после боев. Мне надо было подменить заболевшего командира танка, так я вступил в войну.

– Как вы попали в плен и как оттуда бежали?

– В первый раз в плен я попал в Миусской обороне, уже в Донбассе, когда опять оказался в резерве полка. А бежал я из Дрездена, из лагеря «Радебуи». Там находилась фармацевтическая фабрика, куда нас водили на работу. Нас было около ста человек. Из ополчения кого там только не было! Рядом был лагерь английский – они работали на обувной фабрике. Я заготовил хорошие ботинки – на деревянных подошвах далеко не убежишь. Надо было выбрать время. Фабрика на окраине Дрездена была обнесена забором, за ней шла трамвайная линия, за ней парк, а дальше – поля. Я все это наблюдал и отрабатывал все варианты. Прекрасным ориентиром была Эльба. В конечном счете, я четко знал только одно – что очень недалеко чешская граница, а в Праге живет мой дядя Иван Вечтомов, брат отца, крупный чешский музыкант. И у него есть сын Саша, и жена-пианистка Ирмила Черна. Сверхзадачей было найти дядю.

Было воскресенье, когда нас привели на работу. Со мной собирался еще один, но передумал, пришлось бежать одному, тянуть было нельзя. Побег удался, первый день я прятался в узкой полоске кукурузы. Бадшандау находился уже на бывшей границе с Чехией, где был протекторат. Я заранее приглядывал себе местечки, где можно отсидеться днем. Там были небольшие лесочки, народу было мало – все на войне. Был такой момент, когда надо мной пролетала эскадра «летающих крепостей» – бомбить Дрезден. И я лежал, прятался. С питанием в это время проблем не было – кругом были яблоки, можно было держаться. Прошел через Судеты, неплохо стал ориентироваться и оказался в Чехии. Когда я перешел границу протектората Лито-Межице и стал смелее выходить из леса, наступил самый решающий во всей этой эпопее момент. Я стал вести себя более нахально и, где нельзя было пройти через небольшие густолиственные леса, даже выходил на открытые места. Под вечер я уже не скрывался – чехи в то время немцев очень не любили. Видел, как работают чешские седлачки – крестьянки. Как-то вечером я шел мимо хутора и увидел большой стог соломы, который и облюбовал, чтобы спокойно заночевать. Вдруг выходит немолодой чех, седлак, простой человек. Закуривает и обращается ко мне довольно дружелюбно: «Кам деж?», «Куда идешь?». В то время я и этого не мог понять. Он увидел по моему виду, что иду я издалека. Ну, я сказал, что я русский, бежал. Он угостил меня сигаретой, предложил устроиться у стога, а когда стемнеет, обещал принести хлеба. Я выкопал себе небольшую пещерку в стогу соломы, прилег, а как стемнело, он пришел и принес мне кружку кавы горячей, напитка типа кофе, кусок хлеба, смальцем намазанный – чего я давно не видел, ведь по пути ел одни яблоки. А он говорит: «Русский доктор, русский доктор» – вроде отведет меня к какому-то доктору.

– Который и оказался вашим спасителем?

– Прошел еще день, только прикорнул – какие-то голоса. В лицо мне направили резкий свет и говорят уже по-русски: «Где этот самый беглец?» Я вышел – стоит высокий человек: «Вы сбежали?» Я ему рассказал, что и как. Он говорит: «А я – доктор Иван Пирогов». Потом я узнал, что он – местный ветеринар и личность весьма уважаемая. А крестьянин, его приведший, состоял при нем помощником. Я сказал, что в Праге живет мой дядя, Иван Николаевич Вечтомов, адреса которого я не знаю. Он предложил попробовать его найти. Я стал ждать, и через день-другой появляется Пирогов. Он узнал адрес дяди через адресный стол и написал ему открытку. И дядя ответил, что хочет приехать. Местечко это называлась Капидлина, в 70 километрах к востоку от Праги. Прошла еще пара дней, и вот однажды появляется Иван Вечтомов, очень известный чешский музыкант, виолончелист, концертмейстер Пражской филармонии. А с ним молодой паренек – его сын, Саша, который стоял поодаль. Я дядю никогда не видел, но с отцом у них была большая дружба, и они переписывались. Отца уже не было в живых, он погиб в блокаду, в декабре 41-го. Дядя об этом не знал, не было никакой связи – и просто изменился в лице. Он уехал и вернулся через неделю, сказав, что может взять меня в Прагу. Тетя Ирмила, его жена, сказала, что меня обязательно надо спасти – и они решились. Он привез мне черную шляпу, плащ блестящий – и поздно вечером купил мне билет на ночной поезд. Поезда шли затемненные, но часто были эсэсовские проверки. Так что мы ехали в разных концах вагона. Приехали на пражский вокзал и пошли по темным улицам. Так я в первый раз попал в Прагу. Был, правда, опасный момент: на улице часто встречались полицейские, которые были очень монументальны – в огромных конусообразных плащах и в касках на голове. Дядя идет метрах в пятнадцати впереди, я за ним в более-менее сносном виде. И вот стоит эта фигура в плаще до земли колоколом – посмотрел на меня сверху вниз, но пронесло. После всех перипетий лагерных мы поднимаемся на лифте на четвертый этаж в роскошную, с коврами, печкой и картинами на стенах, квартиру в центре Праги. Квартира была кольцевая – кухня, спальня, столовая большая, ванная. Там тетя Ирмила в слезах, ни жива ни мертва – переживала ужасно. Я у них жил долго, но не выдержал и сказал: надо к партизанам. Уже ходили слухи о словацком восстании, говорили, что партизаны появились в окрестностях Брно.

– Дядя-виолончелист был связан с партизанами?

– Связей у дяди, конечно, никаких не было – у партизан были свои каналы. Это было полным сумасшествием, но я отправился искать партизан – в черной шляпе и своем плаще блестящем. Места я примерно знал – изучил карту. Выдавал себя за цивильного русского, работавшего у Бауэра. Однажды меня задержали чешские полицейские и посадили в камеру, где сидели еще человек пятнадцать русских и украинок. Там я пробыл сутки или двое, а потом посадили нас в огромную телегу и отправили с отступающими немцами – фронт приближался. И попал я снова в Капидлину, где опять спрятался в стогу у крестьянина. Снова пришел Пирогов, вызвал дядю, но тот сказал, что не сможет больше меня держать – опасно. Но я ведь сам пошел искать партизан! Неплохо ориентируясь по карте, я проработал маршруты и взял направление на Восточную Чехию, к окрестностям Брно. В городке Пардубице я перешел Эльбу и пошел дальше, иногда в открытую, днем. А ночью опять находил себе закуток – все-таки время было не очень холодное. Так я добрался до Моравской высочины, северней Брно, где небольшие пологие горы. Пришел в небольшую деревушку Дольне Яновицы и спросил у седлачки, крестьянки: «У вас тут партизан нету?» Она говорит: «Нету, нету – вот тут дом на краю стоит пустой, ляжешь на полу». И я сразу уснул. А наутро слышу голос: «Где этот русский, который партизан ищет?» Входит приземистый мужичок в шляпе и с автоматом: «Ты кто?» Я рассказал. «А я – Семен», – говорит. Тоже, кстати, танкист, водитель. А третий был цыган по имени Сэм Черны – действительно черный, и в черной шляпе. Он был местный и всех там знал. Оружия у меня не было, и надо было его добыть как-то. Пошли мы к лесникам и экспроприировали, под расписку, для меня охотничье ружье. Так я попал в отряд имени доктора Мирослава Чирша. Это герой чешского Сопротивления.

– Правда, что вы один взяли в плен немецкий отряд?

– Меня как-то попросили сопровождать телегу к штабу, поскольку у меня был автомат. И только мы завернули, по этой же дороге вкатывают лейтенант немецкий в полной форме и два австрийских солдата со шмейсерами. И вот, пожалуй, мой самый героический момент. Они меня не заметили и телегу не увидели. Я, честно говоря, знал, что чехи из отряда недалеко, и бросился на них: «Стой! Хенде хох!» И по-чешски: «Стуй!» И автомат на них в упор навел. Так и взял их в плен. А еще я мост взорвал. И считаю, что себя полностью реабилитировал, став партизаном.

– Как вы избежали СМЕРШа, когда пришли наши?

– Но мы ведь сами освободились к приходу 40-й армии Третьего Украинского фронта к Витохам. И держались все вместе. В Братиславе был сборно-формировочный полк, куда я и определился. И там были другие из отряда партизанского – несколько человек. Меня командировали обратно в отряд за справками, что мы там были, – но я ничего не нашел и вернулся с пустыми руками. А за это время весь СФП-98 уехал, остались немногие. Со мной был Виктор Синемых – летчик-истребитель, сбитый под Лодзью. И мы решили возвращаться самостоятельно. Но в Братиславе не было фильтрационного лагеря, как на улице Льва Толстого в Москве. Сборный пункт для всех возвращенцев был в Унгенах, на границе с Румынией. И на крышах вагонов, через Будапешт, добрались до Унген, а оттуда поехали в Одессу. В Одессе мне и еще двоим – младшему лейтенанту Ефремову из-под Твери и Белоусову, старшему лейтенанту-особняку из Днепропетровска, дали направление в Первую Запасную офицерскую дивизию. Особо не проверяли – ведь такое по всей Европе перемещение было. Но я и не рассказывал всех своих перипетий. Много было сказочных моментов – мне просто везло. Счастливая звезда, наверное!