Елена Кутловская
Павел Каплевич: «Да, я такой, я постоянно работаю!»
Фото Натальи Преображенской (НГ-фото)
– Вы стали известны прежде всего как театральный сценограф.
═
– Сценографией я всегда занимался как вторым трудом. Первый труд – это костюмы. Вот моя фишка, и вот мой хлеб.
═
– Где вы учились создавать театральные костюмы?
═
– Учиться можно где угодно. Я, например, окончил актерский факультет Школы-студии МХАТ. Никакого другого образования не имею и рисовать стал в 23 года. Я много лет наблюдаю за теми, кто добивается успеха в разных областях, и с интересом отмечаю для себя, что появился круг людей, которые достигают чего-то не в той профессии, которой их учили в институте, а рядом. Например, архитектор Сергей Бархин, ставший сценографом; клоун Валентин Гнеушев, переквалифицировавшийся в режиссера. Или один из ведущих декораторов Андрюша Дмитриев – филолог по образованию. А Юрий Грымов? Вот и я из этой волны. Раньше всюду требовали диплом. И на какие только ухищрения не шли директора театров, чтобы меня как-то тарифицировать. Сегодня, слава богу, ты себя тарифицируешь сам: о чем ты договариваешься, такова и твоя тарификация. Вот сейчас я занимаюсь продюсированием, и пока это мне гораздо интереснее, чем придумывать декорации или костюмы. Целый год жизни я и мой партнер Олег Тепцов занимались новым телепроектом. Жаль, что пока я не уполномочен говорить о нем подробно.
═
– Театральный художник – это в большей степени столичная профессия, ею можно заниматься только в крупных городах, где на театральное дело власть выделяет какие-то деньги.
═
– Вы знаете, я сам из города Туапсе. Это очень маленький город с населением 50 тысяч людей. Никакой лучезарности по отношению к тому, что происходит в глубинке, я не испытываю. Проблем много. И заработать в театре очень трудно. Особенно если заниматься серьезным театром, а не делать «развлекалово». И в Москве трудно так же, как в провинции.
═
– Кто является брэндом в сценографическом искусстве?
═
– Ну какой брэнд?! Театральные художники – люди очень скромные. Но я не о себе. Я лично наглый. Меня уже никто из режиссеров не приглашает работать – все меня боятся. (Смеется.) Потому что я прихожу со своей позицией, меня голыми руками не возьмешь. Я требую от режиссера какой-то идеологии, какой-то конструкции. И к тому же я человек материально независимый от театра, зарабатываю деньги другим способом. Поэтому работаю в театре только тогда, когда мне это действительно интересно.
═
– Что вам сегодня интересно?
═
– Ну, например, проект, который мы намереваемся осуществить совместно с режиссером Андреем Жолдаком для театра «Современник». Это спектакль по роману «Вся жизнь впереди» Эмиля Ажара. В главной роли – моя любимая Галина Волчек. Я и продюсирую этот проект, и буду делать там костюмы. А сценографом будет Юрий Купер. Замечательный художник, который был близким другом автора.
═
– Как вам удалось Галину Волчек вернуть на сцену?
═
– Пока еще не вернул. Мы в процессе, но надеюсь, что все будет хорошо.
═
– Чем еще занимаетесь?
═
– Вот сегодня ехал в машине утром. У меня было шесть звонков. Я одновременно помогал в поставке каких-то курей, в следующий момент я занимался каким-то клубом, который нужно было куда-то двинуть, параллельно я говорил с Жолдаком и тут же обсуждал литературную премию, ее идеологию. Потом был звонок из Франции по поводу строительства огромного павильона. Дурдом! У водителя, который меня вез, волосы дыбом встали.
Но так жить очень тяжело. Наступает момент, когда от напряжения во мне все закипает, и я обязательно срываюсь на ком-то. Друзья вынуждены меня терпеть...
═
– У вас замечательные друзья.
═
– Да. Например, Саша Балуев. Мы вместе с ним учились в институте. Он крестный моего сына, я крестный его дочери.
Я по многу лет ращу людей, которые в один прекрасный момент мне помогут. Долго приучаю их к театру, которым занимаюсь, вожу в музеи, они ездят со мной на гастроли в Колумбию, в Америку┘ Группа людей, так или иначе завязанных с бизнесом, всегда рядом со мной. Я их искренне люблю и не могу сказать, что у меня просчитаны все ходы. Мы действительно дружим.
═
– Но ходы все-таки просчитаны?
═
– Изначально, может, и просчитаны, но ведь люди к тебе прирастают! Мне многие говорят: «Вот, ты опять в телевизоре, на радио, в кино, в театре! Ты – везде!» Поймите: я должен отвечать за деньги, мне надо быть известным, чтобы в мои проекты можно было инвестировать капитал. То есть мне надо постоянно выстраивать некую банковскую историю. Но я в определенном смысле маргинал и никаких доказательств моего существования на земле, кроме спектаклей и художественных проектов нет.
═
– Трудовая книжка нигде не лежит?
═
– Нигде не лежит.
═
– Вы начинали работать с Кириллом Серебренниковым над спектаклем «Сладкоголосая птица юности»┘
═
– Но в результате по обоюдному согласию разошлись. Мне интересно работать, когда есть какой-то момент поиска, и неинтересно, когда режиссер приходит и говорит: «Вот тут так хочу, а тут – эдак». Кирилл именно такой режиссер. Вот с Мирзоевым мне было интересно, мы с ним разговаривали, искали┘
═
– Но вы и с Мирзоевым расстались, что случилось?
═
– Ничего катастрофического. Расстались и расстались. Мы слишком долго были вместе. Справедливости ради могу сказать, что Мирзоев всячески старался наш конфликт погасить, устранить.
═
– Как вы думаете, что будет в ближайшие годы актуально в российской культуре?
═
– Лет пять будет экзотики очень много. Причем везде! В основе экзотических экзерсисов – яркий и звонкий уход от реальности. «В период безвременья звонкая монета чаще всего оказывается фальшивой» – это тыняновская формулировка. Сущностные персонажи обычно очень тихо существуют. Это видно на примере Германа, Сокурова, Васильева.
Кстати, я с Васильевым тоже, слава богу, три года проработал. Сделал «Шестеро персонажей», «Дюма» и «Бесы». Это было самое начало моей творческой биографии. А потом я и оттуда ушел, как колобок.
═
– Павел, скажите, артхаус – умирающее искусство?
═
– Нет, это то, что всегда выживает. Он же альтернативен всему. Вообще артхаус и андеграунд часто меняются местами. Для меня и артхаус и андеграунд – это постоянный поиск. Поэтому я с одинаковым удовольствием буду работать и там и там. Что я, собственно, и делаю. Мне интересны поиски Чернякова и всполохи Жолдака. Слушайте, а как мне интересен Велимир Хлебников! (Хлопает руками по бокам.) Вот фигура так фигура! Там такие бездны! Андрей Разбаш, мой приятель, вычитал у него грандиозную строчку, написанную в самом начале ХХ века: «И башни мирового торга, где бедности зияют цепи, с лицом коварства и восторга ты превратишь однажды в пепел». Никаких башен никакого мирового торга в начале ХХ века еще не было. Но за сто лет до нью-йоркской трагедии он ее описывает. Причем «восторга» у него звучит как «востока»┘ Нострадамус так Нострадамус!
═
– А вы могли бы восемь лет работать над одним-единственным проектом?
═
– Нет. Во-первых, меня интересует все разное. Во-вторых, я не могу каждый день на работу ходить. Я слишком разветвлен. Сделал больше 150 спектаклей, штук 80 фильмов. Рекламу – например, зефира «Шармель». А параллельно я занимаюсь коммерческим строительством: рестораны, бизнес-центры, торговые центры, даже кинотеатр «Победа».
Мне Рустам Хамдамов, издеваясь, говорит: «Ты Паша у нас – «горшочек, вари!». Да, я такой, я постоянно работаю, и мой горшочек все время варит!
═
– Сколько вам нужно времени, чтобы придумать дизайн для кинотеатра?
═
– Минут десять. Не знаю┘
═
– А сколько уходит времени на постановку спектакля?
═
– Ну, это по-разному. Бывает, что и год придумываешь, убеждаешь режиссера, интригуешь.
═
– Наверное, вы не принимаете идеи режиссера?
═
– Я все принимаю! Я вменяемый человек, со мной можно разговаривать. Но мои костюмы часто не столько обслуживают концепцию режиссера, сколько выступают в роли самостоятельной идеи. Я не знаю, почему так получается. «Хрусталем по гвоздям!» – так пишут критики. Вывод? Вот иди, наш самостийный художник Пашулечка, и делай собственные шоу. Но на режиссерскую работу я не пойду. Я человек южный, поверхностный и скользящий по жизни модный персонаж. Не более того.
═
– И давно вы осознали, что вы – модный?
═
– Сколько живу в Москве – столько меня и называют модным. Да, я такой! Я имею артистическую сущность. Когда я учился в Школе-студии МХАТ, там была такая штука: нас усложняли. Из нас делали более образованных людей, нам прививали серьезное отношение к культуре, к профессии. Наши педагоги, и мой мастер Павел Владимирович Массальский, были для нас образцом классики. После института я прожил шесть лет в Ленинграде. И все это вместе шлифовало мою «южность», истончало ее, рафинировало. В итоге что-то получилось. И это многих раздражает.
Мои костюмы – коммуникативные, они легко налаживают связь с аудиторией. (На минуту замолкает.) Думаю, что я вполне могу стул обучить своей идеологии и технике.
═
– Для того чтобы обучать кого-то или что-то, нужно быть усидчивым, опять же – на работу ходить┘
═
– Я вполне могу быть усидчивым, когда надо. Но я так устроен, что не могу сидеть без дела. У меня однажды была вынужденная пауза. И я начал рисовать пейзажи. Кочегарил их, как будто на потоке стоял, теперь могу ими десять выставочных залов заполнить. Живу «по импульсу», одним словом.
═
– А как же семья при таком темпераменте?
═
– Там другое. Дома мне никто не надоедает. Я обожаю жену и детей. Суббота и воскресенье для меня святое. Если это зима – мы едем с сыном на лыжах. А вечером обязательно играем с женой в нарды.
═
– Играете только по выходным или каждый вечер?
═
– Каждый вечер. Это же у нас ритуал! Мы делаем это вместе! Все в доме легли спать, а мы вдвоем сели и играем. У меня жена очень красивая! И очень умная.
═
– Она такая же веселая, как и вы?
═
– Нет, она не солнечная. Она, наоборот, очень серьезная. Глубокая. Тонкая. Для нее дом и семья – базовые ценности, на которые нужно каждый день работать. Я ей в этом подчиняюсь. И стараюсь помогать.
═
– А вы злой человек?
═
– Жена говорит, что злой. Но я думаю, что не злой. Просто я живу в сжатом времени. Я успеваю за час сделать столько, сколько другие за месяц┘ И кто-то должен платить за мое сжатое время. Например, друзья, на которых я постоянно срываюсь и кричу!
═
– Вы считаете, что это нормально, когда человек может себе позволить расслабиться таким образом?
═
– Нет. Это ненормально! Вчера я наорал на свою ученицу, а у нее потом был страшный срыв. Она, конечно, была виновата отчасти, но совсем не на тот градус, на который получила┘ И я страдал потом ужасно.
═
– На вас ярко-оранжевая куртка, вы поклонник «оранжевой» революции?
═
– Все проще. Когда холодно – хочется оранжевого или желтого. Хочется согреться.
Что же вы не спрашиваете, почему у меня галоши на ногах? Или о моей шапке? У меня шапка от Ямамото. Видите? (Надевает свою шапку с кожаными ушами.) Это абсолютно татлинская шапка! Родченко мог бы ходить в такой шапке┘ Ботинки у меня от Джан-Франко Ферре┘ А носки – знаете какие? (Хитро прищуривается.) Хельмут Ланг. Одним словом, все у меня правильное.
═
– Что значит правильное?
═
– Человек, который понимает в одежде, подтвердит, что у меня нет ни одной случайной вещи. И это при кажущейся внешней безбашенности и разгильдяйстве. Мой образ – это всегда выстроенная художественная композиция.
